— Это гребаный пиздец! — рыдала девушка, пытаясь разобрать волосы. Грива спуталась до такой степени, что волосы на затылке свалялись в огромный колтун.
Она слышала за спиной движение и прожгла взглядом приближающегося, чтобы затем быстро обежать глазами туалетный столик. Ничего, черт побери, достаточно тяжелого в доступе, чтобы запустить в урода.
— Дай. Мне. Расческу, — его руки на ее затылке. Потом на шее, левая пригружает, словно душа. Она откидывает назад голову резко, надеясь успеть ударить. Не успевает. Его рука охватывает ее запястье, пальцы вплетаются в кисть, одновременно лаская и отбирая орудие пытки. Со вздохом она откидывается назад уже всем телом и рычит:
— Ты! Ты во всем виноват!
Он смотрит на нее через зеркало. Придвигает стул к ее стулу сзади так близко, что его колено касается ее бедра. Он освобождает ее шею от захвата левой и осторожно вплетает в волосы. Касания она не чувствует, но видит, как он на миг напряженно сводит брови, кладет расческу и бережно погружает уже обе руки в гриву. На лицо возвращается то выражение, из-за которого она вечно хочет в него запустить. Обаяние и сарказм — лучший в мире дуэт для утренней драки.
— Виноват и я все исправлю.
Она напрягается, зная, что немедленно двинет ему в живот локтем, если он причинит ей самую малую боль. Серсея обожает свои кудри, но ненавидит ложиться спать с мокрой головой. Если бы чертов кузен предупредил ее, что зайдет, она бы вообще не потащилась в душ!
— Если бы я знал, — начинает он осторожно, шепча где-то за затылком. Лица она не видит теперь, он весь в этой гребаной спасательной операции, и это будоражит с одной стороны и с этой же стороны бесит. Можно ли ему доверять? — что это приведет к таким последствиям.
— Если бы я знал, — передразнила его Серсея зло. — Конечно, они спутались, а вот если бы я была сверху…
— Такие тонкие, — он запускает пятерню, видит она в зеркале, в самую глубину, осторожно разбирая. Ей по-прежнему не больно, и страх немного отпускает. — Может быть, тебе стоит заплетать косу на ночь, м?
— Может быть, тебе стоит предупреждать о своих приходах?
Он неожиданно начинает хохотать, не прекращая своей работы. Она смотрит на Ланса в зеркало, сузив зрачки. Наконец, он поднимает на нее глаза, и говорит:
— Ты всегда можешь меня прогнать.
Он прав, и это отвратительно. Могу, разумеется, могу. Я вообще все могу…
Тем временем, Лансель берет расческу, собирает волосы в кулак левой руки, зажимая над затылком. По ногам Серсеи бегут мурашки. Наконец он осторожно начинает расчесывать зажатый хвост, стараясь не причинять ей боль. И ему опять удается. Почти. Теперь ей больно от того, что она не может прервать эту пытку, коснуться, поцеловать. Расческа впивается в волосы, тянет назад с силой, но локоны в итоге покоряются. Он отпускает руку, дает гриве покрыть плечи и растечься золотом по спине. Встает, по-прежнему сохраняя расстояние между ними. Ее начинает трясти, когда он медленно и плавно принимается за это расчесывание от корней к концам прядей. Она закусывает губу, видя в зеркале, что он повторяет ее движение. Сволочь!
Серсея вскакивает, разворачиваясь, вышибает из его рук расческу. Волосы взрываются золотым цветком, разлетаясь во все стороны. Он ждал, мрачно думает она, обвивая его затылок ладонью, чувствуя его руки на своей талии. Поцелуй перекрывает все — бешеный, горячий. Плевать, что она опаздывает к завтраку. Плевать, что он против всех уговоров сегодня ночевал в ее спальне. Плевать триста тысяч раз. Они падают на кровать, но Лансель разворачивается в полете, приземляясь спиной, увлекая за собой Серсею.
— Сверху, говоришь? — уточняет он, и теперь уже Серсею накрывает приступ смеха.
***
Эта баба, в ее зеленом платье, стерва с зелеными глазами теперь сидит по правую руку от отца, и дядя Киван о чем-то ей рассказывает. Она кивает и смотрит очень внимательно. Сука! Лансель наблюдает эту сцену с таким видом, как будто давно что-то подозревал, а теперь уверился. Все делают вид, что так и надо. Одна я схожу с ума в этом доме?
— Какие у нас планы? — поинтересовался дядя Киван у них.
— В городском парке залили каток, — как бы между прочим ответил ему сын, — мы думали опробовать лед.
— Да, я непременно там буду. Папа, ты с нами? — Серсея.
— Неплохая мысль, — довольно спокойно отреагировал отец. — Я обдумаю. Джейме?
Неожиданно легко, думает Серсея. От одной мысли, как будет выглядеть эта Джеймина девка на коньках, ее охватывают истерические конвульсии. Лансель очень осторожно дотрагивается до ее ноги под столом, проводя по ступне. Успокаивает, поняла девушка.
— А мы присоединимся к обдумывающим, — вежливо ответил Джейме. Аха-ха, нервяк! И сам не покатаешься ни хрена, и эту свою страхолюдину не вытащишь. О, а может, он ее стесняется в люди вывозить…
Кататься на коньках близнецы умели, кажется, всегда, а вот Тирион, мягко говоря, не был мастером. К нему всегда следовало приставлять няньку, чтобы его не затоптали люди или не уронили дети. И он немедленно отказался, что не было для нее откровением.
— Я воздержусь, — выпалил Тирион, — останусь дома.
***
— Ты дашь мне собраться?
— Мне показалось, или ты за столом была немного взвинчена? — Лансель стоит, заглядывая через ее плечо в зеркало. Она никак не может выбрать, в чем ехать на каток. Все бесит — и шапки, и перчатки — все.
— Пошел ты! — она разворачивается, чтобы ударить его, он перехватывает руку.
— Обожаю твои закидоны, — отвечает он с усмешкой. — Наедине ты постоянно пытаешься причинить мне боль, на людях же льнешь…
— Что? Да это вранье!
Он перехватил уже второй ее кулак. И притянул ее к себе, шепча в самое ухо:
— А я всего лишь хочу облегчить твою жизнь… ведь есть время на сборы, да? Нас дождутся, как думаешь?
— Вот ты вечно влезаешь! — пытаясь освободится, прошипела Серсея. — Отпусти!
— Чтобы ты ударила меня? — ухмылка вечная, бесящая. — И зачем бы мне это?
Она сопротивляется, стремясь избавится от захвата, кусается, бьется, пока он медленно, но неуклонно делает их объятия все более плотными. Скоро ей перестанет хватать дыхания, да… Вот только гораздо раньше, не дожидаясь, он начинает целовать ее затылок. Плечи. Шею. Чертов открытый ворот… И он дожидается ее ответа. Как всегда.
