***
Рис с говядиной был теплым и вкусным, но есть не хотелось. После всего произошедшего кусок в горло не лез. В отличие от меня, Роберт пробовал все и сразу под пристальным вниманием Мерием и Клариссы. Последняя часто смотрела и на меня, но, огромное ей спасибо, молчала. Я была уверена, что если бы она что-то сказала, это бы напрямую касалось меня и победы. В каком-то роде мне было приятно, что в меня верили, но пристальное внимание со стороны других напрягало и отвлекало. Особенно когда это внимание проявлялось на людях и в довольно резкой форме. Все то, что и делала Кларисса. Мерием же просто сидела и как дурочка кивала головой и вела светские беседы. Это, наверно, бесило даже больше, чем откровенность моего ментора. Впрочем, сейчас она молчала, а вот Роберт постоянно болтал о чем-то… Ненужном и неважном. О цвете стен, о вкусе еды, о прошлых Голодных Играх, о капитолийцах… От его разговоров болела голова и уши скручивались в трубочку. Он вел себя прямо как ребенок. Даже не подросток, а человек, который до конца не осознал, где он, что он и как он. Сначала это казалось милым, но с течением времени страшно надоедало. — На индивидуальных тренировках ты, Эстер, отрабатываешь оружие, а ты, Роберт, — уроки выживания и все такое, — вдруг сказала Кларисса. — Я не умею пользоваться оружием, — буркнула я. — И Вы это знаете. — И именно поэтому ты будешь учиться пользоваться ножами, копьями и стрелами. Я не вижу смысла в том, чтобы оттачивать мастерство того, что сможешь сделать с закрытыми глазами, — она посмотрела прямо мне в глаза. Кларисса точно носила линзы, потому как цвет ее глаз был чем-то средним между ярко-красным и бордовым. Вместе с зелеными волосами и алыми губами это смотрелось нелепо, а в некотором роде даже ужасающе. — Откуда Вы столько знаете обо мне? — Иногда, глядя на человека, можно сказать даже то, чего он сам о себе не знает, — усмехнулась она и сделала глоток вина. — Но это не твой случай. Будем считать, что у меня хорошие связи. Роберт прищурился, попеременно глядя то на меня, то на Клариссу, но молча продолжал что-то жевать. — И кстати, может, Роберту всего и 15, но мне кажется, что он в состоянии сделать что-то, кроме розжига костра и завязывания узлов, — бросила я. Кларисса мгновенно приосанилась, поставила бокал на стол и, словно бросая мне вызов, посмотрела на меня своим фирменным взглядом-убийцей. — Может, я сейчас скажу глупость, но уж лучше погибнуть от соперника, чем от голода, болезни или еще чего-нибудь похуже. Первое скорее всего произойдет мгновенно, а вот второе… Ты себе даже представить не можешь, как это мучительно и долго. Она сделала паузу. — И какие мысли мелькают в голове, когда осознаешь, что умираешь вот так… Кларисса встала и, взяв бутылку коньяка со стола, ушла. — Она хороший ментор, — попыталась что-то сделать Мерием. — Просто обстоятельства так сложились, что… Ладно, не думаю, что это так важно. — Могла бы и меня спросить, что я об этом обо всем думаю, — вилка Роберта противно проскользила по тарелке, а сам парень выглядел до ужаса расстроенным. — Никто и никогда не будет спрашивать у тебя, что ты думаешь, — так бы сказала Кларисса, так бы сказал Север, и так бы сказал Оберон. Но не я. Я бы утешила или все объяснила на пальцах. — Вот как ты заговорила! — Роберт бросил вилку и встал. Одновременно с ним это же сделала и Мерием. — Почувствовала себя звездой, да? Да ты сдохнешь при первой же возможности, и ни я, ни твои новые друзья тебе не помогут! Я ошарашенно смотрела на то, как 15-летний парень убегает то ли в слезах, то ли в ярости, и не могла ничего с этим сделать. Я вдруг поняла, как же ему тяжело. Не спорю, мне тоже досталось, но Роберту повезло гораздо меньше. Кларисса дельных советов не давала, на него никто не надеялся, а он сам хотя бы отдаленно никогда не сталкивался с теми проблемами, с которыми придется столкнуться на Голодных Играх. Все это делало его слабым и беспомощным, да и он сам, кажется уже переставал верить в себя. Сейчас я чувствовала себя виноватой. Уж лучше бы я просто продолжала молчать, как и делала это раньше. На кой-черт я осмелела? — Может… А хотя… Ты… — Мерием не могла связать два слова, но я не понимала почему. Она вдруг встала и, прошептав что-то себе под нос, ушла. Теперь мне точно не хотелось есть. Не знаю зачем, но я пошла в сторону лестницы наверх; мне не хотелось видеться с Обероном, но крыша показалась мне сейчас лучшим местом для передышки. Хотя запах сигар мог бы сейчас меня отвлечь. Наверху было холодно, но свежо. Все тот же грязно-желтый диванчик в центре, все тот же столик и светильник, но без Оберона. Тот, видимо, решил не появляться сегодня, что было к лучшему для меня. Я присела и попыталась высмотреть что-нибудь красивое в городе. Ничего такого, что могло бы зацепить взгляд, не было. Все те же высотки и огни, от которых рябило в глазах. Я опять подумала про тренировки. Кларисса, может, и была права насчет меня и Роберта, но признавать этого не хотелось. Каким бы хорошим ментором она не была, ее человеческие качества оставались для меня загадкой. Я до сих пор не понимала, так ли она на самом деле благородна и мудра. В редкие моменты я видела в ней тихую неуверенную в себе женщину, так похожую на меня. Впрочем, Морган отчаянно старалась показать себя с другой, более выгодной, стороны. Все это в сто крат ухудшалось тем, что вместо красивых шелковистых черных волос, которые, по слухам, у нее были когда-то, на ее голове красовались парики всех цветов радуги, а вместо глубоких янтарных глаз были линзы «от черного и до бордового». Кларисса была именно таким человеком: она никогда не показывала себя настоящую, но никогда не было похоже, что она носила свою маску. Просто так складывались обстоятельства, в которых мой ментор старалась показать себя как сильную независимую женщину. Роберт же был естественным и настоящим, иногда эти качества преобразовывались в детскую наивность и доверчивость. Некоторые люди из-за этого выглядели чересчур доступными и правильными, но Роберт казался ребенком, маленьким и милым. И так получалось всегда. В любой ситуации парень не выделялся, а, скорее, пытался держать себя в руках. Хотя были моменты, когда Роберт вел себя странно, так, словно хотел что-то сказать, но сдерживал себя. Часто даже Мерием его не понимала, не говоря уже о Клариссе и обо мне. Самой загадочной личностью из всех моих новых знакомых была Эмили Рэй. Она, как истинная женщина, была таинственной и уникальной, но никогда не вела себя самоуверенно. В ее серых глазах всегда можно было заметить едва заметный блеск, а похожего цвета волосы, часто завязанные в хвост, раскачивались в такт ее грациозным движениям. Я пока еще не поняла, как к ней отношусь. Хотя Кларисса говорила, что Эмили двуличная тварь (Морган делала это очень часто), мне она показалась просто чересчур внимательной и… Целеустремленной, что ли. За моей спиной тихо скрипнула дверь и вошел Оберон. Он сразу же сел рядом и зажег сигару, пододвинув к себе пепельницу. Долгое время парень молчал, выпуская дым, а потом вдруг сказал: — Ты прости, что мы на тебя надавили сегодня. Просто нам очень нужны люди, которым можно доверять. — А почему ты считаешь, что мне можно доверять? — Я уже говорил тебе. Я в тебе абсолютно уверен, не знаю почему. — А вот я не очень уверена в вас с Челси. — Я все понимаю, и на самом деле мы не можем тебя убедить. Все зависит от тебя и твоей интуиции. Хотя буду краток: мне кажется, что она у тебя не очень хорошая. — И как же мне сделать выбор? — Не знаю, Эстер. Все очень сложно. Особенно для людей, которые понимают, что от выбора зависит их жизни. На этих словах мы оба замолчали. Я опять погрузилась в свои мысли, Оберон, наверно, тоже. Каждый думал о чем-то своем, но иногда я отвлекалась, чтобы посмотреть на него. Когда Оберон о чем-то думал, его глаза словно меняли цвет на более глубокий, а губы непроизвольно изгибались в его фирменную усмешку. Сейчас я поняла, что он на самом деле довольно симпатичный. — Кларисса хоть как-то вам помогает? — я не ожидала такого вопроса. — Иногда может что-то ляпнуть, но в целом да. Хотя не все ее советы кажутся правильными. — Скажи спасибо, что она хоть что-то делает. Наш ментор, Готто, почти ничего не говорит, даже не ест. Эбигейл пытается чем-то помочь, но у нее ничего не получается. Оберон сделал затяжку. — Я смотрю на малышку Мию — сердце кровью обливается. Она такая маленькая… Она часто рассказывает про то, как хочет обратно к своей семье. А у меня язык не поворачивается сказать ей хоть что-то. Теряю дар речи, как мальчишка. Мия Эшфорд — еще одна участница Голодных Игр. Она была самой мелкой из нашей «компании». Ей всего 12, и я до сих пор не понимаю, как она не утратила своей детской красоты и невинности. Думаю, что в 9-м ее очень любили. — Ты же понимаешь, что ей не жить? Оберон замолчал, пропуская мой вопрос мимо ушей. Я решила не повторять его снова, потому что понимала, что это бессмысленно. Парень все равно не ответит. — Зачем они это делают? Все это? Ради чего? — кажется, мой голос дрожал, но я ничего не могла с собой поделать. — Они дают нам надежду. Так мы продолжаем жить и выполнять все то, что нам приказывают. Ты когда-нибудь чувствовала себя марионеткой? — Да, — честно ответила я. — Им не нужны умные люди, им нужны люди, выполняющие приказы и терпящие все их действия. Именно поэтому они дают нам надежду. Надежда ослепляет, позволяет нам не видеть настоящих проблем. — Но зачем так жестко? — Потому что только после смерти понимаешь, насколько у тебя все хорошо. Не знаю зачем, но я положила голову на плечо Оберона и закрыла глаза. Я внезапно остро почувствовала громкий стук своего сердца и по-новому взглянула на ситуацию. Не спорю, все, что происходило здесь и сейчас, было очень странным и неестественно живым, но мне это нравилось. Нравилось просто так сидеть на желтом потертом диване рядом с Обероном и вдыхать дым сигар и сигарет, которыми он баловался время от времени. Так я напрочь забывала, где нахожусь. Но не сегодня. Сегодня я осознала, что в любом месте Капитолия я буду чувствовать себя не девушкой из 11-го Дистрикта, а пешкой на политической доске власти. И это не просто удручало, а отбивало любое желание сидеть сложа руки. Сейчас, предчувствуя то, что должно произойти со мной в ближайшее время, мне захотелось услышать успокаивающий голос Андреа и увидеть спокойное лицо Севера. Но это было невозможно. Потому что для того, чтобы это сделать, мне надо было выжить. Мне надо было победить на Голодных Играх.***
Я не помню, как оказалась в своей комнате. Позже Оберон расскажет мне, что он отвел меня на мой этаж и спустился вниз. Но к моменту своего сна я совсем ничего не помнила. И не хотелось. Я просто хотела отдохнуть и наконец-таки забыть обо всем, что произошло. В ту ночь я не плакала, но была близка к этому. Как ни странно, уснуть не удавалось долго, хоть и все тело ломило от усталости, а вместо мыслей в голове был густой туман. Я повернула голову к окну и увидела то, чего видеть не хотела. Опять эти огни. Много дурацких огней. Во мне вдруг проснулась такая злость на всех и вся, что я чуть было не бросила белоснежную вазу, стоявшую на тумбочке рядом с кроватью, в окно. Я была в ярости. Кажется, потом пришла Кларисса и что-то сказала мне. Что-то настолько нелепое и глупое, что я увидела ее с новой стороны. Вместо былого гнева я теперь ощущала сочувствие и жалость. Тогда я видела перед собой девочку из 3-го Дистрикта, отчаянно пытавшуюся доказать всем, что она победительница. И тогда я мысленно пообещала себе, что останусь собой, что бы ни произошло. И, кажется, я поняла, почему же привлекла столько внимания. Кларисса Морган пыталась всем что-то доказать. Роберт никогда не хотел даже казаться таким, поэтому был незаметным и скучным. Оберон был слишком умен, чтобы показывать свою силу и мудрость. Челси пряталась за маской сумасшедшей. Эмили, в первую очередь, была женщиной, а потом уж стойкой. Обертка Марко отвлекла всех от его сути. А я была той, кем была. И не важно, на людях ли или наедине с собой. Все мы были смелыми и сильными, только вот каждый пытался бороться со своими по-разному. И, если честно, я не понимала, почему же люди этого не видят.***
И снова огонь. На этот раз он медленно окружал меня, словно завлекая в ловушку. Дышать не было чем, мое тело медленно оседало, а я сама уже не могла здраво мыслить. Дым был повсюду. Я умирала. И тут вновь появилась она — та девушка. Ее длинные волосы защекотали мою шею, а темно-серые глаза заглядывали в душу. — Не смей умирать. Ты нужна нам. Всем нам. И огонь стал отступать. Девушка встала и, развернувшись, уже собиралась уйти, как обернулась: — Никому не доверяй. Лучше быть одной, но живой, чем рядом с кем-то, но мертвой. И я проснулась.