Одиннадцать

Под голыми коленями — крупный шершавый песок, острые камни. Рука, намотавшая длинные волосы на кулак, резко дергает назад, и в зажмуренные веки бьет тусклое солнце. — Давай, давай, сучонок, глазки открой! Таким приказам лучше следовать. Он открывает глаза, щурясь, смотрит — быстро, бегло, и тут же отводит взгляд. Он опустил бы глаза, но его лицо вздернуто к солнцу. Прямо лучше не смотреть. Сочтут наглым. Достанется вдвойне. Теперь, когда сознание и ощущение собственного тела постепенно возвращаются, он ощущает саднящую боль в запястьях — они перекручены веревкой, — засохшую корку на губах и, конечно, голод. О, голод с ним всегда… — Какая девка! — восхищается кто-то за спиной. — Хорошо, что я его не прикончил… Он пытается облизнуть сухие губы, но его ловят за подбородок. Лицо — худое, землистое, сильно заросшее… в общем-то, обычное, он других и не видел никогда — склоняется к нему. — Ну чего, девка, сам будешь работать, или?.. Он кивает, не дожидаясь «или». И хрипло просит: — Мне бы… воды… Этот, впереди, разгибается и поворачивается, подзывая кого-то: — Эй, фляжку дайте! …а сзади уже выпустили из мертвой хватки волосы, и кто-то уже нажимает на плечи, вынуждая наклоняться, опираться ладонями о колючий песок. И чьи-то руки путаются в поясе… хотя хакама в таком состоянии, что их уже и порвать не жалко… все равно там дыр больше, чем целой ткани… и он отвлеченно думает, что, может, одежку какую дадут… Теперь — только терпеть. Тот мужик, что впереди, протягивает развинченную фляжку. Это правильно. Если во рту пересохло… то никакого удовольствия, да? Как завороженный, он смотрит на эту фляжку… на сверкающую молнию, отсекающую кисть от запястья… на то, как фляжка падает на песок… он хватает ее инстинктивно — там вода. Чужая мертвая рука все еще сжимает пузатые кожаные бока. Там, сзади, всем уже не до него. Они орут, они еще пытаются отмахиваться дубинками и ножами, но если меч — значит, шинигами, верно? А что они против шинигами… — Эй… Ты в порядке? Он сел, чуть помаргивая; в одной руке держа фляжку — он все-таки разжал сведенные судорогой мертвые пальцы, — другой поддерживая развязанный пояс. Такое с ним случилось впервые — раньше его никто не спасал. А спаситель взвалил меч на плечо — нет, на шинигами он совсем не походил, ободранный, как любой бродяга, и еще наголо бритый, — и осторожно, словно по весеннему льду, подошел к нему. — Ты шинигами? — Э? — тот недоуменно моргнул, потом посмотрел на меч — настороженно и недоверчиво. — Нет. Эта штука только что появилась. Вообще-то, у меня бокен был. Не настоящий, конечно, сам сделал. А это… я не знаю. Я не шинигами, — он присел рядом. — У тебя кровь на лице. Били? Он кивнул. — А ты чего… кинулся-то? — Я думал, ты девчонка, — чуть неохотно признался спаситель. — Волосы… — потом, словно вдруг спохватившись, протянул руку. — Мадараме Иккаку. Имя мое, в смысле. — Я понял, — он осторожно вложил пальцы в ладонь, и его тотчас же подняли на ноги. — Я Аясегава Юмичика. Я тут… — он обвел взглядом остатки деревни. Некоторые домишки еще дымились, — …жил. — Понятно, — кивнул Иккаку. — Ты пей. Ты вроде пить хотел. На самом деле, сгорело не все — один домик, сложенный недавно и потому еще не просохший, уцелел. Покойников они свалили в общую кучу — точнее, сваливал один Иккаку, потому что Юмичика протащил одного и сел на землю, задыхаясь. Тех, которые были одеты получше, раздели — получился неплохой узелок одежды: что-то сгодится самим, что-то можно будет продать на ближайшем базаре. Все равно в последней десятке районов Руконгая никто не спросит, откуда барахло. Жратвы, само собой, не нашлось — а есть хотелось. Иккаку с мрачным видом обшаривал покойников, проворчав в ответ на недоуменный взгляд Юмичики: — Может, для понтов что таскали… Как выяснилось, не таскали, так что пришлось ложиться спать голодными. — Завтра пойдем в город, продадим шмотки и купим чего-нибудь пожрать, — пробормотал Иккаку, вытягиваясь во весь рост. Татами в доме не нашлось — пришлось спать на подстилке из камышей, которых надергал Юмичика. Зато нашлось одеяло — немного драное, правда, зато отлично укрывшее двоих. Сквозь прорехи в крыше в дом заглядывали звезды. — Пойдем? — тихо переспросил Юмичика, приподнимаясь на локте. — Я могу пойти с тобой? — Ну да, — ответил Иккаку. — Вдвоем проще будет. Чего? Юмичика проигнорировал вопрос, продолжая разглядывать его, как некий забавный артефакт. Потом чуть улыбнулся и лег. — Спим? — на всякий случай спросил Иккаку. — Ммм… — отозвался Юмичика. Иккаку принял это как положительный ответ и уснул. Его разбудило прикосновение — неожиданное, к губам. Распахнув глаза, он увидел склонившегося над ним Юмичику — губ Иккаку касался его палец, неуловимым движением обрисовывавший их контур. — Чего тебе? — со сна голос прозвучал хрипло. — Ничего, — тихо ответил Юмичика. — Все хорошо. Он наклонился совсем низко. Теперь его приоткрывшийся рот касался губ Иккаку. — Ты это… — начал было тот, но не договорил — длинные волосы скользнули по лицу, по груди. Зашуршала ткань. — Ты чего там делаешь? — вскинулся Иккаку — и тут же понял, что — Юмичика развязал его пояс. Обнаженная кожа моментально пошла мурашками. Иккаку попытался сесть, но Юмичика мягко потянул его вниз. В полумраке его глаза и губы поблескивали. — Ты чего хочешь-то? — хрипло спросил Иккаку. Юмичика слегка улыбнулся. — Ты сам хочешь, — он провел двумя пальцами по прямому доказательству «хотения». — Я не по парням… — вяло запротестовал Иккаку. В ответ раздался смешок. Язык скользнул по члену — вверх, вниз, вычертил узор по спирали…, а потом Юмичика взял в рот, и Иккаку с глухим стоном откинул голову, слегка приложившись затылком о пол. Он и правда раньше с парнями не был. И вообще чертовски давно ни с кем не был — если быть до конца честным, потому и кинулся выручать незнакомую девку. Ее явно собирались употребить всей кучей, ежу понятно, что любая в такой ситуации предпочтет одного… Так, в общем-то и получилось… только девка оказалась парнем. Иккаку посмеялся бы над самим собой, если бы ему сейчас было до смеха. Юмичика поднял голову, слизывая с губ белые капли. Переводя дыхание, Иккаку смотрел, как он подносит к лицу испачканную руку. В ответ на вопросительный взгляд Юмичика пояснил: — Это моя. Ты есть не хочешь? — Что? — переспросил Иккаку. — Ну, — Юмичика облизнул палец, — мой голод это немножко успокаивает. Жратва мало где есть, а это… — Меня сейчас стошнит, — буркнул Иккаку. Юмичика хмыкнул и растянулся рядом, устроив голову на его плече. — Так хорошо… Тебе понравилось? — Ну… — осторожно ответил Иккаку. — Да, вроде… Просто раньше мне парни никогда ничего такого не делали… — А тебе какая разница? — удивился Юмичика. — Этих не парило… — Этих? — переспросил Иккаку. — Ну, этих, которых ты положил. И других таких же… — А много было? — тихо спросил Иккаку. Юмичика как-то дернулся — видимо, пожал плечами. — Я раньше жил в семьдесят первом районе — после того, как умер. Там не так плохо, как здесь. Но там был притон у одной бабы, и она в конце концов сказала, что я отбиваю у нее клиентов, и велела мне валить к черту, или она подошлет своих амбалов, и они меня распишут… А ее девки пытались откромсать мне волосы, ну вот я и сбежал. — А почему не пошел к ней работать? — спросил Иккаку. — Я хотел, но ей не нравятся парни вроде меня, — Юмичика зевнул. — А тут, конечно, хреново, но никто не гнал. Приходили разные, жгли дома, хватали девок… ну, и меня тоже, но меня мало кто, девок много было. А эти оказались особенными уродами, всех перебили на фиг, только меня не тронули. Не знаю, почему… Иккаку тоже не знал. Повесть Юмичики была жутковатой…, но хотя Иккаку пробыл в Руконгае не так долго, он уже успел навидаться вещей и похуже. Правда… он чуть повернул голову — в свете проглядывавших сквозь прорехи в крыше звезд был смутно виден профиль Юмичики. Наверное, потом бы они его убили — и лежал бы красивый, похожий на девку парень растерзанной кучей. Все-таки ему, Иккаку, повезло. Определенно, удачный день… *** Все-таки семьдесят шестой район Руконгай был не самым плохим местом — наверняка в каком-нибудь восьмидесятом было еще хуже. Проверять это не собирались ни Иккаку, ни Юмичика. В городе они продали часть вещей, найденных в деревне, а также снятых с бандитов — те, что получше, само собой. На свой внешний вид Иккаку уже давно не обращал внимания — что с того, что хакама были драные, а от косоде вообще осталась только половина? Правда, ободранный вид Юмичики его несколько раздражал. Почему — Иккаку не знал. Менее красивым от этого Юмичика не становился. Признаться, Иккаку не представлял, что такое должно было случиться, чтобы Юмичика стал менее красивым. Так он ему и сказал. Тот захлопал ресницами. — Ты правда так думаешь? — Ну да, — буркнул Иккаку, жалея, что вообще открыл рот. Но Юмичика, надо отдать ему должное, издеваться не стал. Денег выручили не то, чтобы много, но на еду хватило, и даже осталось немного. Наблюдая за Юмичикой, уплетающим рисовый колобок, Иккаку так увлекся, что едва не забыл про собственную еду. — Мы тут останемся? — спросил Юмичика, когда они, поевши, расположились на лужайке под деревом. — Не знаю пока, — сказал Иккаку. — А что будем делать? Тут нет приличной работы, а надо где-то брать еду и воду. — Я мог бы работать, — сказал на это Юмичика. — Денег бы хватило. Ты бы присматривал… — Я не буду твоим сутенером! — получилось резковато. Юмичика повернулся к нему, приподняв брови. — А что такого? Имей в виду, если я буду на улице один, то меня враз вынесут — либо местные девки, либо их сутенеры. — Я не имел в виду, что ты будешь работать один! — рассердился Иккаку. — Ты не будешь этим заниматься вообще! — Как скажешь, — неожиданно легко согласился Юмичика. — Только нам будет нечего есть. — Что-нибудь придумаем, — мрачно ответил Иккаку. Юмичика улегся на траву, положив голову ему на бедро. — Может, попробовать перебраться в какой-нибудь приличный район? — Может, попробовать стать шинигами? — пошутил в ответ Иккаку, рассеянно запуская пальцы в волосы Юмичики. — Тебе нужна какая-нибудь лента или что-то в этом роде. Чтобы не мешались… — Шинигами… — тихо произнес Юмичика. — Может быть… Там, где я раньше жил, был один парень. Я тогда еще не чувствовал голода, а он — да. Потом он поступил в Академию. Я, правда, не знаю, что было после… Иккаку не ответил. Идея поступить в Академию почему-то казалась ему совершенно нереальной… — Пойдем, купим тебе расческу и ленту для волос, — предложил он. — И еще еды. Я думаю, что нам стоит вернуться в домик. Мне больше нравится там, чем в городе. — Как скажешь, — согласился Юмичика. Они купили частый гребень и кожаный ремешок, и еще кусок мыла. Юмичика по поводу каждой покупки приходил в такой восторг, что окончательно засмущал своего приятеля. Набрали еды про запас. К радости Иккаку, деньги еще оставались. Они уже почти покинули рынок, когда Юмичика вдруг замер, словно гончая в стойке. Протянул руку — пальцы ласковым движением проехались по мягкой ткани длинного, фиолетово-синего, в тон его глазам, в цветах, кимоно. Это продолжалось буквально секунды две-три — потом он вскинул глаза на Иккаку, улыбнулся чуть виновато и пошел прочь. — Хотите сделать подарок вашей красавице? — ласково пропела продавщица, поглядывая на Иккаку хитрыми глазами. Кровь бросилась тому в лицо. — Я… это… Когда Юмичика, удивленный, что Иккаку не следует за ним, остановился и обернулся, он увидел, что приятель спешит к нему с дурацкой улыбкой на лице и свертком подмышкой. Ночью, когда Юмичика — невероятно! — наконец-то вырубился, прижавшись лбом в мелких капельках пота к плечу Иккаку, тот еще долго не мог уснуть, несмотря на дневную прогулку и то, что устроил ему вечером Юмичика. В качестве благодарности? Иккаку не знал и знать не хотел. Путаясь пальцами в длинных темных волосах, он смотрел на звезды в прорехах крыши и бездумно улыбался. *** Запасы еды и вещей, которые можно было бы на еду обменять, в конце концов все-таки вышел. Юмичика предложил сниматься с места, и Иккаку не мог с ним не согласиться — если он не хотел, чтобы его друг «работал», им оставался только один путь — мелкий разбой. Но здесь не было небольших поселений, где достаточно было показать меч Иккаку, чтобы получить все необходимое, а в городе лысый с катаной и его «девка» уже успели примелькаться. Так что, собрав все, что у них осталось, они отправились в путь. Юмичика ради такого дела даже сменил свое цветное кимоно, с которым не расставался, на удобную рванину. Доводить любимую одежку до такого же состояния ему не хотелось. Периодически он напоминал Иккаку небольшого зверька — эдакого мелкого хищника вроде горностая. Плавные движения, неуемное любопытство, и такой же неуемный голод — и в еде, и в сексе. Как ему удавалось заменять первое вторым, Иккаку не постигал — когда у него самого свистело в желудке, ни о чем, кроме жратвы, он думать не мог. Правда, аура у Юмичики была… короче, Иккаку в некотором роде хотел его все время. Его самого это смущало. Юмичику — нисколько. — Сколько тебе было лет, когда ты умер? — однажды спросил его Иккаку. — Двенадцать, — ответил Юмичика коротко и, кажется, не очень охотно. — А как? — Убили, — вот теперь Юмичика точно отвечал неохотно, что слегка удивило Иккаку. Ему уже начало казаться, что нет такой темы, на которую его друг не начал бы трепаться. Во всяком случае, о перипетиях своей жизни в Руконгае он рассказывал вполне охотно. Однажды Иккаку не выдержал: — Послушай, я тебя не понимаю! Если бы со мной хоть раз такое случилось, я бы сдох, честное слово! Юмичика пожал плечами. — Ну, тогда бы тебя не стало, а это ведь еще хуже, разве нет? Я уже один раз умер, больше не хочу… — Можно же было сопротивляться! Юмичика улыбнулся. — Я и с одним-то противником не справлюсь. А если их больше? Если сопротивляться, то в конце концов будет только больнее. — Я тебя научу, — мрачно сказал Иккаку. — Научишь? — переспросил Юмичика. — Да. С одним ты точно сможешь справиться. — А ты как умер? — неожиданно поинтересовался Юмичика. — Зарезали, — усмехнулся Иккаку. — Дрались с чужой семьей. Даже ни одной татуировки не успел заработать — обидно… Юмичика не понял ни слова. В конце концов Иккаку вырезал два боккена — катаной это делать было не очень удобно, но в результате две тяжелые дубовые ветки все-таки приобрели форму мечей, — и тренировки начались. Несмотря на все попытки Иккаку систематизировать их, Юмичика требовал продолжения, так что дело кончилось тем, что под вечер он просто свалился на вязанку травы, служившей им постелью — они остановились на какое-то время в сухой и довольно уютной норе, перед которой простиралась очаровавшая Юмичику лужайка — не в силах ни есть, ни даже устроиться поудобнее. Тем более удивил он Иккаку, когда разбудил его посреди ночи со своим неизменным голодным блеском в глазах. Правда, двигаться он почти не мог, поэтому работал Иккаку…, но мягкая неподвижность тела под ним и тихие вздохи-стоны — это тоже было совсем неплохо… Когда они закончили, Юмичике даже хватило сил оплести, по обыкновению, Иккаку всеми четырьмя конечностями. Спал он только так. Мнение Иккаку по этому вопросу его не беспокоило. Они покинули пристанище неделю спустя. Юмичика делал просто потрясающие успехи — глядя на него, несущего на плече оба боккена, Иккаку подумал, что если так дальше пойдет, то его все реже будут принимать за девушку. В первой попавшейся на пути деревушке удалось добыть воды, какого-то барахла и даже немного еды. Правда, парни не были уверены, что с наступлением вечера деревенские не отправятся за ними с косами и вилами, поэтому предпочли шагать всю ночь и остановились передохнуть лишь на рассвете. Разбирая барахло, пока Юмичика разводил костер, Иккаку обнаружил в ворохе тряпок серп. — Это ты взял? — удивился он. — Зачем? — Острый, — ответил Юмичика. — И форма мне понравилась. Иккаку выразительно поднял брови. — Им даже драться нельзя. Что ты с ним будешь делать? — Можно отдать кузнецу в ближайшем городе, чтобы перековал на меч… — Юмичика, ты вообще-то знаешь, как куют мечи? Не говоря уж о том, что духовный меч тебе никто не выкует… — Знаю! — кажется, Иккаку впервые видел Юмичику рассерженным. — Что ты привязался?! Ну, продадим, значит… И он отвернулся, с подчеркнутым безразличием протянув руки к огню. Впрочем, к обидам Юмичика, похоже, относился так же легко, как и ко всему прочему. Через пять минут он уже вполне мирно отвечал Иккаку, а через пятнадцать снова стал на нем виснуть. Они задержались здесь на весь следующий день — и это оказалось ошибкой. Может быть, эти парни охраняли ограбленную Иккаку и Юмичикой деревню, а может, просто проходили мимо — но их было человек тридцать, почти все — с длинными ножами, а пара или тройка — с катанами. Юмичика как раз заплетал волосы — и так и замер с поднятыми руками. Иккаку взялся за рукоять меча. — Беги. — Что? — Юмичика шагнул к нему. — Беги! — повторил Иккаку резче. — Я с ними не справлюсь. Задержу их тут, а ты беги. — Бежим вместе, — Юмичика стоял совсем близко, его дыхание, когда он говорил, обжигало шею Иккаку, потекшая от него сила вздыбила волоски на руках. Они ее тоже почувствовали —Иккаку видел, как наливаются кровью их глаза и раздуваются ноздри. Он повернулся к Юмичике и резко толкнул его в плечо, прочь от себя. — Не успеем! Вали, говорю! Не хочу, чтобы тебя разложили в моей крови! Выхватил меч из-за пояса и с ним в одной руке, а с ножнами — в другой, кинулся на врагов. Юмичика не умел и не любил сопротивляться. Еще когда он был жив, и мальчишки его колотили — потому что он был большеглазый и хрупкий, не умел драться, не играл в бейсбол и слишком часто привлекал внимание — он уяснил, что если будешь сопротивляться, огребешь вдвое больше. Зато он быстро научился не плакать от боли, правильно падать и защищать самые чувствительные точки тела. И еще — всегда вставать, как бы сильно не били. Изнасиловали его в первый раз тоже в мире живых — Юмичика предпочитал думать, что это был первый и единственный раз. Тогда он имел глупость сопротивляться. Впрочем, в двенадцать лет, наверное, иначе бы и не получилось — какова бы ни была твоя философия, пока ты ребенок — тебе страшно. В Руконгае он перестал бояться. В семьдесят первом районе понятие «мораль» было чуть более далеким, чем шинигами. Остатки земной морали слетели с Юмичики быстро; чтобы красть воду, вещи, еду, нужно было иметь быстрые ноги. Или сильные кулаки, чтобы отбиваться. Или ловкие пальцы, чтобы резать карманы. Или чуткие глаза и уши, чтобы стоять на стреме. У Юмичики не было ничего из перечисленного, зато он носил длинные волосы, и у него были большие фиалковые глаза. Если бы кто-то сказал Юмичике, что он жалок, он бы крайне удивился. Жалкими были нищие, просившие подаяния, в мире живых — кстати, в Руконгае он такой породы не наблюдал. Люди, которые не могут сделать ничего сами, а лишь просят, просят и просят. Он не просил, он сам все мог. Он знал один верный способ заработать на жизнь и еще примерно с десяток — спасти жизнь. Бегство было одним из них — только Юмичика не учел, что почти все его способы, и бегство в том числе, рассчитаны на одного человека. Ему еще никогда не приходилось брать в расчет кого-то, кроме себя. Собственно, именно поэтому он, уже развернувшись, чтобы бежать, остановился. Иккаку сможет задержать бандитов, но бежать сам — не сможет. Иккаку не знает, что нужно сделать, чтобы тебя, уже схваченного, не убили — а даже если бы и знал, скорее бы позволил себя убить. Иккаку не позволит ему, Юмичике, уладить все как он привык. Он сказал — я не хочу, чтобы тебя разложили в моей крови. В этих словах было что-то невыразимо особенное — Юмичика не знал, как это назвать, он не знал слов для таких эмоций. Он успел все это сообразить за несколько секунд — а Иккаку уже не было видно в куче врагов, и Юмичика еще успел подумать, что если этот странный парень сейчас умрет, то не сможет объяснить ему, что же он имел в виду. В следующие мгновение он кинулся к бакенам — только волосы хлестнули по ветру. Подхватил оба, развернулся бежать на помощь — и едва не повалился носом в траву, споткнувшись обо что-то тяжелое. Он взглянул под ноги — и сначала увидел кровь, выступившую на босой ступне чуть ниже щиколотки, а потом — сверкнувшую, как змеиная шкура, полоску стали. «Серп», — была первая мысль, но рука, ее опередившая, уже схватила за рукоять и вздернула в небо длинную узкую катану. Юмичика охнул от тяжести и перехватил меч двумя руками. Он еще не очень умел обращаться с оружием, да и клинок был для него тяжеловат — но он кинулся в битву. Они повернулись к нему все разом — так, во всяком случае, Юмичике показалось, — и он с ходу влетел клинком — тот словно повел руки за собой — в живот тому, которому не посчастливилось оказаться чуть впереди остальных. Они почему-то тормозили, словно двигались в густой жиже — некоторые со странными, словно одуревшими лицами. Впрочем, Юмичике было не до их лиц — катана впилась в грудь ближайшему из врагов, прошла насквозь, как нож сквозь масло, и вышла со спины — только капли крови слетели с клинка. Она увлекала Юмичику своей тяжестью за собой, она, кажется, действовала самостоятельно, и он решил ей довериться — в конце концов, она наверняка знала о битвах больше него… Ему показалось, что она смеется… Не правда ли, я прекрасна? Ты прекрасна, ответил ей Юмичика. Иккаку дрался очень хорошо. То есть, наверное, против натасканного в битвах шинигами он бы не выстоял, но с таким отребьем мог справиться без труда. Если бы их было меньше. В конце концов, они просто сомкнули вокруг него кольцо. Кто-то ударил мечом по ногам; он подпрыгнул, и удар прошел мимо, но, попытавшись отбить чей-то меч еще в воздухе, он не устоял на ногах. Упал на колено, подставил ножны под летящий на него нож, вслепую ударил мечом впереди себя. Им не удавалось обезоружить его, но долго ли он протянет против почти трех десятков врагов, стоя на коленях? Достаточно, чтобы Юмичика ушел. Он шустрый… Новый удар мечом Иккаку поймал на свой клинок; второй, дубиной, перехватил ножнами — и слишком поздно понял, что блокировал обе руки. Ударили сбоку — он уловил блеск стали краем глаза… Клинок бросился вниз — и со скрежетом, от которого заломило зубы, проехался по невесть откуда взявшемуся, нестерпимо сверкающему лезвию. И сломался. Длинные волосы мазнули по лицу Иккаку. Клинок впился в грудь тому, чей меч держал Иккаку — и вылетел назад с фонтаном крови. Вооруженному дубиной Юмичика просто отсек руки — обе враз. — Откуда меч? — спросил Иккаку, взлетая на ноги. — Серп, — коротко ответил Юмичика. — Ясно, — Иккаку развернулся, становясь спиной к спине Юмичики. — Что не сбежал? — У меня к тебе вопрос, — ответил тот. Договорить им не дали. *** У Юмичики дрожали руки — Иккаку увидел это, когда тот впился пальцами в ворот его косоде. Он накрыл его ладони своими. — Ты чего? Испугался? — Не мешай мне! — Юмичика скинул его руки и начал стягивать с Иккаку одежду — быстро, как-то судорожно, словно был голоден, а Иккаку был едой. Тот, впрочем, не возражал — то ли драка была тому виной, то ли и правда от Юмичики шли какие-то волны — но Иккаку хотел его просто до судорог. Именно здесь, именно сейчас, именно такого — со спутанными волосами и брызгами крови на лице. Юмичика повалил его на спину и стянул штаны. Потом свои — это он вообще делал в два движения, какой-то узел, что ли, специальный завязывал, Иккаку не знал… да и не до того ему стало — когда Юмичика просто повалился сверху и приник губами к губам. Иккаку оторопел. Этого Юмичика еще не делал. Это было… совершенно ненормально — хотя все, что происходило в последнее время с Иккаку, было ненормально…, но целоваться?! Юмичика же никогда не целовался! — Ты чего? — спросил он, чуть задыхаясь, когда Юмичика отстранился. — Ты не хотел, чтобы я им достался — почему? — спросил тот, глядя ему в глаза. — Я вообще не хочу, чтобы тебя кто-то трогал, — ответил Иккаку. Юмичика приоткрыл рот, словно собираясь задать какой-то вопрос, потом мотнул головой — волосы скользнули по груди Иккаку — обхватил его за шею и перевернулся на спину так, что Иккаку оказался сверху. — Я бы хотел, чтобы меня трахал только ты… — глаза Юмичики просто светились, и сквозь белую кожу словно просвечивали солнечные лучи. От жара у него внутри перехватывало дыхание. И от того, как он запрокидывал голову, подставляю шею, и от вкуса его кожи, от ощущения его губ, вслепую скользящих по лицу, когда он вскидывался, цепляясь руками за плечи Иккаку, и тянул его к себе; от того, как закатывались фиалковые глаза, как опускались веки, роняя тени ресниц на скулы; от того, как скользили по измазанной в крови траве длинные пряди темных волос… Словно он был воплощенным желанием. Так и будет, металось в голове Иккаку. Так и будет… В ледяной речушке, которая попалась им примерно через час пути, Юмичика умылся и отмыл от крови волосы. Когда Иккаку вернулся с хворостом для костра, его спутник, одетый только в собственную мокрую гриву, брезгливо рассматривал какие-то тряпки. Заходящее солнце ласкало его спину. Иккаку счел за благо отвести взгляд и заняться костром. — Они уже совсем никуда не годятся, — Юмичика отшвырнул тряпки — свою бывшую одежду — и подошел к Иккаку. — Оделся бы, — отозвался тот, не поднимая глаз. — Если хочешь сегодня поесть. У тебя кимоно же есть. Раздался смешок, затем — шуршание: Юмичика все-таки исполнил его просьбу. Пока Иккаку готовил, он сушил волосы, расчесывая их гребнем. От его непривычного молчания Иккаку стало немного неуютно. — Чего молчишь-то? — наконец не выдержал он. — Обиделся? — На что? — удивился Юмичика. — Нет, я просто… я думал… я раньше никого не убивал… я думал, должно же что-то произойти в душе, какой-то перелом… — Я убивал, еще когда был жив, — после паузы сказал Иккаку. — Первый раз, помню, когда меня только приняли в семью, мы с пацанами какого-то пушера забили насмерть, потому что он отказывался долю платить. Наш главный ткнул ему ножом в шею, ну и попал в какую-то артерию, и когда нож выдернул, оттуда как фонтан ударил, все залило. Я потом долго кровищу отмывал, все никак отмыть не мог, и потом мерещилось, что шмотки и руки кровью воняют. А потом ничего, нормально. — Ага, — сказал Юмичика. — А плохо, значит, не было? Иккаку пожал плечами. Он бы все равно не мог словами объяснить. Больше всего это напоминало… наверное, похмелье… мутное, тягостное, когда все тебе не в радость… — А то я думал, — Юмичика сладко потянулся, — что я один такой. Жрать хочется очень. Готово? Иккаку посмотрел на Юмичику. Определенно, тот был очень сильно похож на зверька. Этой способности стряхивать с себя неприятное, как утка стряхивает воду, можно было позавидовать. — Ты все-таки не лезь в следующий раз, когда я буду драться, — сказал он. — Если я сражаюсь, значит, это моя битва. — Хорошо, — кивнул Юмичика. — Если ты будешь сражаться один на один, я не полезу. — Я не это имел в виду! — Это была наша общая битва! — неожиданно резко сказал Юмичика. — Они угрожали и тебе, и мне. Прекрати обращаться со мной как с женщиной! Сам же учишь драться… Иккаку фыркнул — он не нашел, что сказать. Пожалуй, он бы хотел, чтобы Юмичике никогда не пришлось ни с кем сражаться. И чтобы у него было больше, чем одно кимоно. Но, в любом случае, он не знал даже, какими словами сказать об этом Юмичике, и уж тем более — как это осуществить. Страна мертвых не была создана для того, чтобы выбивать в ней лучшую жизнь. Можно было лишь существовать, ожидая нового воплощения… или новой смерти… в определенной степени, в мире живых было лучше — там ты по крайней мере точно знал, что смерть придет к тебе в конце концов, как окончательное избавление от всех неприятностей. Здесь ты не знал ничего. Юмичика мог прожить вечность, переходя из одних лап в другие. И никто не обеспокоился бы его судьбой. Я отсюда выберусь, подумал Иккаку, яростно разгрызая кусок жесткого вяленого мяса. И тебя вытащу! *** В воздухе хлопьями летала сажа, оседая на все горизонтальные поверхности. Пахло гарью и горелым мясом. Замотав нос и рот тряпкой, Юмичика переходил от одного полусожженного строения к другому, роясь в хламе. Впрочем, кажется, занятие это было бесполезным. Неведомая шайка не оставила от деревушки камня на камне. И ни единой души. Появился Иккаку, тоже замотанный в тряпку. Хлопнул Юмичику по плечу, показал в сторону. Тот послушно последовал за ним. Чуть отойдя, так, чтобы не долетал дым и запах гари чувствовался меньше, они сняли тряпки. — Тут все сгорело, — сказал Юмичика. — Ну и нафиг, — ответил Иккаку. — Я нашел этих козлов — лежат кучкой под холмом. Не знаю, кто их разделал, но он ничего не забрал. Так что у них есть чем поживиться. Юмичика кивнул. Он адски устал. И вообще, здесь было ужасно. Безрадостная местность, серая, каменистая, с какими-то полузасохшими растениями. И как здесь люди жили? — Иккаку, а ты уверен, что мы движемся в правильном направлении? Что-то не похоже, чтобы мы приближались к лучшим районам. — Да уж, — мрачно сказал тот. — Может, это нас так туда не пускают… Юмичика повел плечами — его уже изрядное количество времени преследовало ощущение, будто на него упала каменная плита. — Ох, давай пойдем отсюда? Меня эта вонь уже достала… Под холмом действительно обнаружилось человек пятнадцать мужиков бандитского вида: кто с распоротым животом, кто с дырой в груди, кто с отрубленной головой. Пока Юмичика собирал вещи, которые банда унесла из деревни, Иккаку внимательно рассматривал тела. — Их всех убили мечом, — сказал он наконец. — Интересно, кто? — Может, меч здесь не такая уж и редкость, — заметил Юмичика. — У нас же тоже есть… — Ну да… — пробормотал Иккаку. — Ладно, давай-ка пойдем отсюда. Что-то мне не хочется столкнуться с тем, кто их положил, если он вдруг вернется. Они успели пройти не очень много — деревня на холме и кучка трупов под холмом даже не скрылись еще окончательно из виду, — как Юмичика, который уже некоторое время слегка пошатывался и отставал, вдруг начал оседать на землю. Иккаку метнулся к нему. — Юмичика! — Давит что-то… — прошептал тот. — Не могу идти… Иккаку и сам ощущал это — давление, словно перед грозой, только сильнее. Тянуло к земле — упасть и обхватить голову руками. Чтобы не тронули… — Поднимайся! — он вздернул Юмичику на ноги, поддерживая его подмышки. — Давай же! Сейчас еще немного пройдем, выберемся из этого места, и отдохнем. Юмичика, ну ногами перебирай хотя бы… — Да не могу я… — пробормотал тот. — Эй! — прозвучало сзади. И в тот же момент Иккаку показалось, что чья-то невероятно огромная и сильная ладонь легла ему на затылок и пригибает к земле. В глазах помутилось. Очень осторожно и бережно он усадил Юмичику и развернулся — медленно, чтобы не показать, насколько тяжело дается ему каждое движение. За спиной стоял шинигами — Иккаку не смог бы сказать, с чего он взял, что это именно шинигами, но откуда-то ему это было точно известно. Он был огромен и настолько страшен, что дыхание захватывало не хуже, чем от его чудовищной силы — теперь Иккаку точно мог сказать, что давление, которое ощутили они с Юмичикой, было именно силой этого странного шинигами. Его лицо словно рубили из камня топором. А потом тем же топором обрезали волосы и рассекли лицо в нескольких местах, оставив глубокие шрамы. Он улыбался, обнажая острые, не то вампирские, не то звериные клыки. На мгновение Иккаку показалось, что это не человек, а какое-то огромное хищное животное. В следующее мгновение незнакомец оказался рядом; его меч опустился на плечо Иккаку, и тот еле успел увернуться. — Чего тебе надо?! — рявкнул он. — Ха! — он снова атаковал, но Иккаку успел выхватить меч и блокировать удар ножнами. Незнакомец оскалил зубы. Он… радовался? Неожиданно давление исчезло, и Иккаку ощутил такой прилив сил, словно вся его энергия, выкачанная страшной аурой незнакомца, вернулась к нему единовременно. Кровь вскипела. Губы сами поползли в стороны, копируя усмешку противника. С яростным воплем Иккаку кинулся в бой. Давление немного отпустило — Юмичика смог наконец выпрямиться. Мечи звенели так, что закладывало уши. И вообще, чувствовал он себя ужасно — голову ломило, перед глазами плыли зеленые круги, лоб заливал холодный пот. Тошнило. И очень хотелось есть. Он дополз до ближайшего камня и сел, переводя дыхание. Когда бешено стучащее сердце немного успокоилось, он наконец смог разглядеть противника Иккаку. Первое, что пришло Юмичике в голову — что он еще не видел более уродливого человека. Смотреть на него было неприятно, но странно — раз посмотрев на него, Юмичика уже не мог отвести взгляд. Завораживала быстрота и звериная грация движений. И эта жуткая ухмылка во все зубы. А глаза у него были попросту безумные. — Кенпанчик счастлив. Юмичика очень медленно повернул голову — ему показалось, что у него начались галлюцинации. Рядом с ним стояла крохотная девчушка в пестрой драной одежке и с ярко-розовыми волосами. Она смотрела на битву и сияла. — Кто… — хрипло выдохнул Юмичика, — ты? — Ячиру из Кусаджиши, — радостно ответила она. — Кенпанчик меня так назвал. — Ячиру? — повторил Юмичика. — Бесконечные потоки? — Ага. А тебя как зовут? — Аясегава Юмичика. Девочка нахмурила лоб и сунула палец в рот. — Это сложно. Я буду звать тебя Красавчик! — Ну… — Юмичика решительно не знал, что ответить на это заявление. Он вообще с детьми общаться не умел. — Ячиру…, а зачем твой… Кенпанчик… напал на моего друга? — Ну, это же весело! — ответила она. — Весело? Что? — Твой друг сильный, — Ячиру смотрела на битву. — Кенпанчику нравятся сильные. Ты не бойся. С тобой он драться не будет. — Со мной… — повторил Юмичика, переводя взгляд на дерущихся. Иккаку явно проигрывал. Юмичика нахмурился. Только не дай себя убить. Я обещал, что никогда больше не влезу в твою битву…, но ты все-таки не дай себя убить. Он снова взглянул на Ячиру — кажется, на нее давление силы ее друга совершенно не действовало. Или же… действовало совсем не так, как на Юмичику. Отчего это, интересно? Внезапно Ячиру рассмеялась, вытянув руку, и Юмичика резко обернулся. Иккаку лежал у ног великана, и казалось, что на нем нет места, не залитого кровью. Юмичика попытался приподняться, цепляясь за свой камень, но великан посмотрел на него — коротко, но словно прижав к месту огромной тяжелой ладонью. — Ячиру, — позвал он низким хриплым голосом. Она сорвалась с места и подбежала к нему. Он протянул руку, и девчушка влезла по ней, как по лесенке, ему на плечо. — Стой!.. Юмичика вздрогнул — Иккаку приподнялся, пытаясь опереться на руку, но смотрел он только на своего победителя. — А? — тот обернулся. — Еще не сдох? — Какого?.. — прохрипел Иккаку. — Ты же победил… так добивай! Великан посмотрел на Иккаку сверху вниз. Ячиру спрыгнула с его плеча и встала рядом, глядя на Иккаку как любопытный зверек. — Больно надо добивать слабаков, которые не могут больше драться. — Ты шутишь? — Иккаку все-таки смог приподняться, опираясь на руку. Крови на нем было столько, что казалось странным, как он еще шевелится. Но сейчас Юмичика не мог сдвинуться с места при всем желании — силища великана словно усилились после победы. Голова снова начала кружиться. — Просто убей меня! Незнакомец шагнул к нему, сгреб за грудки, поднимая в воздух, легко, как котенка за шкирку. — Тебе же нравится драться? Так перестань хныкать, чтобы я тебя убил! Только неудачники хотят сдохнуть после того, как их побили! Если тебя не убили сразу, лучше подумай о том, как остаться в живых! Ты не умер — ты везунчик. Ну так и живи. Потом… мы встретимся, и ты сможешь попытаться побить меня снова. Юмичика, так же, как и Иккаку, смотрел на него, не отрываясь. В словах великана было что-то в корне неправильное… и в тоже время Юмичике вдруг показалось, что кто-то словно передал вслух то, что думал он сам. Кенпанчику нравятся сильные, прозвучал в его голове голос Ячиру. Не бойся. Он не будет с тобой драться… Ну уж нет! Юмичика не мог оторвать взгляда от изрезанного шрамами лица. Не знаю, где и как, но ты еще будешь со мной драться! — Стой! — снова позвал Иккаку — великан уже развернулся, чтобы уходить, и Ячиру опять сидела у него на плече. — Скажи хотя бы свое имя! — Кенпачи, — ответил он. — Кенпачи из Зараки. — Кенпачи, — тихо повторил Иккаку. — Кенпачи, — одними губами произнес Юмичика. *** Кенпачи ушел, и давление его силы исчезло. Юмичика наконец смог сползти со своего камня и подобраться к Иккаку. — Идиот, не смей просить, чтобы тебя убили! — пробормотал он. — Еще раз услышу — сам убью. — Это твоя забота, а? — хмыкнул Иккаку. — Спасибо, что не полез… — Я не мог пошевелиться, — ответил Юмичика. — Ты весь в крови. — Фигня, — ответил Иккаку, глядя в небо. — Дай воды. Он все пил и пил. Юмичика смотрел, как двигается его шея, и думал, думал… — Иккаку, что значит — Кенпачи? — А? — Иккаку посмотрел на него. — Ты не знаешь? Это имя дают самым сильным шинигами поколения. — Иккаку, — Юмичика смотрел на небо, серое, в грязно-белой рванине облаков. В воздухе стояла пыль. — Мы должны стать шинигами.