катастрофическое

разве так сложно понять, почему я делаю это? ты такой, блять, забавный и, к тому же, наивный, потому что веришь, что это не закончится в ближайшее время, через год, пять лет или когда-нибудь вообще. веришь, хотя знаешь всю правду, знаешь мою историю, знаешь, блять, Боже, меня, а всё равно спрашиваешь, и это лишает меня всяческих сил, ведь ты заставляешь меня говорить, хотя голоса нет. это перестанет существовать, ладно? рано или поздно, поздно или рано, кому какая в общем-то разница, когда мы последний раз прикоснёмся друг к другу, если это только для меня смысл имеет? есть ли разница, какого конкретно числа и месяца, во сколько примерно по времени кто-то из нас снова уйдёт, предварительно всё нахуй превратив в пепел? вряд ли, приятель, ведь это лишь я отсчитываю часы и мгновения, запоминаю даты, события, разговоры, трачу время, сжигаю глаза, потому что сейчас это есть, а завтра сосуд может опустеть, руки начнут дрожать, и вот моя память будет жива. память, глупые кнопки, чёртовы фотографии, записи в телефонной книге — вот это останется после ухода, и я буду впитывать прошлое в собственные ладони, а потом своими же ногтями разрывать плоть, чтобы всё это проникало в сосуды и отравляло сердце, чтобы оно уже, блять, наконец перестало биться и крошить рёбра на части. я, а не кто-то другой, и после всего прочего ты находишь слова, чтобы спросить, зачем я делаю это и даже больше? твоей глупости нет конца; ты полагаешь, будто человека можно спасти, если он сам того не желает, ты думаешь, будто эти чувства здесь навсегда, эти люди навечно, а ложь когда-нибудь да пропадет, и я удивляюсь каждый ёбаный раз, где ты берёшь столько сил, чтобы думать так до омерзения глупо. все они свалят в ближайших числах, когда голова перестанет фильтровать происходящее, потому как начнёт взрывать все спрятанные бомбы одну за одной, а я опущу руки, чтобы хотя бы немного разума в порядке оставить, всё, блять, для них, но знаешь? они начнут уходить один за другим, час за следующим часом, потому что это до отвращения сложно, невыносимо и непонятно, они все сильны, но для меня нет никого слабее, ведь, хах, блять, ты знаешь, ты должен помнить, кто я. что?.. как это?.. ты разве… забыл? разве забыл, что я — ёбаный стокгольмский синдром, лишь сумма каких-то чисел, случайное столкновение звёзд? [я п ы л ь н а т в о е й м р а м о р н о й к о ж е.] но всё это не так страшно ведь, эй? я научилась жить с этим, как ты — с тем фактом, что письма раз за разом мрачнее, хотя ты отчаянно веришь в моё счастье. страшнее на самом деле то, что они уйдут, а я останусь здесь в ворохе фотографий, диалогов и ожогов от прикосновений, пока они будут идти дальше. я разрушу город до основания, а они встретят того, кто лучше, чем я. я куплю новые маски и костюмы, а они пообещают вечность другим, и в этот раз не уйдут. (потому что, они знают, меня невозможно спасти.) и поэтому я делаю подобное. поэтому я сохраняю фотографии, распечатываю и прячу их, чтобы избегать чужих, блять, вопросов и взглядов, запоминаю диалоги, переписываю их в тетрадь и никогда не перечитываю более, складирую встречи в отдельной папке внутри головы, и знаешь. я всё ещё слишком красива, моя улыбка завораживает и ослепляет, им нравится это, они влюблены в меня, и никто, Господи, ни черта не видит, и мне так жаль. правда, жаль. к а к ж е я н е н а в и ж у к а ж д ы й о б л о м о к в с е б е м н е т а к ж а л ь я н е х о ч у б ы т ь с п а с е н н о й