Орехово-алый мотылёк

Если ты найдёшь кого-то, с кем будешь счастлив просто держась за руки, всё остальное будет уже не важно. Клиника (Scrubs) ©.

      Осознать то, что придётся ждать некоторое время перед очередной встречей, не так легко получилось в наполненной цветами, мечтами и солнцем голове Чесио. Он был слишком легкомысленным и сам страдал от этого, думая, что время будет лететь так, что вот он моргнул — а желанный момент уже настал. Всё оказалось гораздо хуже: дни перед встречей могли и растягивались в целую бездну. Он, вроде, предполагал такое, но всё равно был неприятно удивлён. Да вот ещё новость: в эти скучные серые деньки надо было заниматься чем-то скучным и серым вдобавок. От этого Чесио готов был завыть волком, которые изредка — разве что осенью — появлялись в их окрестностях, становились недалеко от забора и начинали выть. Ночью их вой Чесио слышал прекрасно, и, хоть уговаривал себя не бояться, а кровь в жилах ощутимо застывала — они жили всего в квартале от забора и слышно было жутко громко.       Однако он героически переплыл вязкую массу этих деньков и с победным возгласом вышел на берег нужного момента. В тот день он ещё быстрее старался торопить события, чтобы скорее оказаться около речки, ещё хуже рисовал, менее внимательно слушал задания и в итоге вместо стебелька анемона нарисовал яркую розу с присевшим на верхушку мотыльком, что растворился в нём совсем недавно. Их учитель только покачал головой, неодобрительно сказал: «В твоей голове только ветер, несущий колкую хвою и лепестки» и всё же сжалился, разрешив взять задание на дом. Побросав всё на столе в хаотичном беспорядке, Чесио вырвался на свободу и, душой уже находясь там, около прохладной тёмной водицы, спешил изо всех сил. На ходу раздумывал над словами учителя: он — это, безусловно, ветер, но почему несущий хвою и лепестки? Ему вновь захотелось поделиться с Джованни этим и многим другим, что, словно целых три жизни, а не дня, накопилось у него за последнее время. Он понимал, что вновь будет тараторить и сбиваться, нести иногда полную чушь и странные вещи, но будет совершенно откровенным с Джонни. И тот, кажется, по-своему это оценит…       Ноги утопали в мягкой траве, по лицу хлестали жёсткие ветки, а лёгкие наполнились чужим диким воздухом — воздухом леса. Чесио казалось, что, буквально подойдя к тонкой границе, очертившей владения двух стихий, он уже ощущал, как за спиной раскрывались мнимые лиственные крылья, и на них он с лёгкостью перелетал высокий забор. Сама природа через ограждение вдыхала в него силы, прыть и внутреннюю карту, прикрученную к той части сознания, где лежал неоконченный список удивительных и странных дел наподобие сорвать первую осыпавшуюся ветку жимолости перед зимой или с наступлением первых серьёзных холодов развести на заднем дворе костёр и поджарить на нём яблоко, густо поливая его ягодным вареньем… Чесио думал: может быть, такое есть у каждого жителя его деревни? Просто они все сидели вдали от ограждения и не ведали, что с ними могло произойти, стоит лишь переступить черту. Хотя мальчик почему-то считал, что, конечно, не единственный такой и не может быть в принципе им: потому что ну глупо считать, что природа не соблазнила кого-то ещё. Пусть у него в голове был ветер с примесью чего-то другого, но всё же.       Знакомые узкие тропинки, дубы с огромными корнями («Ну вот, — думал Чесио, — они, конечно же, поменяли свои места!»), склоны, плавно уходящие вниз и заросшие душистой эхинацеей по пояс и мелкими кудрявыми вьюнами, небольшой ров с акациями и каменистыми пластами земли, наконец, кажущиеся бесконечными заросли вереска — будто один большой светло-сиреневый пар, исходящий от реки, наверняка ведь волшебной. Чесио нравилось место, где они повстречались. Оно было простым и до жути неказистым, не живописным, а скорее диким и естественным, но оно подходило им обоим. Чесио раздвинул непослушный вереск и со вздохом облегчения, с безумной улыбкой обнаружил знакомую фигуру, сидевшую на большом тёмно-зелёном валуне. Мальчик не думал, что когда-либо будет выказывать такой восторг от одной встречи, но он и вправду, подойдя к Джованни, потерял все слова, аккуратно сплетённые по бусинке в единое ожерелье заранее, забыл напрочь все рассказы, все яркие пятна, все неудачи и горести, всю тоску, а просто улыбнулся широко-широко и, будто девчонка, промямлил нечто несвязное, кажется, вообще не на итальянском языке. Внутри него затрепетал мотылёк, уже точно поселившийся тогда, когда около его груди исчезла та бабочка, растворившись в уже готовой для этого душе, заполнившейся цветами в тот момент, когда он лежал на берегу реки рядом с Джонни. Чесио чувствовал, что сейчас это нечто стало сильнее и красочнее, а Джованни насмешливо смотрел на него, называл цветочным мальчиком и спрашивал, почему он молчит, разве у него нет историй? Чесио не задавался вопросом, почему рука парня была всегда прохладная, но ощущал нечто более серьёзное, совсем не под стать своему ветру в мыслях, когда рука касалась его головы и аккуратно, нежно боронила волосы.       Чесио откровенно говорил, что сильно рад видеть его, поведал о том, какими невесёлыми и трусливыми казались ему ребята во все дни, о том, как он сам чуть не засох и как, между прочим, сумел стать повелителем бабочек. Он, как всегда, тараторил, перескакивал с одной темы на другую и сам понимал это, краснел, задыхался, но не спускал взгляда с Джованни. Неожиданно тот перебил его, нахмурившись:       — Ты что это, получается… скучал по мне?       — Да! — Чесио не хотелось видеть суровый взгляд того, и он опустил глаза. Его ладони мягко коснулась рука, и Джонни потянул его в сторону, при этом смеясь так заливисто и добро, что мальчик и не знал, что думать.       — Ты и правда… совсем другой. Поговорить с тобой немного — всё равно что очистить душу от печали и горести. — Чесио, восторженно смотря на него и покорно идя за ним по скользким камням, думал про себя кротко, что для него Джонни — нечто похожее, нечто идеальное, идеальный вариант друга, нет, даже так — идеальный вариант идеального друга. Чесио не знал честно, чем таким необычным мог обладать, чтобы заставлять друга забывать о печалях, но слышать это было так приятно, что к щекам, узорно пробираясь по сосудам, прилила кровь. Смутившись, он начал говорить совсем о другом, потому что побоялся показаться недогадливым и спросить «Что именно ты чувствуешь?»       — Куда мы идём? — Ступни, наконец, ощутили влажную мягкую почву вместо привычного камня, а с глаз ушла обычная для раздумий пелена. Чесио огляделся и понял, что они прошли немного влево от того места, где познакомились, и здесь было, честно говоря, намного лучше. Река постепенно расширялась, а они шли рядом с небольшой грядой камней, наваленных почти у самого берега. Здесь радостно купали свои длинные тонкие веточки пушистые ивы, рядом брезгливо стояли кривые левады, а позади них живописно росли кустарники филлиреи с узкими длинными листиками и ещё неспелыми бледно-фиолетовыми ягодами. Наконец, когда река в ширину стала что-то около шести метров, Джованни потянул его ближе к неровному болотитстому берегу и только тогда вспомнил про вопрос.       — Сейчас ты увидишь… это просто находка!       Вместе с его словами они резко остановились у края воды и отодвинули ветви плакучей ивы; по левую руку открывался вид на… целый маленький мостик, составленный из двух арок. Чесио не видел чего-то подобного в своей жизни и, держась за влажную ветку ивы, чуть не упал в воду, засмотревшись. Мост был песочно-соломенного цвета, старым, выщербленным, и Чесио думал, что в прошлых веках он наверняка был чересчур важным и по нему шагали загадочные маленькие человечки, которые не умели переплывать реку, так как их могло снести течением. Сейчас в нём, конечно, смысла не было, ведь человечки либо выросли, либо уж давно перешли на другое место. Теперь мост выглядел забавно, нелепо и удивительно среди глухого леса на совсем узкой речушке.       — Как тебе? — Джованни повернулся к нему, и мальчик увидел его довольную улыбку и слишком добрые глаза — ну, ведь не бывает таких у принцев, правда? Чесио восторженно кивнул, понял, что будут лепить сейчас околесицу про человечков и потому промолчал — эмоции нынче не только хлынули через край, но и затопили всё вокруг.       — Знаешь, это место как будто специально придумали для нас. Оно невозможно хорошо! — спустя пару минут сказал Чесио, когда они пошли дальше, к мосту. Каждому из них не терпелось залезть на него и, свесив ноги, начать говорить о глупостях, а потом, возможно, позже и даже не сегодня, таки скинуть с себя одежду, разбежаться и прыгнуть в глубокую тёмную воду, позволив течению пронести себя под древними мшистыми сводами и крикнуть вверх, услыхав в ответ своё устрашающее властное эхо. Как единственные короли этой заброшенной мостовой страны, они, величественно пыжась и кривляясь, взошли по истёртым ступеням наверх, потом обратились к народу-течению с пафосной речью о том, что это место слишком долго ждало своих правителей, но вот они здесь и теперь всех ждёт только счастье. Ответом им послужило многозначительное кряканье спрятавшейся в камыше утки, и они залились громким смехом.       Чесио начал с любопытством исследовать их небольшое владение, заглядывал в каждые трещинки, отыскал в самых тайных уголках потрескавшуюся янтарную брошь, сломанный ножик, кусочек холщовой ткани неопределённого цвета и даже моток мгновенно рвущихся ниток. Мальчик сложил их маленькое богатство рядом с бортиком, а Джованни в это время усердно отскребал чёрную плесень и зелёный мягкий мох от стен моста своим ножом. Неприятный скрежет стоял в ушах, но он говорил, что это во благо их будущего владения. А Чесио только смеялся и толкал его в плечо, думая, что вот совсем не ожидаешь, а у тебя уже есть целый мост! Любой из ребят в его группе об этом мог только мечтать; это ли называлось счастьем?       Они с Джованни как-то быстро сошлись на том, что бледные, тянувшиеся аж с самого берега вьюны они оставят — пускай и дальше оплетают камни, а вот найденное барахло на мосту, пожалуй, спрячут куда-нибудь с видного места — слишком оно портило степенный и благородный вид их моста. Потом Чесио забрался на бортик, стянул башмаки и свесил ноги вниз: до серо-синей воды было далеко, но ступни уже ласкала прохлада. Джованни сел близко, касаясь своим плечом его плеча, и Чесио слышал трепыхание крылышек своего мотылька и напрасно старался его успокоить. Чтобы не слышать его, он начал говорить о том, почему любил мамину выпечку, а особенно пироги с грушей и вишней, почему зимой их всех заставляли пить противный горький настой на травах, отчего ему пришлись по душе лиловые облака и как правильно надо отлавливать жёлтых гусениц. Джованни же после начал рассказывать, как впервые охотился на кабана вместе с отцом, как однажды прогнал какого-то непонятного чёрного зверя с их овощной грядки, как выиграл в турнире по своей деревне на лошадиных скачках и почему его брата назвали Джорджио. «Да потому что им лень было придумывать имя, и они нашли похожее на моё, на самом деле!». Чесио слушал его и неосознанно окунался в некую другую жизнь, более грубую и резкую, более неподвластную и внезапную на горестные события. Это было нечто другое, находящееся за чертой природы и вне её законов, но само собой управляющее, пусть иногда и бесстыдно. И Чесио нравилось это, как ни парадоксально; но ещё больше нравилось понимать, что за десять лет своей жизни в такой среде Джованни крупно отличался от злого человека, коих там было много. Может, переступая границу, он вновь натягивал на себя недобрый вид, но его душа, думал Чесио, его душа — это звезда, светящая тускло, но для самого Чесио — ясно и правдиво. Джованни весь был средоточием грубой правды, критической точки зрения, но невозможно яркого — характера. И Чесио было ценно, что тот был именно таким, а не иначе.       Но каким, каким же безжалостным было время?! Казалось бы, кое-как дошли до событий прошлого года, а тут хоп — и солнце уже близилось к зениту, им пора было бежать по своим тёплым скучным домам и доделывать свои неинтересные дела. С прогретого каменного моста не хотелось уходить, но даже утка, их пока единственная подданная, вспорхнула крыльями и полетела в сторону своего гнезда, беспокойных крикливых родственников и вечной суматохи. Но она точно должна вернуться через некоторое время, ведь правда? Чесио был вновь до серьёзности расстроен, ведь они только-только сумели коснуться до прошлого друг друга, а сейчас надо было вновь разрываться, уходить и оставлять своё владение. А он даже не начал строить догадки, кто же всё-таки построил этот мост и что было вокруг него… Может, чудесные эльфы, а может, и страшные лешие? Он, надевая башмаки, быстро говорил это Джонни, а тот, вздохнув, с печальной улыбкой потрепал его по плечу.       — Не сегодня, цветочный мальчик, не сегодня… — и цветочный мальчик покорно расстраивался и переставал щебетать, тяжко вздохнув. Сильные пальцы схватили его за подбородок и подняли голову выше, чтобы глаза захватывали кусочек неба и немного — души Джованни, рвущейся через тёмные глаза наружу своей почти похожей болью.       — Не расстраивайся, ты же знаешь, что в следующий раз будет ещё лучше, ещё веселее… — шёпот был таким звучным, успокаивающим, даже усыпляющим, и Чесио почти прикрывал глаза, чувствуя прохладное дыхание на своём лице и радостно вспоминая, что им сегодня удалось побывать даже королями и бесстрашными завоевателями бесхозного моста. Да и целый мост — приличный повод для восторга! И он сумел забыть про горечь, которыми сопровождались их расставания; Джонни отпустил его, потом приобнял за плечо, и они, распевая песенку, в которой путали и забывали слова, шли рядом с берегом до места их обычной встречи.       Настало время самого важного: договориться о времени и плане действий того, что произойдёт через три дня, но уже ночью. Чесио насмешливо спросил, не передумал ли Джованни, на что тот, фыркнув, надменно произнёс, что уже подумал было, что Чесио замнёт это, так как сам до невозможности боится. Естественно, чуть не подрались, но вовремя остановились и, будто обидевшись друг на друга, сухо договорились встретиться здесь же, только после захода солнца, когда все дома будут спать. Горделиво подняв головы, потопали в разные стороны, но почти одновременно обернулись, и Чесио взволнованно, улыбаясь, прокричал ему:       — Спасибо тебе за мост! Он мощный и с него можно прыгать в воду! И… что пришёл — тоже спасибо… — Чесио ощутил перехватывающий дыхание восторг и почти заглушил им свой голос, вновь слыша, как на него надвигалась волна, сотканная из какой-то прекрасной, но сильной армии мелких чувств.       — Я всегда буду приходить, Чесио. И… вдруг мы с тобой сумеем победить то существо в дереве? Я принесу большой тесак. Ладно? — Чесио звонко смеялся: посреди ночи, в окружении странных тёмных существ, которых и не узнаешь при свете луны, Джонни хотел ещё и выгнать скрежещущего обитателя из его давнишнего жилища! Ну, не безумец ли?       — Конечно! До встречи! — Чесио бежал и хотел верить, что сердце заколотилось так бешено лишь потому, что он нёсся как угорелый… конечно же, не только это. Он просто знал, что слишком счастлив, слишком неправдоподобно счастлив, слишком большая концентрация радости выливалась в его сердце, и оно едва успевало это впитывать. Во второй раз чувства были прежними, но более острыми, более осязаемыми, точёными, реальными…. Чесио бежал и кричал негромко «Лесные духи, у меня есть друг! Самый чудесный друг!». И ему казалось, что лесные духи ему несомненно завидовали, раз иногда так неожиданно подставляли корневища и толстые лианы под ноги, чтобы он запинался. Но это всё были пустяки, главным был мотылёк с огненными крыльями, что резвился внутри него и ошпаривал душу своим трепетом — конечно, вот что это было, это было то счастье, которое он испытал, когда встретил Джованни.       Чесио понимал, что никогда в жизни не испытает ничего более искреннего, чем сейчас. И такая уверенность, считал он, была оправданной.       Добравшись до своих приятелей, до их скучных копаний в песке, в земле и в нежных цветах, Чесио подумал, что он, безусловно, самый удачливый и богатый среди них, потому что они, увы, даже догадаться не могли насчёт того, какие чудеса их могли поджидать, стоит сделать только лёгкую пробежку между склонов и частых деревьев и вот оно — то, что ты когда-то тайно желал, перед твоими глазами. Но мальчик не был глуп и только предостережено молчал: никто бы не понял, никто бы не порадовался вместе с ним. Потому что сбегать из деревни, по мнению ребят, матери, Мирэллы — самое ужасное зло, за которое тебя могут надолго оставить дома среди четырёх стен. И Чесио, сдерживая потоки бессвязных слов и свою могущую задушить случайного слушателя радость, молчал и, когда никто не видел, тихонько улыбался самому себе, вспоминал запах жжённого сена и колодезной воды, которым пах Джованни, и представлял его переливчатый смех. Во второй раз пережидать чёртовы три дня было тяжелее, но он знал, что встретиться быстрее не мог ни он сам, ни Джонни. Да и в тот самый день, когда была назначена встреча, пришлось нетерпеливо ждать, когда Кармэла заснёт, и уж тогда минуты растянулись в крохотные жизни, в каждой из которых всё не было и не было Джованни. Чесио лежал, укутанный со всех сторон синим небосводом, слышал своё глухое сердцебиение, боялся, что оно настолько громкое, что разбудит мать и сестру и придётся ждать ещё дольше, и ожидал, когда уже можно будет по-быстрому подняться, натянуть давно приготовленную одежду, лежавшую стопкой под кроватью, и ловко, по-кошачьи выпрыгнуть в окно.       Кармэла уже точно легла. Чесио раздвинул занавески, стараясь не шуметь, и аккуратно приоткрыл дверь: свет во всех комнатах погас уже как десять минут назад или больше, у него было плохо с этим, но мама и Мирэлла обычно засыпали быстро и уж к нему точно никто не заходил посреди ночи. Поэтому Чесио со спокойной совестью прикрыл дверь, достал одежду, быстро надел её, чувствуя приятный запах шерстяной кофты — ночью всё-таки было прохладно — и задвинул занавески около своей кровати. Потом бесшумно растворил окно, вылез, прикрыл его. Рыжий полуночный кот встретил его на заднем дворике — то ли их, то ли чужой, вообще, тут все коты были общими и сложно было понять, кому принадлежал очередной пушистый зверёк. Негромко мяукнув, рыжик сверкнул изумрудами и скрылся под навесом с дровами. Чесио всё прекрасно понял: кот желал ему удачного пути и дал своё согласное «мяу». А они, коты эти, просто так своими мяу не бросались…       Приободрённый на приключение хотя бы котом, мальчик, вдыхая запах ночных закрывшихся цветов и тёплый пар от земли, аккуратно пробирался через тёмную гущу деревни под звёздно-рассыпчатым фианитово-лиловым небом. Деревня почти спала, лишь некоторые домики устало смотрели в темноту через матово-жёлтые окошки; это любители бодрствовать ночью, и, в принципе, их философия нравилась Чесио, только, однажды испробовав следовать их заветам и любоваться ночью охотой котов и треском костра на заднем дворике, мальчик на следующее утро желал только одного: умереть. И после этого подумал, что полностью бессонные ночи — занятие атмосферное, прекрасное, но, увы, не для него. Хотя, конечно, изредка ради совершенно изящного одиночества, странных фантасмагорических дум, необъятного синего озера над головой с блестящими крапинками и дичайшей свободы можно было иногда не высыпаться и весь день терпеть головную боль.       Теперь же он мог идти и совсем не скрываться — лучшей маской была ему темнота. Поднялся ветер, всё вокруг наполнилось замысловатыми звуками. Чесио решил обойти место, где, по его мнению, спешили куда-то сбежать деревья, ведь он и сам впервые должен был увидеть это, а хотелось это совершить только с Джованни. Он не взял с собой даже маленького ножика, которым помогал матери очищать картофель в осенние скучные деньки, потому что не считал, что лес — это опасно. «Ну, как там может быть опасно, даже если и ночь? Просто эти дубы ходят, но они совсем не хотят драться — им нужно как можно скорее сбежать, пока они могут двигаться». В лесу стояла полутишина, разбавляемая судорожным криком и перелётом ночных птиц, вокруг были только три цвета: чёрный, зелёный и синий. И через пару минут бега глаза вполне себе привыкли к этой палитре, а сам Чесио спокойно ориентировался вокруг.       Однако ж, несмотря на это, вереск определил он только по запаху и даже не узнал тот куст, который успешно обломал несколько дней назад. Река шумела слишком глухо и была быстра, а звёзды расплавлялись в её отражении и уплывали далеко-далеко, к их мосту. Чесио пришлось усесться на камень и дожидаться своего друга — тот запаздывал, видимо, его младший братишка попросил перед сном лишнюю сказку или неожиданно захотел есть. Чесио улыбался, думая об этом, и от нечего делать нарвал вереску и стал плести венок — у него получалось вполне сносно, и, наверное, это было единственное, за что его хвалил учитель по рукоделию.       Когда он доплёл, на том берегу послышался шорох и наконец звонкий оклик:       — Чесио, ты здесь? — Мальчик ответил, надел на себя венок — как боевой шлем в предстоящем приключении и подождал, пока Джонни перебирался на его сторону. Когда они встретились, сложно было сказать, что выражало лицо Джованни, но Чесио ощутил, что в этот раз тот скучал куда сильнее… Парень одной рукой легко прижал его к себе, потрепал по плечу и проговорил, глубоко вдохнув: «Я рад видеть тебя». Чесио улыбнулся, ощутил предательского мотылька, вновь желающего вырваться на свободу, и до истомы в лёгких вдохнул в себя запах пепла, крепкого чая и мёда, коим был пропитан Джонни. Отойдя на шаг, он важно взглянул на друга, хотя понимал, что в темноте его могло быть плохо видно.       — Ну что, готов увидеть нечто совсем необыкновенное? Честно сказать, я сам иду в первый раз на такое, потому что… ну, потому что в иное время я даже никогда не выбирался наружу. Я просто знаю, что они двигаются, деревья эти… но нас может ожидать столько неожиданного! — Чесио схватил его за руку и потянул в сторону, откуда всегда приходил сам. Он был рад и думал, что Джованни пребывал в таком же положении духа. Однако тот, хотя и последовал за ним, проговорил весьма настороженным тоном:       — Послушай, это здорово… Но это может быть опасно. Поэтому слушайся меня, хорошо? В случае опасности… — Чесио, уже намурлыкивая себе под нос какую-то песенку, кивнул, а сам подумал: «Да где ж тут опасности?». Тогда Джонни резко остановил его за руку и потянул к себе; от неожиданности мальчику перехватило дыхание, а лицо друга он теперь видел чётче и оно выражало сильнейшее беспокойство. Только в тот момент Чесио изумился по-настоящему, а песенка слетела с губ мгновенно.       — Я серьёзно, хэй! Ты не знаешь, что такое насилие и ужасная боль. А я знаю. И не хочу, чтобы знал ты. Поэтому, если я буду говорить бежать или прятаться, ты должен будешь делать это, хорошо? — Чесио не понимал всей обеспокоенности Джованни до сих пор, но тихо прошептал «Ладно». Однако ему до дрожи нравилась эта простая, малость грубая забота — казалось, именно сейчас он проник в душу к Джонни сильнее всего. Через глаза ли, через прикосновения, но Чесио ощущал, что утонул. Утонул и сам счастлив был захлебнуться. Они, шагая рядом, отправились навстречу таинственным и ночным лесам…       Путь показался Джованни невероятно запутанным; он удивлялся, как Чесио тут не потерялся, а тот совершенно искренне и удивлённо отвечал, что для него здесь не было ничего сложного. Все эти цветы, высокие травы, могучие деревья всегда показывали ему верный путь; кивая соцветиями, ромашки, фиалки и колокольчики направляли его в нужную сторону, травы били в нос кислым пахучим запахом, который говорил о том, что мальчик свернул не туда, а сосны, пробковые дубы и осины своими стволами составляли узкие коридоры, и Чесио с лёгкостью видел их и запоминал их форму. Он вновь стремительно заговорил об этом, думая, что это успокоит Джованни, но тот лишь сдержанно кивал и коротко улыбался. Чесио, конечно, безусловно поверил в слова друга — ведь он и правда не знал, что есть насилие, хотя часто слышал это слово от взрослых. Но он не ожидал, что природа способна порождать такое: она так многоцветна и прекрасна, и среди неё нет тёмных оттенков, даже ночью.       Чем ближе к деревне, тем сильнее сгущались краски, тем злее цеплялись ветки за их одежды, старались выцарапать глаза, тем больше наполнялись уши разжиженным шумом от листвы, от влажного резкого ветра и от мелких животных. Холод начал ощутимо пробираться под кофту, а Джонни из чехла слышно достал маленький блестящий тесак и сказал, что ему уже становится жутковато. Чесио хотел было подшутить над ним, но и сам чувствовал, как под кожу остро и больновато вводилось смешение нетерпеливости, страха и пугающего любопытства. Наконец, впереди послышались похрустывания, треск и глухой протяжный вой, но не волчий. Чесио сказал Джонни следовать за ним, пробираться аккуратно и неслышно, а сам, зачем-то пригнувшись, направился чуть вбок, через узкий проход между кустами можжевельника и осоки, ощущая на своём лице их жёсткие влажные листья. В нос ударил яркий аромат свежей древесины, и мальчик, слыша глухие постукивания внутри себя, с нетерпением ускорил шаг.       Чесио знал: сейчас будет склон, а на нём… «Точно! Здесь!». Он шикнул на Джованни, приказывая остановиться, прилёг на мшистую мокроватую землю и пополз вперёд, иногда отплёвывая травники в сторону. Джонни последовал его примеру и иногда в темноте нечаянно прижимал его ногу к земле своей рукой, а Чесио также неожиданно пару раз ударил его. Всё это сопровождалось бурным мягким шепотком «Извини-прости-как-ты-ничего-не-видно» и последующим шипением друг на дружку, мол «Слишком громко! Тише». Потом, пытаясь переглушить переговоры призрачных горечавок и белёсых седмичников, они слушали звуки там, где-то на дне склона, до которого оставались считанные метры, но который обрамляли высокие кусты дикого горького рододендрона. Хотя, конечно, в темноте Чесио с трудом мог определить, что это рододендрон, именно поэтому принюхался к упавшему наземь цветку и попросил Джованни слегка примять кусты рядом и улечься тут. Через пару минут шебаршений мальчик ощутил тепло около бока и взволнованное дыхание на уровне уха.       — Что дальше? — голос Джованни был немного тревожным.       — Надо аккуратно приоткрыть щель через кусты… — шептал Чесио. — Но перед этим нужно, чтобы природа могла доверять тебе — ей требуется убедиться в этом. Сначала нужно представить один маленький зелёный дубок посреди огромного поля — только не представляй сразу, потом сделаешь, хорошо? на мой счёт. Затем нужно крепко-крепко сожмурить глаза, сказать «Дух леса, покажи мне сокрытое» — хотя, конечно, звучит слишком неуважительно к самому духу леса, но по-другому я не придумал. А затем сорви первый попавшийся листик с этого куста и резко повернись вокруг себя, не вставая. Тогда ты сумеешь увидеть их…       — А ты… ты потом будешь смеяться надо мной, так? — с укоризной глянув на него, прошептал в ответ Джованни. Чесио взял его за руку и внимательно посмотрел в глаза, слегка подсвеченные лунным отблеском.       — Я понимаю, что звучит абсурдно. Но поверь мне. Мы сделаем это одновременно. Если ты это не сделаешь искренне, Лесной дух не разрешит тебе увидеть существ, в которые он сам вложил душу… Давай! — мальчик крепче сжал его ладонь. Джонни сначала хмыкнул, потом одобрительно усмехнулся и медленно кивнул головой.       — Ладно. Я поверю тебе, пожалуй, цветочный мальчик. К тому же, ты знаешь столько о лесе и каких-то духах… Думаю, раз ты ещё не заблудился, приходя каждый раз к реке, значит, тебе эти все лесные духи и правда как-то помогают, — Джованни повернулся к нему в профиль, глядя прямо перед собой на кусты, потом нетерпеливо бросил: — Ну, что там первое? Представить дуб какой-то?       — Да… — Чесио ощущал мягкую, как траву, солнечную теплоту у себя в груди, которая поселилась рядом с мотыльком. Или это мотылёк таки зажёг что-то, проказник? Во всяком случае, пусть снисходительно, но Джованни доверял ему. И это вкупе с прошлыми, неровно брошенными ему словами «Ты мне нравишься», пусть брошенными как бы мимо, может, в ту быструю акварельную речку (Джованни так надеялся, вероятно, но Чесио мысленно нырнул на самое дно за ними) — и это всё вместе заставляло мальчика в каком-то смысле превращаться в ажурный лиловый листок, что плыл по воде, сотканной из капель не иначе как счастья.       — Да… Только помни — небольшой, ещё совсем молодой, посреди огромного поля… Потом зажмуриться, «Дух леса, покажи мне сокрытое», сорвать листок, перевернуться. Готов? — Джонни кивнул. — Начали на счёт три!       Приготовившись, Чесио досчитал до трёх, пару секунд они усердно воспроизводили в памяти картинку и сощуривались, почти хором выкрикнули заветные словечки, судорожно вырвали каждый свой листик и наконец, толкаясь из-за близости, перевернулись. Затем, задержав дыхание, ставшее уже одним на двоих, начали осторожно открывать кусты, пытаясь сделать среди угловатых стебельков маленькое окошко. Первым успеха добился Чесио, в то время Джованни уже хотел было доставать ножик, чтобы разрубить непослушные ветки. Нечаянно осыпав свою голову мелкими сиреневыми лепестками рододендрона, Чесио с восхищением глянул перед собой; затем сказал Джонни подползти к нему ближе, и тот, почти прикоснувшись к его щеке своей, оказался рядом.       — Ты видишь? — Парень от неожиданности ахнул, прикрыв рот рукой, и скорее вздрогнул, чем подтвердил кивком. — Только не шуми слишком…       Чесио представлял, как ужасающе и метафорично выглядело это для Джованни, поэтому и сам, немного переняв от него искреннего изумления, с полудрожью встречал каждый его тёплый выдох на своих губах и ощущал его шершавую кожу на своей щеке. В узком неровном промежутке между ветками рододендрона виднелась низина рва, в которой происходили странные и величественные по своей форме вещи: много-много пробковых дубов с выпирающими корнями, больших по размеру, чем сами стволы, которые неспешно, скрипя, передвигались, и всё это было больше похожу на детскую игру, в которой ты чем медленнее двигаешься, тем ближе в победе. Кроме страшного скрипа, в ушах глухим эхом отдавался вой — это выли сами деревья, им было больно двигать засохшие за день под жарким солнцем ветки и корневища. Чесио почувствовал, как часто и резко задрожал Джонни, и нашёл его руку, чтобы прижать к своей груди и согреть её, сказав так, что всё хорошо, они совсем безобидны.       — Господи!.. — парень потёр свободной рукой лицо и шумно выдохнул. — И… тут так всё время? Почему они вопят? И они опасны?       Чесио спокойным шёпотом рассказывал ему такие очевидные для себя вещи, ласково гладил его руку и улыбался, смотря на этот искажённый страхом профиль. «А он говорил, что ничего не боится… Видел бы себя со стороны!». Но мальчику показалось слишком грубым говорить об этом Джованни потом; ведь, по факту, каждый из них чего-то боялся, и Чесио пусть туманно, но догадывался о своих страхах. А сейчас, чувствуя и видя своего нового друга так близко, что, казалось, будто он просто втолкнулся аккуратно в его душу, Чесио говорил ободряющие и забавные истории, которые он помнил про этих живых деревяшек.       — Ты думаешь, они ужасные, потому что так выглядят? Вовсе нет! Они похожи на нас душой, Джонни. Смотри, вон тот, что с густой кроной и утыканный гнёздами, на самом деле, однажды сильно поссорился вон с тем маленьким, что около камня, видишь? Они, кое-как перебирая ветвями, хлестали друг друга и так продолжалось что-то около месяца. А до этого они ещё два месяца добирались друг до друга, представляешь? Сейчас, кажется, всё наладилось, но они ещё злы друг на друга: потеряли столько листвы, ты бы видел — тут всё было усыпано! А теперь вспомни, что вот мы, например, с тобой любим лазать по деревьям. А деревья этого не могут. Но ведь кто-то из них обязательно хочет забраться повыше и посмотреть, что же за мир вокруг… Представляешь, как они на деле горюют из-за этого? Поэтому они совсем безобидные, несчастные создания… — Чесио щебетал своим лёгким шёпотом и видел, что понемногу Джованни отходил от первого шока и даже иногда посмеивался, позволяя мальчику почти доставать носом до его шеи и выдыхать куда-то в уровень подбородка.       Деревья же возились, пытались чего-то добиться, нелепо серебрились в лунном свете и трясли своими мертвенно-серыми листочками, посылая болезненные возгласы глубокому безответному небу и своим единственным слушателям на верху рва в кустах. А Чесио думал, что почти узнал, что такое «вечно», даже несмотря на уставшие держаться на локтях руки. Ему нравилось говорить всякие простые и довольно милые слова этому оторвавшемуся от природы человеку и осознавать, как это важно для того. Наконец, когда первое изумление прошло, Джованни покачал головой и серьёзно уставился на него:       — Вот это… самое необычное, что я видел в своей жизни… ну, мягко сказать необычное, конечно… А что видят те, кто не делает тот глупый обряд, какой делали мы? — Джонни, говоря это, аккуратно перевернулся на спину, и в его широко распахнутых глазах отразилось целое небо-душа его маленьких звёздочек-секретов.       — О, я видел, что будет в таком случае, лишь однажды: тогда я даже не попал сюда, как ни стремился. Лесной дух уводил меня и всех остальных, кто не достоин увидеть, подальше отсюда. Ну, а нас подпустил поближе просто потому, что я давний его знакомый, — Чесио, откровенно говоря, придумал это прямо сейчас, но решил, что так оно и есть на самом деле, потому что ну как иначе ведь, если не так, усмехнулся и перевернулся на спину, ощутив на щеке гладкий мокрый лепесток, а в волосах — запутавшуюся веточку. — Но если бы ты что-то сделал не так искренне, то, вероятно, ничего бы не увидел там.              — Я… я и правда поверил тебе, — негромко буркнул Джованни, вздохнув и прикрыв глаза; Чесио украдкой взглянул на него и заметил, как ярко блеснул сероватым светом кулон на его шее и как был точён и бел его профиль, словно скульптура, с которой они иногда срисовывали, а у Чесио всегда плохо получалось, ведь как-то передать этот чёртов нос ну просто невозможно!       — Я счастлив знать это. Спасибо… Я… ну, вот всю свою жизнь, получается, мечтал, что когда-нибудь такой момент настанет, — почти рассуждая вслух, вдруг признался Чесио и ощутил, как внутри лёгких будто надувался большой прозрачный шар, сотканный из созвездий. Все эти созвездия зажглись разноцветной феерией, пахнущей ландышами и первым весенним вкусом студёной воды из родника.       — Какой момент? — Джованни явно думал о своём — спросил задумчиво, негромко; впрочем, тут можно забыться легко, ведь, смотря пусть и на клочок искристого неба, неосознанно взмываешь туда, ввысь, всей душой, принимая в себя свет от миллионов звёзд и едва удерживая в своей душе нечто величественное и сильное. Пока небо по каплям проникало через глаза, слух привыкал к невозможному треску и хрусту, уже слыша в нём густую тишину, а прижатая трава с землёй уходили из-под тела, хотя редкий судорожный холодок, проходящий по рукам и ногам, вновь возвращал их туда. Подул ветер, их лица почти засыпало лепестками рододендронов; Чесио казалось, что ещё какие-то жалкие мгновения, и их с Джованни унесёт в чудесную страну, где будут расти только розы, а потом они найдут большое озеро и замок рядом с ним — можно маленький, так и быть. Но он будет их собственный, и они станут разводить огромный, больше их раза в два, костёр на большом каменном дворе и разобьют клумбу с объёмной розовато-белой гортензией. Мальчик задумался так, что почти забыл вопрос.       — Момент… Ах да, момент! Ну, вот когда я смогу посреди ночи сбежать из деревни, встретиться со своим другом и показать ему эти бедные деревья — это же всегда было для меня недосягаемо! А теперь я так запросто лежу тут с тобой и совсем свободно наслаждаюсь этим счастьем. Удивительно ведь! — со стороны Джованни послышался шорох, и Чесио почувствовал, что до его ладони дотронулась рука — шершавая, холодная, но почему от её прикосновения стало только тепло?       — И почему же ты был так одинок? Я до сих пор не понимаю… Ну, ты рассказывал, что много болтал и мало кто хотел слушать, и что почти никто не соглашался лазить с тобой по деревьям, только задиры, но всё-таки… ну, не бывает же так, что вот совсем никого! Никого в одной деревне.       — Я тоже так думал. Но тогда листок указал мне, что надо уйти оттуда. И я так сделал… — Чесио повернул голову. — Я тоже предполагал, что отыщу там какого-нибудь мальчишку или девчонку, которые неожиданно свалятся мне прямо на голову с дерева, и я пойму, что действительно нашёл друга. Но раз такого не случилось, я двинулся дальше. Знаешь, я никогда не печалился. Ведь глупо это — грустить, когда вокруг такая красота… Да даже деревья эти — в каком-то смысле, они тоже прекрасны… Именно поэтому я… я такой, — Чесио и сам с трудом понял, что именно хотел сказать, но, судя по тому, что Джованни сжал его ладонь крепче, сама суть дошла до адресата и это было здорово. Они немного помолчали, повпитывали в себя это небо и эту странно-сказочную атмосферу (Джонни, наверное, как придёт сегодня домой, так вообще подумает, что ему это приснилось, а потом вспомнит, что всё же это было в реальности, и крепко удивится). А затем со стороны Джованни последовало интересное предложение…       — А дойдём до того дерева? Из которого тебя в прошлый раз кто-то выгнал. Заодно и проучим твоего обидчика… — Чесио удивлённо глянул на друга, затем жестом показал развернуться и ползти в обратную от двигающихся деревьев сторону. Пару минут непрерывного сопения и шуршания коленями по траве (завтра придётся застирывать штаны самостоятельно — не хотелось расстраивать Кармэлу), и громкий треск напополам с воем уже слушались так отдалённо, будто находились в ином мире, откуда до нашего доходили лишь смутные обрывки и кусочные видения, которые назывались «ой, как показалось-то!». Только тогда Чесио разрешил Джованни встать и сам разогнулся. Затем, сохранив привычку говорить негромко, будто каркавшие наверху птицы могли их понимать и сделать какую-нибудь гадость, проговорил:       — О, я думал, что ты уже хочешь домой, к маме… — Джованни почти серьёзно обиделся на эти слова и больновато толкнул его в плечо, что-то пробурчав, похоже, даже досадное. Из услышанного мальчиком было: «Чесио, ты невыносим!». И Чесио тут же примирительно схватил его за руку и мило, виновато улыбнулся — почему-то любил подтрунивать над Джованни, хотя это было некрасиво и ужасно.       — Ладно-ладно, я шутил же, ну! Конечно, мы пойдём к дереву, только выгнать у нас его жителя не получится… ну, это я на будущее говорю…       — А это дерево движется? У него ведь, по твоим рассказам, большие корни. Тогда ведь непонятно, как житель внутри него живёт, если оно… — Джованни удивлялся всегда так искренне и немного хмуро таким простым вещам, что это заставляло Чесио неосознанно улыбаться. Для него эти вопросы были из разряда элементарных; «И почему, если деревня не в лесу, то никто ничего не знает? Стало быть, они совсем не выходят гулять в лес, а всю жизнь сидят в своих сараях и домах».       — Нет, оно уже давно не двигается ночью… И знаешь почему? Всё довольно просто: это дерево нашло своё место, — Чесио усмехнулся, увидав слегка дёрнувшиеся в стороны губы Джованни. — Ему уже больше никуда не надо идти. А эти — всё никак не могут найти, где же им лучше. Говорят, иные находят через добрую сотню лет, а иные… могут скитаться почти всю жизнь. Не лёгкая доля, правда?       — Да… Невесело звучит. Но… похоже на взрослых иногда… да? — Чесио пожал плечами, ведь понял только наполовину, что хотел сказать Джованни: в его ближайшем окружении никто не жаловался, что не сумел найти нормального дома и потому ему нужно срочно куда-то спешить. Разве что Луиджи… Но и тот рассказывал, что путешествовал скорее от счастья, чем от горя. Значит, и он нашёл своё место, пусть и не физически.       — Тогда идём. Я покажу тебе. Только ты и правда готов выгнать это существо? Мы не знаем, каких оно размеров, почему поселилось там, что повидало в лесу, а может, оно тоже любит лазить по деревьям, только боится, а мы сможем помочь ему?       — Глупости, — фыркнул Джонни, горделиво достав тесак и повертев его в руках. — Оно просто трусливо прячется и ни с кем делиться деревом не хочет. Надо проучить его. Веди! — Чесио повёл друга через кусты, где им оцарапало руки и сделало затяжки на одежде, а потом они стали взбираться на крутой склон, где можно было легко хвататься за большие влажные корни, чтобы не упасть, и с неприкрытым вожделением загрязнять себе колени и рукава рассыпчатой землёй.       — Может, это дом того существа? И мы разрушим его уютную жизнь…       — Но домом-то можно и поделиться! В смысле, что можно иногда и гостей дружелюбно принять, — не уступал Джованни.       — Кто знает, он может и не любить гостей и не быть слишком-то дружелюбным — ну, почти как ты, на самом-то деле, — Чесио улыбался, а Джонни в этот момент сильно дёргал его за штанину, подбираясь к нему и тем самым выражая недовольство.       — И что ты его защищаешь, м? Как будто… ага! — Чесио закатил глаза, понимая, что сейчас скажет Джованни. — Да ты просто боишься его! Боишься и меня отговариваешь туда не ходить. Так? — в этот момент они доползли до уступа, и друг нагнал его, встав на тот же самый мягкий клочок земли; в ноздрях стал ощущаться свежий мятный аромат растущей где-то неподалёку мелиссы. Джонни смотрел ему в глаза внимательно, и это ощущалось даже без всякого света; и предательски щекочущее мотылька тёплое дыхание прямо в лицо.       — Вовсе нет. Нет, — спокойно ответил ему Чесио и хмыкнул. Что выражало при это лицо Джованни, сказать было трудно, но через секунду он залился громким, излишне громким для тонкой и нежной ночной тишины смехом, что Чесио пришлось шикнуть на него, хотя ему определённо нравилось то, как смеялся его друг.       Посмеиваясь друг над другом, они наконец достигли вершины. Потом Чесио повёл Джонни среди красноватой жимолости — невозможно противной для него ягоды, ну, правда, во рту словно что-то похлеще лечебного чая, который Кармэла заваривала, когда он болел, да потом ещё неделю не можешь смыть с языка этот тошнотворный вкус. После жимолости немного свернуть, и вот, из-за небольшого холма по правую руку откроется то самое дерево. Здесь вообще долина таких деревьев, которые ночью стояли себе смирно и никуда не дёргались — истинно счастливые существа, теперь они будут ждать зимы, желтеть, но всё равно быть радостными.       Чесио приказал Джонни присесть и аккуратно сползти с холма, чтобы не светиться макушкой за кусты, которые обрамляли его край — почти вся плоскость холма, кроме вершины, отлично просматривались со стороны той долины. Джованни считал это лишней предосторожностью, пошутил над Чесио, но сам тщательно стёр все свои штаны об землю, стараясь полностью слиться с ней, и через каждый метр проверял, что его черноволосая макушка не стала выситься над пятнистыми цветами цистуса. Тогда Чесио, ухмыляясь, заметил, что его волосы темны так, как сама ночь, и что его не видно точно.       — А сейчас… нельзя посмотреть, что там? Через кусты можно будет увидеть… — догнав его, спросил шёпотом Джованни и приостановился. Чесио тоже перестал сползать и напыщенно серьёзно посмотрел на него, зная, что луна уже вышла из-за туч и его лицо стало казаться во много раз жёстче из-за густого белёсого цвета.       — О!.. Ни в коем случае нельзя! Ты же знаешь, тут иногда действуют другие правила… не всё так просто… Помнишь, что мы делали, чтобы увидать деревья, а не только слышать их? А это, считай, ритуал здешний. Ты же хочешь увидеть это существо? Вот и ползи…       — Но как незаметное сползание со склона связано с тем существом? — Чесио хотел было передвигать руками и ногами дальше, но его за локоть схватил Джованни, и взгляд его был кремово-изумлённый в сероватых лучах. — С деревьями хоть проскальзывала какая-то логика…       На самом деле, Чесио этого не знал. Он с трудом догадывался, что за существо там сидело под дубом, а уж тем более — как его уластить, но с готовностью придумывал задания на ходу. Конечно, ничто ни с чем не было связано, но иначе оказалось бы не так весело идти к этому неведомому зверю.       — О, Джованни, иногда ты такой зануда! Это же природа — ей не всегда нужна логика, — спасал своё положение Чесио. — Сейчас мы с тобой удостоверимся, было ли это верно или нет…       — Так то есть ты и сам не знаешь?..       — Тс! Тише!.. — стараясь не смеяться, мальчик быстро-быстро стал перебирать руками и ногами и, наконец, достигнул подножья. Джонни ничего не осталось, кроме как добраться до него и прекратить расспросы. Чесио прижался к кустам, сорвал цветок, вдохнул его кисловатый аромат, поморщился и выбросил. Потом жестом показал Джонни сесть к нему ближе и с удовлетворением заметил его явное нетерпение. Подождал пару минут, в которые Джованни так и порывался что-то спросить, затем, удовлетворившись его мучениями, небрежно сказал:       — Так и быть: теперь можешь посмотреть (но только сквозь кусты), что там происходит.        «Может, конечно, и ничего, что вероятнее, но так ведь куда забавнее и лучше!». Они поменялись с Джованни местами, и тот судорожным движением стал разгребать душистые кусты, быстро, но не шумно, а Чесио иногда строго говорил ему не шуршать листвой, а иначе ничего не выйдет. И вот дело оказалось кончено, и парень застыл в полусогнутом состоянии на корточках, наполовину туловищем уйдя в цистус. Чесио не выдержал, подполз к нему на четвереньках и просунул голову рядом, нечаянно толкнул Джованни, из-за чего едва удерживаемые ветки сомкнулись вновь, грузно хрустнув. Шикая друг на друга и повторяя неизменное «Дурак!», они вновь сумели открыть себе просвет между листьев и оказались щека к щеке. Одновременно вздрогнули и охнули, сжав в кулаках комок земли с мелкими склизкими побегами.       Среди тоненьких, почти незаметных сосен и ольх громоздилось то самое пробковое дерево, будто совсем не касаясь земли, а только держась на мощных, вьющихся, словно змеи, недвижимых корнях. Но перед ним… покачиваясь в разные стороны, мелкими шажками перебирал свои мохнатые огромные лапы зверь росомаха. Только… таких даже Чесио сроду не видел: глаза взаправду светились жёлто-лимонным блеском, так ярко, что были видны чёрные тонкие полосочки вместо зрачка. Чесио показалось, что зверь был почти с него ростом и походил на огромный лохматый холм, на который присели два светлячка. И, кажется, чем больше он стал, тем менее пропорциональными стали у него лапы; да и вообще, если приглядеться слишком внимательно, Чесио понимал, что уже и не напоминал ему этот зверь росомаху, а какое-то шуточно-злобное смешение росомахи, волка, быка и даже медведя. И пока он думал над этим, совсем упустил то, что этот зверь аккуратно приближался к ним, сначала это было незаметно, а затем до слуха уже доходило его булькающее рычание. Как они могил упустить из виду невозможный треск, который всегда чувствуют такие животные, особенно если голодные…       — Нам срочно нужно бежать!.. Джованни, эй! — Чесио аккуратно выбрался из кустов и потянул парня за рукав кофты. Тот явно не спешил и был почти спокоен.       — Ты думаешь, это и есть житель того дерева?.. — он повернулся к нему и окинул вопросительным взглядом. Чесио ощущал свою видимую дрожь, ощущал, что сердце сжалось в маленький плотный комок и пускало сигнальные импульсы по телу. Колени жутко замёрзли, а ладони шаркали по земле от дрожи. Рычание зверя уже поселилось внутри Чесио и пересеклось с шумным биением сердца, превратившись в леденящую кровь загробную мелодию. Такую мальчик слышал всего один раз, очень-очень давно, и не совсем понял, к чему это было.       — Я не знаю, Джованни… Не знаю! Но надо бежать! Это очень странный зверь! Ты видел когда-нибудь таких? Даже я — нет! — схватив его за руку, почти умолял Чесио, едва перебирая во рту сухие травники, застрявшие там после взбирания по склону. Джонни только хмыкнул, но наконец развернулся, приготовившись залезать обратно по склону.       — Ну ты и трусишка! Ладно, так и быть, пошли. И что тебя напугало, его глаза? — Джованни даже усмехался, а Чесио, не слыша его, не понимая, удивляясь его смелости и частично коря себя за боязливость (хотя поджидать эту тварь в кустах было всё равно сущей глупостью, пусть и имея при себе тесак), обогнал друга и пытался не светить макушкой над кустами.       — Не знаю… Джонни… это ведь совсем ненормально. Это не животное. — Джованни едва поспевал за ним, чтобы слышать его слова, и до сих пор сохранял полную невозмутимость. — Да ты что так спокоен? Ты видел разве что-то такое в своей жизни?       — Вроде бы нет, но мне кажется, что существо напоминает то самое, которое я прогнал с нашего огорода… помнишь, рассказывал? — тут Чесио остановился, пристально и дико уставился на друга.       — То есть… оно ещё и добирается до деревень? Ужас! И я… если оно сидит в дереве, то тогда в прошлый раз я так запросто убежал от него?.. Странно, что я вообще жив оказался… — Чесио вновь стал забираться дальше, как услыхал, что рычание теперь слышалось совсем недалеко. По жилам пустили не иначе, чем осколки льда, которые оцарапывали, холодили и заставляли кривиться от редких болезненных импульсов.       — Оно… оно добралось до кустов цистуса. Где мы сидели. У подножья… — заговорил Джованни, обогнал его, схватил за руку и буквально потащил за собой. — Но оно с другой стороны. Пока ему не видно нас. Надо встать и бежать, если хотим скрыться от него.       — Нас будет видно, если…       — Нет! — Джонни распрямился первым и серьёзно, внимательно заглянул ему в глаза. — Уже, на самом-то деле, всё равно. Существо давно не у дерева. Поэтому мы успеем.       Глаза Джованни, казавшиеся перламутрово-серыми сейчас, были одним скоплением покоя, теплоты и разумности. Ровно с таким же взглядом он бы пошёл с тесаком на почти росомаху, думал Чесио, когда податливо встал следом за другом и, вцепившись в его ладонь, позволил тому буквально тащить его за собой. «Только движущихся деревьев напугался, но это, конечно, нормально для первого раза. Джонни же не лесной житель и потому такой неучёный насчёт этого…» — промелькнуло в голове у мальчика. Наконец, впереди стал виднеться край склона, за которым их ожидало спасение, если бы они тут же рванули куда глаза глядят. Однако и росомаха был не глуп: казалось, его фырканье и рычание, сосредоточенное принюхивание только-только пропало из головы, оставив после себя лишь мутное, прерывистое сердцебиение, как неожиданно по ушам резанул пронзительный крик, хруст кустов, звонкое лязганье клыков.       У Чесио в глазах потемнело настолько, что все тёмные оттенки слились в один беспросветный чёрный, и он пару раз запнулся об корни и пеньки, заботливо поддерживаемый Джованни от больного падения. Где-то среди обрывков скрежещущих звуков, шороха листвы и травы, странного треска, удалось услыхать слегка взволнованный шёпот Джонни: «Он преследует нас». Да и правда, где-то позади можно было различить быстрое перебирание лап, грозный рокот и в некотором смысле ликующее похрипывание. «Не оборачивайся!» — прозвучало где-то над ухом мягкой волной, когда они делали последний рывок, чтобы забраться на уступ и затем уже бежать изо всех сил. Но тут даже оборачиваться не надо — так обострился слух, что вполне себе рисовал густыми чёрными масляными красками картину позади. Каждый резкий штрих — и существо всё ближе и ближе… Нет, это всё же отдалённо напоминало росомаху — и как это умудрился понять Чесио, лишь слушая этого зверя, неизвестно. Затем зрение немного вернулось, представляя мир в расплывчатом виде, будто кто на него ведро воды вылил. Они бежали, держась за руки — отпустить друг друга значило погибнуть тут же, на месте, бежали и всё в тот момент было одним на двоих: дрожь, выскакивающая из тела душа, неприятный, скользкий холодок, явно не из нашего мира, напоминавший о чём-то… Точнее, Джованни был хладнокровным на этот счёт, но из приоткрытого краешка его шерстяной кофты так и сочился страх, незаметной, невидимой струйкой, которую хорошо углядел Чесио.       Но животное, несмотря на видимость неуклюжести и неторопливости, оказалось хорошим бегуном. Чесио и сам не понял, как это смог разузнать; неожиданно он хорошо осознал, что такое восемь с половиной метров и почему половинка от метра является вот такой, а не чем-то другим. Назад не смотрел, но в голове чётко висела картинка: перебирающий лапами зверь нёсся на них и сверкал глазами, и лязгал зубами, и всё никак не хотел отставать, и никак не терял среди запутанных сосен и дорожек, среди густых кустов и пахучих цветков, он чуял запах, такой явный для него, возможно, запах боязни или чего-то такого, но он бежал чётко, слаженно, словно двигался по заранее сделанному плану. А лёгкие всё жгуче и больнее наполнялись раскалённым железом и камнем, ноги уже переставали чувствовать землю, будто он летел, а сознание превратилось в нервозную бездумную птицу, бездельно тилинькающую и могущую улететь восвояси в любое время. Наконец Чесио понял: он сдался. Мысль пришла быстро, легко и безучастно. А он сам на ближайшем бугре с такой же лёгкостью повалился на землю, никак не приготовившись, тупо ударившись лбом о влажную землю и, немого повернув голову влево, увидав, что звёзды на небе закружились в странных витках. Чесио было больно и низко осознавать, как он быстро сдался и как невозможно пал в глазах друга, но встать на ноги и бежать он не мог.       Джованни поднимал его, ставил на ноги, что-то серьёзно и взвинчено говорил, затем закричал, но, вдруг и сам поняв, что дело бесполезное, буквально оттащил его в дальние кусты и приказал что-то, наверное, сидеть тихо, а сам извлёк из чехла тесак вновь и скрылся. Чесио с трудом понимал, что происходило: вся реальность расползлась на кусочки, блёклые лоскуты, а собирать их надо было ещё обдуманно и осторожно. Он ощущал, как вся смелость испарилась, словно помойная лужа жарким летом, и как по щекам непрерывно потекли слёзы, и как хотелось буквально вопить о беспомощности. Тело дрожало, будто у него был приступ лихорадки, а тоненький ствол дерева рядом едва удерживал его тело на себе. Чесио не сразу понял, что сидел, потом не сразу понял, где Джованни. Затем не понял ничего, но услыхал вновь ввергающий в оцепенение скрежет зубами и раскрыл непослушные ветви.       Совсем недалеко стоял Джованни, перед ним — этот зверь. Тесак был готов в любую секунду обрушиться на голову зверю так же, как и лапы зверя были готовы вцепиться в глотку. Они стояли, напряжённые, кажется даже, что одновременно рычавшие, и Чесио знал: кто-то обязан был проиграть полнейшим образом в этой схватке. И ему вновь стало стыдно за себя и за свой страх, за недавние шутки над мнимой боязнью Джонни, за то, что сам первый же и дал слабину, впав в тягостную тоску от непрерывного рычания зверюги. Он хотел броситься сейчас же, взять какую-нибудь палку и помочь Джованни, но не хотел опозориться в сотый раз за сегодня перед ним, нарушив его совсем простой приказ «не высовываться из кустов». Ему оставалось быть немым наблюдателем, впрочем, тело покинули всякие силы; единственно оставшиеся — на угрызение себя самого, это всегда пожалуйста.       Однако ж, не произошло ничего необычного; можно было про себя досчитать до четырёх, и вот зверь, поскуливая, прижался к земле, отвёл уши назад и попятился. Джованни даже не махал перед ним тесаком, а держал его, скорее, больше позади себя, чем спереди. Зверь отходил, отходил, а, когда между ними стало не меньше десяти метров, молниеносно развернулся и неуклюже побежал назад, вероятно, к своему дереву, покачиваясь даже смешно из стороны в сторону. Джованни стоял ещё некоторое время, сжимая в ладонях тесак, а потом бросил его на землю, почти без сил упал на колени и, взъерошив волосы, громко и нервозно усмехнулся. Видимо, он был готов драться на смерть, а такой поворот событий сбил его ещё сильнее. Чесио с трудом верил в происходящее, долго наблюдал за тёмным «мохнатым холмом» между деревьев, который потом растворился где-то в ночной гуаши, откуда и пришёл. Сил в теле так и не появилось, поэтому Чесио считал, что оказался рядом с Джованни не иначе как с помощью Лесного духа, что аккуратно перенёс его туда.       — Что… это было?.. — вздрогнув от своего же голоса — такого хриплого, чужого, слишком громкого посреди ставшей тишины, Чесио прикоснулся к плечу Джонни и сам бессильно присел рядом. Тот довольно тяжко дышал, как будто и вправду дрался, затем поднял совсем растерянный взгляд на него и покачал головой.       — Я… я, правда, не знаю. Я же говорю, что встречал его раньше. Это точно он. Вблизи. Это не росомаха, но что-то похожее. Тогда… тогда я стоял посреди огорода, в ночной рубашке, без всякого оружия и думал, что вот он вцепится в меня. А он также… также заскулил, как провинившаяся собака, и быстро убежал. Позади меня не было ничего устрашающего, рядом — тоже. Да и сейчас… думаю, тесак ему не был виден. Что тогда? — Джованни, кажется, готов был продать всё на свете, чтобы узнать эту тайну — до того горели диким любопытством его глаза, но Чесио знал не больше его, поэтому в ответ только пожал плечами и задумчиво хмыкнул.       — Ты… в порядке? — спросил он, дотронувшись пальцами до щеки рядом с длинной царапиной — и то это оставили злобные кусты, они, как известно, всегда здесь такие. Чесио аккуратно стёр капельку крови, и Джованни наконец посмотрел ему в глаза, пытаясь улыбнуться и сделать вид, что всё нормально.       — А ты и правда волновался… — что-то в этих словах задело Чесио за такую волнительную, чувствительную струну внутри него, отчего тут же хотелось выговориться на полную, если ещё не заплакать. Комкая землю в руках и глядя на притоптанные васильки, он затараторил:       — Я… совсем трус, прости… Не знаю, что напугало, но я совсем растерялся. Прости, что вот вдруг упал и ничего не хотел делать, даже встать не мог. Словно оцепенение, не знаю… Может, я только по деревьям и могу лазить, а больше-то ни в чём и не смелый… прос… — Его голову, зажав между двумя ладонями, быстро, но нежно приподнял наверх Джованни и мягко посмотрел ему в глаза. Потом улыбнулся, а Чесио уже читал его мысли, такие лёгкие и слишком добрые по отношению к нему: «Ну, и дурачок же ты…»       — Слушай, цветочный мальчик, не говори так. Я был и… ну… и рад тебя спасти. Даже подрался бы с этой тварью ради тебя, что ли. Странно звучит. Но всё же, — Джонни начал говорить уверенно, а под конец сдулся на таких искренних, но таких сложных предложениях. Чесио понял это и тихонько рассмеялся.       — Ты можешь иногда (ну, не часто, конечно) показывать свою слабость… только близким людям, конечно… Мне так отец говорил, а потом прибавлял, что, в общем, сильно на меня не надейся — нюни распустишь, получишь от меня ремня. Но… я думаю, ты немного другой. И тебе уж точно иногда можно. — Чесио слушал его, ощущал на своём лице его шершавые ладони и думал, что теперь уж точно знает, что есть на самом деле друг — ну, вот такой, совершенно отличный от него, но похожий одновременно. Небо и бесконечное озеро, почти сливающиеся воедино на далёкой границе, но до границы не дойти, поэтому и кажется, что между ними — ого-го. Но ведь где-то они точно соприкасаются, думал Чесио, хоть цветом, хоть отражением.       — Господи, Чесио, ну, прекрати плакать! — Джонни быстро-быстро утёр ему щёки и грубовато встряхнул за плечи. — Всё ведь хорошо, ну? Даже вон не подрался со зверем. Считай, конечно, что день зря прошёл, но если б я дрался, ты, вероятно, очень сильно бы переживал… — Мальчик сам не заметил, что в уголках глаз скопилось немного слёз, и сейчас же стёр их и рассмеялся звонко, чувствуя, что теперь-то всё стало как прежде. Они, помогая друг другу, встали на ноги, подобрали тесак, и Чесио повёл их к реке, потому что Джованни честно признался, что совершенно потерялся, где они теперь находятся. И Чесио вновь казалось это глупо, ведь как можно заблудиться здесь, когда вот она — осиновая рощица, а за ней-то уже вересковые заросли, и вот она наша река. Джонни опять расхрабрился, начал рассказывать, что этот зверь хоть и с мощными лапами, но уж никак не сравнится с кабаном, на которого они ходили. Так что можно было и потягаться… или даже в недалёком будущем заглянуть под дерево и таки вытащить его оттуда. На что Чесио отвечал: всё, хватит с него таких приключений. Его-то зверь не боялся. Потом они стали раздумывать, что же могло напугать его так; сошлись на том, что род этих зверей издревле боялся воронов, а тут ещё и целый принц-ворон — хоть вообще беги из леса и никогда там не появляйся. Конечно, всё это были глупые догадки и смешные истории. Чесио решил для себя, что это странное пересечение обстоятельств. А может, Джонни и правда обладал магической силой, только пока не знал — тоже занятная идея. Но даже Джонни уже немного позабыл об этом — и Чесио с радостью забылся вместе с ним.       Они шли к реке, по-глупому держась за руки, но по-иному не могли. Джованни предлагал довести Чесио до деревни, но тот отказался, говоря, что кроме этого дерева с живущим там зверем в этом лесу не было ничего страшного. Ему изначально не понравилось это место, и теперь он туда — ни ногой. Оно лежало далеко в стороне от его основного пути, поэтому можно было идти спокойно и даже по пути сделать себе венок из ночных цветков — говорят, такие как раз хорошо успокаивали и помогали крепко заснуть. А вот Джованни обратного пути мог и не найти — естественно, странное для Чесио дело, но он обещал друга научить быть здесь, как дома.       Когда расставались, вновь назначили себе встречу — только, конечно, уже днём и зареклись ночью больше никогда не гулять. Опять через три дня. Джованни потрепал его по волосам, сказал, что сегодняшний день был самый необыкновенный и лучший в его жизни, и признался, что каждая встреча для него — маленькое путешествие, такое сказочное и даже невозможное. Которое возможным делал только Чесио. И Чесио обещал, что так будет всегда. И сам безоговорочно верил во всё это. Они знали друг друга всего три встречи, но эти встречи, вероятно, соткали между ними такую узорную ниточку, что по ней друг к другу перетекали различные мысли, секреты, желания безостановочно, непрерывно. Только покидая Джованни сегодня, Чесио понял, что забыл нечто у него, а потом, усмехнувшись, понял — нет, всё нормально, это небольшой клочок души, так и должно быть. Зато вместо него — такой же клочок, принадлежавший Джонни, который сейчас перелезал реку и тоже вспомнил про него, а затем ухмыльнулся и отыскал у себя компенсацию.       Добравшись до дома ближе к раннему рассвету, когда небо становилось тёмно-аметистового цвета, а звёзды наливались сочным спелым цветом, Чесио блаженно упал в свою кровать, переодевшись и зарыв все следы ночной прогулки, но понял, что сегодня не встанет никуда. Скажет матери, что заболел живот, и пролежит весь день дома. А по факту: будет со сладостной улыбкой прокручивать в голове вспоминания, теперь уже смеясь над своей робостью тогда и безумными словами. Бесспорно, они с Джованни сегодня были самыми счастливыми людьми во всём мире. Пусть так могло показаться далеко не каждому.