Dance, Little Liar

      У Эмили, в отличие от Корво, руки испачканы в кровь. Горячая кровь быстро застывает на коже, не обязательно на ладонях — она брызжет на одежду, оставляя красноватое пятно навечно, на руки, отчего Эмили приходится сидеть по вечерам часами, намыливая мылом, но под длинными аккуратными ногтями — императрица удивлена, как до сих пор не сломала их — алые подтеки остаются надолго. На неделю — если опять не сорвется — или больше, если не может контролировать свои эмоции.       Кровь заливает глаза — отчего приходится тщательно оттирать их. Кровь отмывается, но судя по воспаленным векам, цвет крови залезает под кожу и остается там на несколько минут, если не часов.       Эмили аккуратна в своем ремесле, — Корво научил ее этому, хоть и просил не убивать по возможности, (как же он был бы разочарован) — но в один из типичных вечеров Карнаки ее опять замечают. Случайно, она успела бы скрыться из виду, но что-то — она винит в этом метку, ведь раньше такой жажды кровопролития в ней не замечалось — заставляет ее подняться в полный рост, обнажая клинок, а на губах расцветает жутковатая ухмылка.       Ей так нравится этот нечестный танец, лишающий ее чести в очередной раз, если за пятнадцать лет правления императрица вконец не растеряла почтение — сомневается. Эмили обожает лязг стали и невольно сорвавшиеся с губ стоны — это возбуждает. Она привыкла выходить из каждой передряги победителем.       Но в тот вечер, когда солнце не заходило за горизонт непривычно долго, один из стражников срывает с ее лица бандану, обнажая истинное лицо императрицы.       — Это Эмили Колдуин! — кричит тот страж, а Эмили понимает, что не сможет отпустить кого-либо живым. Это ведь раскроет тайну ее личности, Далила узнает о заговоре против ее собственного, и тогда все сорвется в Бездну. Впрочем, срывается в Бездну Колдуин. — Схватить ее!       — Как же банально, — шепчет бывшая императрица, и голос ее полон змеиного яда. — Могли бы придумать что-нибудь более веселое.       Она знает, что у нее отвратительное чувство юмора, и шутки для ее смеха нужны своеобразные, но ничего не может с этим поделать. Как и с желанием превратить эти неловкие стоны противника в самый настоящий крик.       Она убивает каждого из того патруля, но кровь последнего — она перерезала ему горло, а затем, повалив на землю и надавив на свой клинок, отрубает ему голову — попадает ей в рот. И Эмили так отвратительно, так плохо от этого медного вкуса, что едва успевает отойти в сторону, ведь рвота подступает к горлу головокружительно быстро.       Позади девушки вопит смотритель, лепечущий что-то про связь Колдуин с Чужим. Эмили смеется, разворачиваясь, не спеша, вытирая с губ остатки крови и блевоты, а затем натягивает маску и исчезает из поля зрения мужчины. Он замечает ее слишком поздно, когда чудовище с чудовищными когтями накидывается на него. Смотритель видит лишь тень, убивающую его, и слышит женский смех над самым ухом.       Неженка, только что растерзавшая пятерых мужчин.       Ей так нравится вид крови. У нее иногда начинается своеобразная ломка — жажда смерти. И после каждого удовлетворения рассудок снова возвращается к Эмили, может, секунд на пять, она понимает, что натворила — ей становится грустно от крови на своем наряде.       Империя не хотела решать свои проблемы с императрицей мирным путем. Они вынудили ее стать такой мерзкой, вызывающей отвращение даже у собственного отца и самой себя. Империя получит ту императрицу, которую заслуживает — они поймут, что недолгое правление Далилы было лишь холодным ветерком перед бурей. Все Острова это поймут, утонув в крови собственных поданных.       Играть роль непорочной не так-то просто на улицах Карнаки. Даже труднее, чем на Императорском престоле. Она чувствует себя везде чужой.       Единственное, что ей нравится в Карнаке — это музыка, кровь и вино, льющиеся по канавам из разбитых вен и фужеров. Еще звезды, которых слишком много на ночном небе. Она обожает смотреть на них, и иногда ей кажется, что одна из звезд — одна из самых ярких, заинтересовывается императрицей, опускается с небес, дотрагивается до черной души Эмили и вмиг потухает. Так и со всем, до чего Ее Императорское Величество дотрагивается.       Именно этого ей не хватает в Бездне.       В Бездне всегда подозрительно тихо. Эмили слышит шелест ветра, колыхающего изорванные флаги Дануолла, собственное сбившееся дыхание во время бега, ускоренное сердцебиение и как натягивается на ее теле ткань костюма после очередной стирки, после ежедневной травли багровых пятен.       Тишина давит на уши, Эмили так хочется услышать что-либо, пусть то будет карканье ворона над очередным изуродованным безобразным трупом. Ей не хватает голоса своего личного ворона, что был за спиной, практически касался ее, она чувствовала его тяжелое дыхание над своим ухом, но стоило ей обернуться — его не было. Ей так не хватает Корво — он умел останавливать ее от бессмысленных поступков. Сейчас он тот, ради кого Эмили проливает кровь.       Глупо отрицать, что ее отец — единственный, ради кого она утопила всю империю в алом. Как только ее не оскорбляют из-за этого — «Порождение Чужого», «Спутница Чужого» — такое чувство, что во всей Островной Империи никто не может придумать что-нибудь оригинальней этой банальности — Эмили немного задевает то, что вся Империя неосознанно догадывается о личной жизни Ее Императорского Величества.       — Здесь нет неба и звезд, — шепчет Сердце, но Эмили готова с этим поспорить. Ее мать забыла посчитать собственную дочь — в душе Колдуин пора открывать кладбище звезд.       Хотя Джессамина немного права. Вокруг лишь черный. Не хватает красного или фиолетового — это любимые цвета Эмили. Второй цвет в ее метке, когда она использует подарок Чужого — незаметно скользит в тенях, чтобы вновь раствориться в черном. Эмили чудится фиолетовый, растворенный в Бездне. У Бесконечной Пропасти есть своя эстетическая ценность.       — Твое Императорское Величество, — звенящую тишину долгожданно прерывает грубый, хриплый голос. Черные глаза увлеченно рассматривают экс-императрицу, насмехаются над нею. Все же в Бездне иногда проскакивает белый — болезненно бледная кожа Чужого и сероватое небо, которого нет. — Ты попалась в паучью сеть, что сама ткала.       Она не успевает ответить, лишь приоткрывает рот, чтобы вымолвить слова, но не успевает: мертвый Бог исчезает с улыбкой на лице — Эмили знает эту ухмылку, что обычно на губах у нее, когда собирается кого-то убить — у них это общее. Она добровольно скидывает маску с лица. Колдуин знает, что ему нравится видеть ее лицо, искаженное в эмоциях — за пятнадцать лет правления их у императрицы не осталось. Чужой прекрасно знает, что чувства на ее лице — мертвые, как и у него самого.       Эмили идет дальше, специально не торопясь. Им нравится играть эту игру в паука и жертву.       — Ты стала такой темной и слепой, — теперь Чужой появляется за ее спиной. Так же, как и Корво, только еще ближе, их тела почти соприкасаются. Останавливаются в каких-то нескольких миллиметрах, но чувствуют холод и жар друг друга. Эмили приходится сжать ладонь в кулак, чтобы побороть желание повернутся и встретиться взглядами. Слишком рано. — Смотрящей на мир, как на заряженный пистолет.       Он вновь пропадает в черном, а Эмили ликует, что не поддалась соблазну, не сорвавшись. На удивление, в этом у нее гораздо больше терпения, чем в поединках. Возможно, она не достаточно разгорячена — ей так нравится это ощущение, близкое к дрожи, но его нет.       — Я думал, что в тебе больше от Аттано, чем от Колдуин, — Хозяин Бездны возникает перед нею, императрица практически натыкается на него, но успевает отскочить. Она напугана, а черные глаза прожигают насквозь. — Думал, что ты будешь такой же, как и твой отец. Милосердной. Или скучной убийцей. Я давно не встречал по-настоящему интересных убийц. Кто-то становился таковым лишь при помощи моей метки.       Эмили не знает, что ответить, потому молчит — пользуется советом от Корво в каждый удобный момент. Но Чужой протягивает к ней руку, ледяная ладонь ложится на ее шею, и Эмили прерывисто выдыхает — тихо, но достаточно, чтобы Бездна это услышала.       — Слишком поздно, Эмили, — шепчут глаза Чужого, но он молчит. Прожигает взглядом — у императрицы все-таки пробегает дрожь. Действительно слишком поздно останавливаться — ее и так считают деловым партнером Чужого. Хуже уже не станет.       — Я не хочу, чтобы ты менялась в своих действиях, — от такого тона начинает кружиться голова, и вскоре она оступится, — проиграет — если не найдет опору. — Я не хочу, чтобы ты становилась кем-то другим ради меня.       — Но я желаю этого, — Эмили прикрывает глаза и льнет к нему, касаясь губами его. Она чувствует, как Чужой ухмыляется, не отвечает, и если императрице раскрыть глаза — встретится с черным. Она, не прерывая поцелуя, ждет, достаточно долго по ее меркам, а лишь затем отстраняется и разочаровано кривится. Встречается взглядом с холодными черными глазами, внутри которых загораются звезды, похожие на те, что утонули у императрицы в душе.       Чужой беззвучно смеется, лишь шелест выдоха скользит из его рта, а затем вновь целует Колдуин, а Эмили стонет, чувствуя посторонние пальцы, на которых никогда не было крови — вся кровь на руках его меченых — между собственных бедер. Эти пальцы нежно поглаживают, трут и надавливают, вызывая румянец на лице Эмили.       Она быстро приходит в себя — или опять сходит с ума — и смеется в его губы, как смеялась бы Далила. Как обычно императрица смеется во время битв, желая услышать болезненный крик. В такие моменты она тоже желает услышать этот звук, разве что кричать будет сама императрица. Эмили действительно больше похожа на Колдуин, чем на Аттано.       В Бездне временами появляется единственная самая темная звезда — звезда с черной душой. Светящая лишь для Чужого. Величественно, оставаясь собой, с руками, залитыми по локоть в кровь.