Сердце ангела

Окрестности Брандона, Западный Уилтшир, год 1182 от Р.Х. Свора преследовала матерого быка.* Четверо всадников на взмыленных лошадях мчались параллельно с гончими, отрезая его от королевского леса.* Смеркалось, но Роджер не обращал внимания ни на это, ни на оклики приятелей и оруженосца, отставших на несколько десятков ярдов. Поворачивать назад, пока добыча не убита, было не в его привычках. Он не раз гнал зверя всю ночь, тем более на прихваченном легким морозцем тонком снежном покрывале следы при почти полной луне отлично видны даже в темноте. Олень отчаянно затрубил и ломанулся через голые заросли орешника. Наконец собаки окружили его, крупная сука с испещренной старыми шрамами шкурой прыгнула первой и повисла у него на боку. Олень мотнул головой, пытаясь ее стряхнуть, и другая гончая, получив острым концом рога в грудь, с визгом отлетела в сторону, пятная кровью снег. Роджер дважды свистнул, и остальные псы, уворачиваясь от копыт и рогов, кинулись вперед, принялись хватать оленя за ноги. Еще две собаки вцепились ему в бок. Роджер поднял взведенный заранее арбалет, спустил тетиву, и болт пробил глаз оленя, уложив его на месте. — А вы хотели возвращаться! — насмешливо произнес он, оборачиваясь. Но спутников рядом не оказалось, в пределах видимости их тоже не было. Позади, сколько хватало глаз, простирался темный лес, луна серебрила верхушки сосен, елей и тисов. Роджер снял с пояса рог и протрубил. Ответа не последовало. На второй и третий призыв тоже никто не отозвался. Собаки, разгоряченные долгой погоней и взбудораженные запахом крови, с рычанием рвали шкуру оленя, выхватывали куски мяса. Чертыхнувшись, Роджер протрубил еще раз. Снова тишина. Бросать добычу не хотелось, но если заночевать здесь, можно было самому стать добычей волков, которые зимой сбивались в крупные стаи и вполне могли разорвать и псов, и охотника. — Трусливые твари, — выругался Роджер в адрес пропавших спутников. Он сунул арбалет в седельную петлю и уже хотел отозвать собак, когда слева послышался стук копыт. Роджер усмехнулся, развернул коня. Из-за деревьев появился всадник на вороной лошади, и он с удивлением узнал Гая. Видимо, что-то случилось в замке, раз тот отправился на поиски c вывихнутой лодыжкой. Роджер помахал ему, но Гай остановился поодаль и махнул в ответ. В лунном свете что-то блеснуло. В левый бок словно ткнули раскаленным прутом. Роджер посмотрел вниз и увидел торчащую над поясом короткую рукоять метательного ножа. Все еще не веря собственным глазам, он потянулся выдернуть клинок, но тут по телу прокатилась волна жгучей боли, а за ней пришло оцепенение. Конечности будто налились свинцом, язык и гортань онемели, голова клонилась вниз. Роджер захрипел и сполз с седла. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в темноту, была заляпанная грязью мешковина на копытах вороного.

***

В себя Роджер пришел на земле. На губах восковым налетом ощущался отвратительный сладковато-едкий привкус. Он попытался пошевелиться, но тяжелое, как мешок с песком, тело не слушалось. Он лежал на спине, руки и ноги были разведены в стороны и к чему-то крепко прикручены. Похоже, вся одежда была на нем, даже подбитый волчьим мехом плащ — Роджер чувствовал под затылком сбившийся капюшон, — и все-таки холод пробирал до костей. Он скосил глаза вниз. Дублет, котта и нательная рубаха были распороты. Судя по тому, что и ниже пояса все заледенело — шнуровка штанов и брэ* тоже. Левый бок жгло так, словно в рану налили кипящего масла. Неподалеку скулили собаки и, с трудом повернув голову, Роджер увидел ярдах в двух Гая, который гладил привязанных к деревьям гончих, а те норовили лизнуть его в лицо. Чуть поодаль горел костер. — Ах ты ублюдок... — прохрипел Роджер и судорожно закашлялся. Ему казалось, что язык распух и еле помещается во рту. А может, так оно и было. — Что ты... задумал? Гай обернулся и подошел к нему, ступая на мысках, чтобы попадать в следы копыт. Он слегка прихрамывал на левую ногу, но двигаться ему это не мешало. — Догадайся, — сказал он с усмешкой. — Ты ведь умный. — Тебе... это с рук... не сойдет, — Роджер с усилием выталкивал из саднящей глотки каждое слово. — Я с тебя... шкуру сдеру... заживо... — Вообще-то, я с тебя, — Гай присел на корточки, в руке его, затянутой в черную перчатку, блеснул длинный кинжал. Тот самый, который Роджер подарил ему на следующий день после акколады, когда они проснулись в постели с тремя шлюхами и двумя оруженосцами и мало что помнили о прошедшей ночи. — Ну, может, не совсем шкуру. Ты в любом случае умрешь, — он провел лезвием по груди Роджера, оставив неглубокую царапину. — Нож был отравлен. Но я влил в тебя немного противоядия, протянешь, пока я не закончу. Думаю, даже успеешь ощутить, как собаки будут жрать твои внутренности. И волкам тоже что-то останется. Они сейчас голодные. В том, что волки доберутся до тела — до того, что останется после своры — Гай не сомневался ни на йоту. По пути он слышал вой охотящейся стаи, а запах крови разносится далеко. — Ты... ублюдочный сучонок... — прокаркал Роджер, и его вырвало желчью. — Барон Левленд... и его сын... и Освальд... найдут... — Увы, все трое пали жертвами разбойников, — Гай с притворным огорчением развел руками. — Застрелены и ограблены. С них сняли даже исподнее, а обглоданные зверьем тела дровосеки найдут, наверное, дня через четыре. Будет очень печально провожать их в последний путь. И тебя, конечно же. Он поднялся и шагнул к правой руке Роджера. — Не надо было так обращаться с моей сестрой, — мягко произнес Гай. — Не надо было причинять ей боль. — Ты... — начал Роджер, до сих пор не желая верить, что все это происходит с ним. Что он лежит посреди леса, а его внутренности разъедает отрава. Что его обвели вокруг пальца, как последнего осла. И что сделал это юнец, которого он считал простаком. Ведомым, которого нужно направлять и, естественно, использовать в своих целях. Юнец, который смотрел ему в рот и разве что не ел из его рук. — Тебе необязательно было любить Изабеллу, — продолжал Гай. — Достаточно было относиться к ней с почтением и уважением, как того заслуживает верная супруга лорда. Она выполняла свои обязанности, не отказывала тебе от ложа, принимала и развлекала твоих гостей, не возмущалась, что ты привозишь шлюх... — он поднял ногу и, примерившись, резко впечатал подкованный каблук в запястье Роджера. Раздался хруст, Роджер взвыл и рванулся в путах. Гай перешагнул через него и проделал то же самое с левой рукой. Лицо у него при этом было отрешенное, как во время молитвы. — Но не нужно было ее бить. И насиловать. Роджер дергался и хрипел, потом замер, судорожно хватая ртом воздух. Зверская боль в перебитых запястьях на время заглушила огонь в боку. Боль — и липкий леденящий страх. Добавляло жути то, что взгляд Гая был ласковым, безмятежным. Так же он смотрел на женщину, которой собирался овладеть. На собаку, которой перевязывал пораненную лапу. На приглянувшегося ему пажа. На кобылу, когда вместе с конюхом помогал ей разродиться, развернув неправильно лежащего жеребенка. Гай опять присел на корточки, теперь между его разведенных ног, и приподнял лезвием кинжала мошонку. Роджера затрясло уже не только от холода и боли, но и от нечеловеческого ужаса. Если до сего мига он еще думал, что сумеет спастись, что никакого яда не было, то теперь признал чудовищную правду. Его ждала мучительная смерть, и умрет он презренным скопцом.* Роджер был грешником, но верил в загробные страдания и в спасение от них, если постараться. Он жил по принципу «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». Исправно ходил к мессе и на исповедь, не жалел денег на пожертвования и подарки церкви. Даже получил у епископа Шрусберийского индульгенцию.* Это обошлось в цену среднего поместья,* зато он избежал вечных мук. А сейчас, невзирая на все ухищрения, райские врата перед ним закрывались. — Н-нет... — выдавил Роджер умоляюще. — Не надо... — Ты порвал ей все, когда насиловал, — тон Гая в противовес словам был ровным, синие глаза смотрели все так же мягко. — Она два месяца плакала, справляя нужду. Она ведь тоже просила отпустить ее. Ты кусок дерьма, Роджер. И не стоишь грязи под ее ногами. Свободной рукой Гай перехватил мошонку вместе с членом, оттянул и полоснул кинжалом. От дикого вопля задрожал воздух. Роджер бился, пытаясь разорвать веревки, но промасленная пенька, переплетенная с кожаными полосами, могла выдержать бешеного медведя. Гай поднялся и швырнул псам окровавленный кусок плоти — этим не отравятся. Завязалась драка за добычу, но он не смотрел туда. Роджер не потерял сознания и надсадно подвывал на одной ноте. К металлическому запаху крови примешивалась омерзительная вонь рвоты и испражнений. — Фу, от тебя разит, как от навозной кучи, в которую наблевала рота солдат, — Гай, брезгливо морщась, наклонился над ним и провел кинжалом по животу, до окровавленного лобка, не спеша заканчивать. Ему хотелось, чтобы Роджер на краю могилы узнал еще и то, что смерть его никогда не будет отомщена. — Знаешь, для всех я не уезжал из замка. Я заранее спрятал лошадь в лесу, ту, которая меня позавчера сбросила и сбежала. Вышел потайным ходом, который ты показал мне. Вывиха у меня нет, как видишь, всего лишь небольшое растяжение, и оно совсем не мешает. Убедить тупицу Хамфри, что я почти не могу ходить, было проще простого. И я прихватил плащ Квентина, он же частенько сбегает к девкам, это никого не удивит. Наш красавчик-менестрель и сейчас у шлюх, а если кто-то увидит его вернувшимся дважды — мало ли что в темноте померещится. Ну, мне пора. Прощай, Роджер. Гай вогнал кинжал ему в живот, провернул и рванул вверх под углом, вспоров до грудины. У Роджера вырвался сорванный хрип, он дернулся несколько раз и обмяк. Гай прижал пальцы ему к шее и нащупал тонкую прерывистую ниточку пульса, готовую вот-вот исчезнуть. Стоило поторопиться, пока жизнь еще теплилась. Он достал из кармана флакон с противоядием, раздвинул края раны и вылил все внутрь, чтобы собаки не потравились. Потом перерезал и снял с Роджера путы, выдернул колья и, наступая в свои прежние следы, отнес в костер. Вытащил из седельной сумки плотно закрытую и обернутую тряпками бутыль с приманкой, которой пользовались охотники, когда ставили капканы или силки. Тошнотворно вонючая для человека, для волков и лис эта смесь обладала чудесным ароматом. Зверь шел на запах, словно околдованный, и попадался в смертельную ловушку стальных челюстей или просмоленной петли. А политое приманкой отравленное мясо лиса заглатывала, как изысканное лакомство, и вскоре подыхала. Два месяца назад Гай проверил приманку на собаках — действие оказалось таким же. Он тогда якобы случайно неплотно закупорил бутыль, и несколько капель попало на дублет. Роджер несколько дней язвил, что теперь его можно использовать вместо приманки, а Гай поддакивал и смеялся над собственной неуклюжестью. Сейчас он с предельной осторожностью, чтобы не пролить зловонную жидкость на себя, выдернул просмоленную пробку и прошел от собак до распростертого тела, оставляя дорожку из капель. Налив немного на живот Роджера, тщательно вставил пробку обратно, убрал бутылку, вернулся к деревьям и спустил собак. Те, повизгивая от возбуждения, уткнулись носами в землю, принялись кататься по приманке, заметались, хватая пастью снег и затаптывая все следы Гая. Ждать до конца он не собирался — нужно было вернуться затемно и сжечь окровавленную одежду, выбрасывать ее опасно. Он специально взял старый дублет Роджера, его же штаны и сапоги. Этих вещей никто не хватится. А если по следу пустят ищеек, Гай позаботился, чтобы те быстро его потеряли. Когда первый пес сунул морду в распоротый живот хозяина, до Гая донесся слабый мучительный стон. Он обернулся. Собаки сгрудились вокруг Роджера и рвали политые приманкой кишки, как недавно оленя. Тело содрогалось в последних предсмертных конвульсиях, но Гай был уверен, что Роджер успел почувствовать, как его внутренности выдирают из брюха.