Проблема

Am I a part of the cure Or am I part of disease

[4] — Виктория и Дмитрий Кузнецовы? — Да, это мы с сыном. — Доктор ожидает вас в кабинете номер 7. Проходите, пожалуйста. День обещал быть одним из самых ужасных. Собственно, как и вся жизнь Димы после того, что случилось тем вечером. С самого утра ему сообщили, что в университете ему дали больничный на пару дней с учётом того, что Дима наверстает упущенный материал самостоятельно, а сам он сегодня же поедет с мамой в Город. На логичный вопрос «зачем?» ему ответили длинной тирадой, в которой парень сумел уловить что-то про лечение, клинику и психолога. Тогда ему стало понятно, к чему вся эта канитель. Его собирались лечить, потому что он признался в своей ориентации. — Дима, — мама перестала называть его Димочкой как-то слишком резко, — ты должен знать, что мы все очень сильно тебя любим, потому и хотим помочь. Ты запутался, тебе тяжело, я понимаю, но с этим нужно что-то делать. Наши врачи, если их можно назвать таким громким словом, точно ни на что не способны в этой области. Но это не страшно, я уже назначила приемы у нескольких городских врачей. Дима вспылил, что делал настолько редко, что количество таких вспышек можно было пересчитать по пальцам одной руки, но родители ничего не хотели слушать. Бабушку с дедушкой он вообще не смог увидеть, братья и Лиза тоже не высовывались из комнаты. Оставались только Дима и мама с папой. — Не воспринимай все близко к сердцу, — вставил слово Роман. — И не надо думать, что мы поскорее хотим сбагрить тебя с нашей шеи. Нет, просто хотим помочь тебе вылечиться, проветрить мозги и вернуться к норм... обычной жизни. Ты в любом случае останешься нашим сыном. — Да? Сам-то в это веришь? — горько усмехнулся Дима, и никто не стал возражать. На том разговор и закончился. Виктория Кузнецова всю дорогу до Города молчала, ровно как и Дима. У последнего желание говорить отпало вчера вечером, пока он наматывал круги по знакомому району, оттягивая момент возвращения домой. Виктория же была в полной растерянности. У неё пропадал дар речи лишь в те моменты, когда её настигали страшные потрясения, вроде чьей-то смерти, плохой концовки сериала или вот, признания собственного сына в своей нетрадиционной ориентации. Кажется, её это действительно сильно выбило из колеи, заставив переложить проблему на плечи специалистов, как она часто делала, оказавшись в сложной ситуации. — Добрый день. Итак, на что жалуетесь? — начал врач – приятный пожилой мужчина в чистеньком белом халате поверх выглаженной синей рубашки, застёгнутой наглухо, с классическим серым галстуком в тонкую, едва различимую полосочку. Нужно сказать, доктор внушал доверие – главное качество хорошего психолога. — Здравствуйте, Михаил Александрович, — Дима покосился на маму, гадая, откуда она узнала его имя. — Видите ли, мой сын, он... В общем, вчера у нас был праздник, наша с мужем годовщина, всем было весело, мы разговаривали. И речь зашла о любви, будущей семейной жизни, ну вы понимаете, так всегда бывает, да? И так получилось, что... Женщина продолжала говорить, подробно описывая сложившийся разговор, но Дима её уже не слушал, переключив внимание на больших размеров окно, по обеим сторонам от которого стояли высокие стеллажи с книгами. Парень сумел различить там произведения Сэлинджера, Достоевского, Хаксли, Ли, Мураками, а также кучу научной литературы, вроде Вебера и Фрейда. Книги в переплётах всегда грели душу Димы, будоража желание взять их в руки, пролистать страницы, почувствовать этот самый запах старины. За окном оказался непривычный для Димы пейзаж: множество застекленных зданий, не очень высоких, но все же крупнее, чем дома в родном городе Димы, перекрывали друг друга, буквально нарастая; широкий проспект серой бетонной лентой тянулся между ними, забитый машинами, опознавательными знаками и мигающими светофорами. Невольно, парень улыбнулся, поражаясь такой знакомой оживлённости. — Дмитрий, вам, я погляжу, совсем не интересно! — воскликнул доктор, возвращая Диму в реальность, прямо в этот кабинет. — Простите, я просто задумался... — Что ж, наличие мыслей для нас – первый признак жизни, — пожал плечами Михаил Александрович, продолжая писать что-то в своей тетрадке. — О чем ты думал? — Я.. А где мама? — Дима только сейчас заметил отсутствие матери в кабинете. — Она оставила нас, чтобы мы могли конфиденциально побеседовать. Так о чем ты думал, Дмитрий? — Я думал о том, что ваша городская жизнь чем-то похожа на жизнь внутри моей семьи. Такая же куча народа, которая с виду кажется такой сплоченной, дружной, организованной, а на деле – ни одного не волнуют дела другого. — Не я в праве говорить это, но я думаю, ты немного не прав. Родители заботятся о тебе, раз привезли почти за пятьдесят километров только ради приема у меня. — О, я бы это заботой не назвал, — усмехнулся Дима. — Первым, что они сделали, когда я признался им, – назначили приёмы у нескольких врачей, а не спросили, почему я вообще пришёл к такому решению, были ли у меня веские основания или нет. Для них главное – вылечить меня, чтобы вернуть их привычный уклад жизни на круги своя. — Могу сказать, что лечить тебя, собственно, не от чего. Если только у тебя во время обследования не вскроются признаки шизофрении или глубокой депрессии. — Иронично. Всегда боялся, что у меня обнаружат нарушения в психике, и мне придётся остаток дней пускать слюни в подушку или пялиться в белый потолок, не моргая, сидя в маленькой комнатке на окраине города. — Что ж, такие мысли, на удивление, присущи всем здоровым личностям, так что все мамины опасения на твой счёт совершенно беспочвенны. Чтобы окончательно удостовериться, можешь рассказать мне, как ты понял, что тебя привлекают люди своего же пола? — док оторвался от писанины, снял очки и пристально посмотрел на Диму. — Ну, я всё ещё до конца не уверен. В интернете порой информации уж слишком много, что начинаешь путаться в ней. Однако, я уверен в том, что в данный момент мне нравится один человек, и этот человек – однозначно парень. Уж не знаю, делает ли это меня геем, и я также не знаю, будут ли мне нравится парни в будущем, но прямо сейчас, я не считаю тот факт, что я влюблён в парня, таким уж определяющим. То есть, кому вообще какое дело? И я совсем не ожидал, что родители так бурно отреагируют, иначе сделал бы это немного по-другому, выбрал бы время и подход. Понимаете, они всё же дороги мне, что бы я тут ни говорил. Но может хоть вы мне скажете: я и правда двинулся, или всё не так плохо? Михаил Александрович позволил себе улыбнуться, обнажив ряд не самых ровных и белых зубов, кивнул каким-то своим рассуждениям и принялся снова что-то записывать. Дима тяжело вздохнул и снова перевёл взгляд на окно. Виктория Кузнецова появилась в дверном проёме ровно через пятнадцать минут после того, как из него вышла. У неё в руке был пластиковый стаканчик с кофе из автомата, крышечки на котором как обычно не было. Доктор заставил её присесть и выслушать нечто вроде диагноза: — Виктория Иосифовна, могу вам с уверенностью профессионала сообщить, что у Дмитрия совершенно здоровая психика. Он адекватно позиционирует себя и своих родных в обществе, имеет рациональный, не абсурдный взгляд на вещи, я бы даже сказал, он уже является прекрасной личностью! Его, так называемая, проблема перестала быть проблемой веке эдак в двадцатом, когда появились работы таких выдающихся личностей, как Эллис и Фрейд. — Но как же? Он же... — Да, соглашусь, для нашего общества такая форма отношений ещё пока в новинку, но уверяю вас, что это не является психическим расстройством. Геи, как мы привыкли их называть, – обычные люди, отличающиеся от остальных лишь сексуальными предпочтениями. Дмитрий – яркий пример эго-синтоического гомосексуализма. Это означает, что он спокойно воспринимает собственное «я», не имеет суицидальных наклонностей и вполне комфортно сосуществует с остальным миром, понимая нормальность своего поведения. Я бы ещё добавил, что его форму можно назвать транзиторной или подростковой, но точно утверждать не буду. — Значит, он может перестать быть геем? — Виктория всегда была довольно любопытной, особенно когда не понимала и половины терминов. — Если выражаться грубо, то да, есть возможность, что его гомосексуализм – всего лишь часть подростковой жизни, хотя я бы уже не назвал Дмитрия подростком. Никакого лечения я ему прописывать не буду, поскольку все экспериментальные методы лечения гомосексуализма признаны не гуманными и запрещены законом. Я бы даже назвал их варварскими, достойными фашистов в каких-нибудь концлагерях, и я уж точно не потерплю их применения рядом с собой! — Я и не собиралась, просто... Может, есть какие-нибудь таблетки или что-то ещё? — Ты совсем не поняла? Может тебе ещё достать таблетки от здоровья? Я не болен, мама! Когда же до тебя дойдёт... — процедил Дима, схватил куртку и вылетел из кабинета. Наспех запахнув куртку, он быстрым шагом пересёк тротуар и остановился у машины, прислонившись к её боку. Было холодно, хотелось посильнее закутаться в тонкую осеннюю куртку, но Дима просто стоял, медленно вдыхая и выдыхая пропитанный выхлопными газами городской воздух, пока на горизонте не показалась мама. — Дима, застегнись немедленно. Ты обязательно простудишься. — А чего тебе? Я же уже болен с концами. Может в клинику меня положишь? Или сразу в хоспис? — злость взялась совершенно ниоткуда и всё никак не отступала. — Не говори так... — Виктория плотно сжала губы и отвела взгляд, тихо всхлипнув. — Ты представляешь, что я чувствовала? Что я чувствовала, когда ты огорошил нас всех этой новостью? Понимаешь, так не делается! К этому нужно готовиться, выжидать подходящего момента. Господи, мне ли тебя учить? Понятное дело, я запаниковала. Боже, я до сих пор не знаю, что мне делать... — А зачем что-то делать? — уже тише спросил Дима, по-прежнему не вынося чьих-либо слёз. — Потому что мне нужно как-то успокоить себя, свыкнуться с мыслью, что ты уже совсем взрослый... Настоящий мужчина, способный принимать решения, с которыми я, к сожалению, никак не могу смириться. Димочка, — она улыбнулась, дотронулась до руки сына, — просто дай мне время. — Хорошо, мам, — кивнул Дима, но в душе он все ещё понимал, что она, даже подсознательно успокоившись, автоматически продолжит попытки сделать хоть что-то.