По краю

Ее звали Аоки Фуми, у нее был маленький вздернутый нос, короткие волосы, перехваченные лентой на манер шестидесятых годов, и огромные прозрачные глаза. Тацуя подозревал, что дело в косметике — должно быть, следуя последней моде, она подклеивала уголок верхнего века — но никогда не интересовался настолько, чтобы проверить. Еще у Фуми была красивая улыбка: верхняя губа приподнималась, обнажая ряд белоснежных зубов, ровных и мелких, на щеках появлялись ямочки. Потом улыбка растекалась по лицу, зажигала глаза, светилась ореолом вокруг волос. Впрочем, это осталось в прошлом. Больше Фуми не улыбалась. — Вот. — Она вытащила стопку листов из черной пластиковой папки и протянула Тацуе через стол. Они сидели в маленьком ресторанчике с белыми столами и диванами, обтянутыми светлой клеенчатой обивкой. Мимо по ленте конвейера неторопливо ползли суши, накрытые прозрачными пластиковыми колпаками. Девушка у входа предупредила, что через сорок минут они закрываются. Тацуя подтянул стопку к себе, отложил в сторону первый, титульный, лист. Со второго начиналась история — и она была почти идеальна. — Великолепная работа, — сказал Тацуя. Он провел пальцами по бумаге, наслаждаясь совершенством линий, впитывая эмоции героев, постигая выверенность сюжета. Фуми рисовала не обычную мангу, по стилю ее работы были ближе к американским графическим новеллам. — Это лучшая твоя вещь. Фуми слабо кивнула. Рядом звякнул колокольчик — по второму конвейеру прибыл заказ, и она потянулась за блюдом. Ее руки слегка дрожали, словно у больной или старухи, глаза смотрели сквозь Тацую покорно и равнодушно. На мгновение ему даже стало ее жаль. Ее лучшая работа станет последней — и никогда не увидит свет. Тацуя стиснул зубы, отогнал непрошеное чувство. Шедевром больше, шедевром меньше — разве кто-то заметит это в мире, до краев переполненном Банальностью? Для смертных эта новелла была бы просто вещью — для Тацуи она означала жизнь. — Ты уже доела? — спросил он. — Пойдем, я провожу тебя домой. Фуми отложила палочки и поднялась. Тацуя аккуратно взял ее под локоть; прежде Фуми вспыхивала от его прикосновений — даже каменные горгульи не устояли бы перед обаянием Ши из Дома Лианнан — теперь она едва их замечала. Он расплатился и вывел ее на воздух. Ему нравились те, кто дарил ему Глэмор — не все, но многие. Он не бросал таких людей сразу. Фуми была очаровательна и умна. Тацуе не хотелось, чтобы она умерла в тот же день. Как и обещал, он проводил ее до дома; поцеловал в щеку на прощанье, выслушал сердитую нотацию ее матери — той не нравилось, что дочь допоздна гуляет с мальчиками. Фуми безразлично смотрела перед собой. О новелле, которую Тацуя нес под мышкой, она так и не вспомнила. Он смотрел Фуми в спину до тех пор, пока ее мать не захлопнула перед ним дверь. Ничего. Фуми очень молода, она справится. Возможно, все ограничится неврозом или психическим расстройством. Тацуя надеялся, что она не наложит на себя руки. Завтра встанет и пойдет в школу — выпускной год, скоро экзамены, нельзя пропускать занятия. Он отошел от дома Фуми на пару кварталов, выбрал темный и глухой закоулок. У стены притулились пакеты с мусором — хозяева вынесли на улицу, чтобы их увезли утром. Тацуя заглянул сперва в один, потом в другой. В третьем наконец нашлось то, что он искал: обрывки бумаги, картонки и старые газеты. Подойдет, чтобы разжечь костер. Тацуя огляделся по сторонам, убеждаясь, что его никто не видит, и оттащил пакет вглубь тупика; распотрошил, вынул из кармана припасенные спички. Огонь разгорелся почти сразу же. Несколько секунд Тацуя наблюдал за плясавшими язычками пламени. А затем вытащил из-за пазухи новеллу. Когда занялся титульный лист, ничего не произошло — в нем не было заключено ни творчества, ни вдохновения, просто имя автора и название. Тацуя бросил его догорать, взял следующую страницу и разорвал пополам. Сокрытый в шедевре Глэмор разлился в воздухе. Оковы Банальности отступили, Тацую закружил разноцветный вихрь: мечты, сны, любовь, радость. Фантазии. Тацуя вдыхал их, глотал широко открытым ртом, впитывал кожей. Глэмор был похож на упругий соленый ветер, сдобренный жарким калифорнийским солнцем. Он переливался и сверкал в воздухе волшебной пылью. Впервые за много дней Тацуя чувствовал, что порог Старения вновь отдалился. Пальцы разжались сами собой, стопка рисунков вывалилась из рук — прямо в пылавший костер. Глэмор, не скованный больше хрупкой оболочкой бумаги и чернил, устремился к Тацуе, проник в легкие, потек по венам вместе с кровью. Это было наслаждение, подобное любовному, но несоизмеримо сильнее — настолько сильнее, что оно почти граничило с болью. Это была Рапсодия. Последний лист новеллы скукожился в пламени; радужный вихрь стихал. Тацуя поглотил остатки Глэмора и, чарами погасив огонь, вышел из закутка. Рапсодия была завершена. До общежития Тацуя добирался пешком. Он чувствовал себя пьяным или под кайфом. Глэмор кружил голову, расцвечивал мир яркими красками. Город переливался ночными огнями, яркими и волшебными: фонари, разноцветные вывески и украшения тоже были порождением человеческой фантазии. Свет гладил Тацую по щекам, перебирал пряди волос, шептал ему обрывки песен и стихов. В воздухе пахло приближавшимся Самайном. Одного обоняния было недостаточно, чтобы ощутить этот запах — требовались все чувства сразу. Мир подошел к границе между временами. — Raise your hands and your glasses too, — подпевал Тацуя шепотом и улыбался счастливо, поддавшись эйфории. Если бы его сейчас остановил полицейский, у Химуро Тацуи могли бы возникнуть проблемы. Хотя нет, сейчас, когда Тацуя был полон Глэмора, полицейский забыл бы не только о встрече с ним, но и собственное имя. Улицы были пусты, мимо проезжали редкие автомобили. Тацуя шел медленно, не стоило появляться перед Ацуши в таком виде. Позади громко и резко зарычал мотор, Тацуя поморщился и обернулся через плечо. Рядом остановился старый Индиан, выкрашенный в кроваво-красный цвет, и чернокожая девушка выставила боковую подножку мотоцикла. Многочисленные ожерелья на ее груди переливались и искрились в свете фонарей, в ухе покачивалась длинная сережка с прозрачным камнем. Широкие штаны, заправленные в высокие сапоги, были расшиты спиральными узорами. На мгновение от этого разноцветного великолепия зарябило в глазах. Любой, кроме вечных путешественников эшу, в таком наряде смахивал бы на рождественскую елку. Беланеш была похожа на королеву Африки. — Привет, Тацуя. Все прошло хорошо? — спросила она. — Да, спасибо. — Отлично, — обрадовалась Беланеш. Белые зубы мелькнули в короткой улыбке. — Что ты знаешь о клубной музыке? Тацуя, все еще плывший на волнах Глэмора, не сразу нашел подходящий ответ. Стоило большого труда просто собраться с мыслями. — Под нее танцуют, — наконец сказал он. Беланеш вытащила из-за высокого пояса штанов флешку. — Здесь несколько альбомов Лео Хаяси, американца японского происхождения, послушай. Еще там файл с его биографией и фото. Он сейчас работает в Аките, расписание посмотри на его странице в Фейсбуке. Флешка упала на подставленную ладонь. Беланеш была одним из лучших Искателей Дома Лианнан, и Тацуе повезло, что она работала именно с ним. Ее задачей было находить Мечтателей, и она отлично справлялась с этим. Каждый из обнаруженных Беланеш людей как нельзя лучше подходил для того, чтобы совершить над ним Рапсодию и выкачать весь Глэмор, который он только способен был отдать. На самостоятельные поиски Тацуя убил бы кучу времени, которого у него совершенно не было. Учеба, тренировки и — пожалуй, самое главное — задание, которое поручил ему его Дом, не оставляли ни единой свободной минуты. Разве что самую малость — для Ацуши. — Хаяси героинщик, — продолжила Беланеш. — Можешь устроить ему передозировку, никто не удивится. Тацуя кивнул и сунул флешку в карман. Завтра он забросит в плей-лист музыку и посмотрит, что может дать ему Лео Хаяси. Баланеш постучала по заднему сиденью мотоцикла. — Давай подброшу, — предложила она. Тацуя покачал головой. — Мне нужно проветриться. — Да ладно, — махнула рукой Беланеш, сверкнули кольца на пальцах. — Провезу тебя по городу, проветришься. А я собиралась в Конкордию, но трод закрылся, представляешь? Разбросанные по всему миру земли фей, фригольды, были связаны дорогами, проходившими прямо сквозь Грезу. Тацуя плохо представлял себе их работу. Если бы ему потребовалось в Конкордию, он бы просто взял билет на самолет и через двенадцать часов приземлился бы в Нью-Йорке. Беланеш была в этих делах куда более подкована. Видимо, произошло что-то из ряда вон выходящее, раз она решила поделиться этой новостью с Тацуей. Он забрался на сиденье и обхватил ее за талию, уткнулся в короткие жесткие волосы. В нос ударил запах сандала и розы. Интересно, как их сейчас видят смертные? Тацуе почему-то никогда не приходило в голову выяснить, как выглядят Беланеш и ее мотоцикл глазами людей. Вполне возможно, что он сейчас катится на скутере за спиной девушки-японки. А может, его в самом деле везет на Индиане по холодным улицам Акиты красивая эфиопка. Тацуя рассмеялся от этой мысли. Беланеш высадила его у общежития. Он уверен был, что Ацуши уже спит: тот старался соблюдать режим. Близились отборочные к Зимнему кубку. Тацую это устраивало. Он использовал простенькое Искусство, чтобы проскользнуть в здание незамеченным. У дверей их комнаты он остановился и прислушался — внутри было тихо. Тацуя облегченно улыбнулся сам себе и толкнул дверь. Ацуши стоял у окна. Его массивная фигура рисовалась на фоне ночного неба. Ацуши почти касался макушкой потолка комнаты. Свет не горел; отблески городских огней ложились на откосы, и кожа Ацуши казалась серебристо-сиреневой. — Здравствуй, Тацуя, — произнес он. Мягкий низкий голос прокатился по комнате; ни в тоне, ни в словах не было и намека на угрозу, и все же Тацуя почувствовал, как по спине течет липкий холодный пот. Такое официальное приветствие не сулило ничего хорошего. Он перевел дух и привалился спиной к двери, просто чтобы устоять. — Привет, Ацуши. — Он старался, чтобы голос звучал бодро. — Еще не в постели? Бессонница? От напряжения заломило виски, сердце стучало в горле, не давая дышать. — Я ждал тебя, Тацуя. — Ацуши медленно повернулся, и глаза его блеснули в темноте. — Вижу, ты сегодня поздно. Что-то задержало тебя в городе? Тацуя сглотнул. Заставил себя пошевелиться, отругал за детское волнение. Ацуши не мог знать, что он делал несколько часов назад. Рапсодия не оставляет следов. Худшее, что он мог подозревать — измену, и Тацуя успокаивал себя этой мыслью. Возможно он видел, как Беланеш подвозила его. Ревность объяснила бы и взвинченность Ацуши, и то, что он не стал обвинять напрямую. Сердечные дела — последняя вещь, о которой тролль будет говорить открыто. — Тацуя? — произнес Ацуши, напоминая, что все еще ждет ответа. — Я прогуливался вдоль канала. Любовался на звезды. Он почти не врал. Они с Фуми действительно прошлись по набережной до кафе. Ацуши не двигался, разглядывая его в упор. В его взгляде Тацуя читал неверие: Ацуши знал, что ему лгут, но не пытался вывести лжеца на чистую воду. Он не меньше Тацуи боялся правды. Наконец он ожил, отошел от окна; медленно разделся, складывая вещи на стул рядом с кроватью. Не произнося ни слова, Ацуши встряхнул одеяло и лег, отвернувшись к стене. Несколько секунд Тацуя в растерянности стоял посреди комнаты. Разговор выбил его из колеи, и требовалось время, чтобы вернуть самообладание. Тацуя глубоко вдохнул и выдохнул, пробрался к своему месту; на ощупь расстелил постель. Он уже собирался ложиться, когда тишину нарушил тихий оклик. — Эй, Муро-чин, — позвал Ацуши, сонно растягивая слова. — Иди сюда… Он подвинулся ближе к стене, освобождая место с краю кровати — ровно столько, чтобы мог уместиться еще один человек. Тацуя медленно подошел ближе. Во рту вдруг скопилась слюна, горькая и вязкая, в животе завязался тугой холодный узел. — Муро-чин, ты чего копаешься? Он не заставил звать в третий раз: устроился рядом, прижался лбом к спине. Кожа пахла терпко и чуть солоно, а под ней перекатывались мышцы. Тацуя обхватил Ацуши поперек груди — и ощутил, как его ладонь сжимают чужие крепкие пальцы. — Все хорошо, Муро-чин, — прошептал Ацуши. — Давай спать. Тацуя закрыл глаза. Какое счастье, что Ацуши не знает правды.