Ты меня ждешь… это все, что мы сделали здесь друг для друга, все пытаясь уйти навсегда из проклятого круга. © Сплин «Время, назад!»
***
Крутится ось, Шар неподвижно висит на просторах вселенной, Весь перевязанный лентой. Вместе и врозь. Люди стремятся попасть в вожделенную вену, Большое спасибо рентгену: Видно насквозь. Как кто-то летает кругами над детской площадкой, Весь начиненный взрывчаткой. Жить сорвалось. — Ой, ну вот что ты слушаешь, Евстигнеев? Шокк расстроено цокает языком и возвращает Ване правый наушник, а потом одним глотком допивает остатки остывшего кофе. — Это «Сплин», — пожимает Ваня плечами. — Хорошая группа. Ностальгия. — Послушай лучше немецкий рэпчик, ну, или «старого» Оксимирона на крайняк, а лучше, мой новый альбом, — Шокк по-дружески хлопает Ваню по плечу и встает из-за стола. — Ладно, пошел я уже на регистрацию — скоро самолет. Надеюсь, свидимся еще когда-нибудь. — Непременно. Будешь в Городе — звони. Они крепко жмут друг другу руки, после чего Шокк, не оборачиваясь, выходит из кафе, а Ваня втыкает в ухо второй наушник — из динамика звучит голос Саши Васильева, поющего о том, что что-то случилось, но нам ничего не сказали.***
(Часом ранее. То же кафе в аэропорту.)
— А ты куда летишь, Денис? — спрашивает Шокк. — В Латвию. В Ригу, — он выглядит довольнее, чем обычно — еще бы, ведь в его черном неприметном рюкзаке несколько сотен тысяч долларов, сделанных, правда, не баттл-рэпом. — Откроем с Даником кофейню, может быть, а потом запишем совместный альбом. — Чего уж мелочиться? Открывай ДжонниБибер-бургерную, — Ваня хмыкает и тут же ловит на себе обиженный взгляд Дениса. — Да ладно, я ж по-дружески подъебываю! Удачи тебе, что ли там, с коммерцией, с альбомами. Ваня не относится к Джоннибою плохо, на самом-то деле. Ну да, гейская прическа и такое же поведение, порой, бесили, но, в общем и целом, он ведь неплохой парень. Даже жалко как-то прощаться с ним, ведь они проделали такой путь от Города до Вегаса, а потом снова встретились в Бангкоке, чтобы, наконец, исполнить то, что планировали, а оно вот как все вышло… — А Рикки и этот Гнойный не придут, думаете? — Шокк вертит в пальцах «электронку», будто о чем-то задумавшись. — А чего им приходить? У них, наверное, есть занятие поинтереснее на сегодняшний вечер, — отвечает Ваня. — Никак не пойму, зачем им возвращаться в Город. Уж куда бы я не поехал, так это в эту сточную канаву, кишащую призраками прошлого. То ли дело Лас-Вегас — Дримленд. Потом, может, в Амстердам махну, и мои «джи-шоки» надолго остановятся на 4:20. — Мне казалось, они у тебя по жизни зависли на 4:20, — Шокк смеется, выпуская изо рта белый сигаретный пар. — Ну, Амстердам — тоже неплохо. А я вот в Берлин решил лететь… — А как же домик в Швейцарии и парники с сельдереем? — Ваня улыбается, тянется за новой сигой и добавляет: — Как я люблю кафе, где можно курить и нет ебучих детей. — Сельдереевые парники — это потом. Может, куплю дом в Германии, буду там выращивать. Может, еще петушков буду разводить… — Зачем тебе петушки? — Денис удивленно приподнимает брови. — Вот сеть кофеен — это тема. Тогда уж курочек, а не петушков? — Люблю петушков, — Шокк загадочно улыбается, его темные глаза иронично поблескивают. — Да нет, пацаны, не знаю я, чем заниматься буду. Но в Берлине, думаю, я, наконец, смогу почувствовать себя спокойно, а мне это необходимо, как постоянные упоминания залупоглазого содомита в Твиттере. Он как-то грустно вздыхает, видимо, вспоминая что-то не очень веселое, конечно же, снова связанное с Мироном — продолжительная часть его жизни связана с ним, чего уж. Из собственных мыслей его вырывает звонок телефона Джонни, тот берет трубку. — Привет, Даник, — бодро отвечает Джонни. — В девять прилет, да. Да-да. Ты меня встретишь? Это так мило, — он смеется, а Ваня с трудом сдерживает еще одну остроумную шутку про пидорасов. — И я тебя целую, Даник. Пока-пока, — он прячет телефон в карман и смотрит на Ваню с Шокком. — Пойду я уже, ребята, скоро должны посадку объявить. — Даник? — Шокк поднимает одну бровь, но, конечно, у него это не выходит так эффектно, как получалось у Оксимирона. — Подожди, это тот Даник, что рэпер Сифо? Или как там его? — Да, приятель мой рижский, — Джонни все еще не может стереть с лица глупую улыбку. — Ну, мы поссорились как-то было, а недавно он позвонил… Сказал, что очень ждет меня в Риге. Я и так хотел туда лететь, правда. — Ясно, — Шокк тоже улыбнулся, он был рад за Дениса, ведь тот стал ему кем-то вроде младшего брата. — Ну давай тогда, будешь в наших краях, заходи в гости на стебель сельдерея. — Двусмысленно звучит, Дима, — Джонни захихикал, обнимая Шокка на прощание, похлопывая его по широкой спине. — И ты заходи, если в Риге будешь, увидишь вывеску «Johnyboy» — знай, что это моя кофейня. — Эй, хоть ты и пидор, но было весело, — Ваня тоже поднимается из-за столика, едва не опрокидывая стаканчик с кофе, и крепко жмет Денису руку. — Удачи тебе с новым альбомом, не слушай никого! — Спасибо, — смущенно говорит Денис, немного краснея, ведь Ваня всегда был настроен к нему скорее враждебно. — А ты, Рудбой, прекращай в стол писать, то есть писать. Уверен, у тебя скопилось текстов на парочку крутых альбомов. И парня желаю тебе найти уж нормального, а-то мне кажется, что совпадение приставки «бой» в наших прозвищах неспроста, может, это какой-то знак нашей невезучести в выборе объекта любви. Главное, делать правильный выбор, вот что. Ваня смеется — а, и правда, все может быть. Правильный выбор — нет наркотикам, защищенный секс и, главное, никакого Оксимирона поблизости. Они с Шокком снова усаживаются за столик, провожая взглядом удаляющегося Джонни, весело что-то напевающего себе под нос (кажется, слова из «Неваляшки»), пока прозрачная дверь кафе не захлопывается за ним. — Ну, вот и все, — вздыхает Шокк. — Ненавижу прощаться. Эй, а что ты там слушаешь? Он бесцеремонно вынимает из Ваниного правого уха белый наушник, и всовывает его в свое собственное, некоторое время вникая в играющую музыку, по привычке качая головой в такт мотиву. — Ой, ну вот что ты слушаешь, Евстигнеев? Шокк расстроено цокает языком и возвращает Ване наушник, а потом одним глотком допивает остатки остывшего кофе. — Это «Сплин», — говорит Ваня, он не удивлен, что Шокку не нравится, о вкусах не спорят, но все же добавляет: — Хорошая группа. Ностальгия. — Послушай лучше немецкий рэпчик, ну, или «старого» Оксимирона на крайняк, а лучше, мой новый альбом, — Шокк по-дружески хлопает Ваню по плечу и встает из-за стола. — Ладно, пошел я уже на регистрацию — скоро самолет. Надеюсь, свидимся еще когда-нибудь. — Непременно. Будешь в Городе — звони, — говорит Ваня. Он жмет Шокку руку — за это время они, действительно стали хорошими друзьями, как это ни странно, и прощаться сейчас было даже грустно. Шокк уходит, не оборачиваясь, а Ваня возвращает наушник на место, снова погружаясь в депрессивное звучание «Сплина». Всё это ложь. Что-то случилось, но нам ничего не сказали, Женщину в зрительном зале Бросило в дрожь. Книга открыта на самой последней странице. Сколько все это продлится? Целый день дождь. Ваня задумчиво вертит в пальцах визитку с номером странного фотографа-сталкера, он и сам не знает, почему до сих пор ее не выбросил. Ваня не видит смысла сидеть тут в одиночестве, тем более, что здесь тоже нет шоколадных яиц, а на душе немного погано, и хочется поскорее оказаться в ярком Лас-Вегасе. Ваня позвонил бы этому Эрику, если бы Мирон не уволок его телефон с собой, у Вани остался только планшет, через который он и слушал музыку — ну хоть что-то. «Сплин» всегда выручает его в случае плохого настроения, когда на улице сезон дождей, прошлое позади, голова полна мрачных мыслей, и даже багаж из зелененьких бумажек не делает счастливее. Но Ваня знает — это пройдет, стоит ему только смешать виски с колой и оказаться на борту самолета, летящего во взрослый парк развлечений с блекджеком и всем, чем там положено. Простой рецепт для тех, у кого есть деньги. Тянутся долго и долго секунды, Тянутся долго и долго секунды, Тянутся долго секунды. Ты меня ждёшь. — Привет. Не ожидал тебя здесь встретить. Эрик не улыбается, просто смотрит как-то по-доброму, садясь на соседний стул. Ваня отмечает, что не может расшифровать выражение его темных глаз, впечатление, будто Эрик понимает намного больше, чем кажется. — А-а, — Ваня немного зависает, потом вытаскивает наушники из ушей, растерянно смотрит на Рикку. — А я, видимо, тем же рейсом в Вегас лечу. Вот так вот вышло… Он, и правда, совершенно забыл о словах этого фотографа, что тот тоже летит в Лас-Вегас. — Ваня, — он вдруг накрывает ладонь Евстигнеева своей теплой ладонью. — Ты не представляешь, как я рад это слышать. Ты же не против, что я… что мы… — Я хотел тебе позвонить, визитку твою нашел вот. Видишь, выполнил обещание — не выкинул, — Ваня почему-то улыбается ему, чувствуя приятное тепло внутри. — Но у меня нет телефона. И, нет, я не против, что мы полетим туда вместе… Эрик, — Ваня мельком глянул на визитку, убеждаясь, что назвал правильно имя, а-то было бы неловко — бородатый фотограф уже не раз представлялся. Эрик Рикка поспешно отдергивает руку от Ваниной руки, будто опомнившись и смутившись своего спонтанного действия, но он выглядит таким счастливым. Прямо, как Джоннибой перед прощанием, весь в мечтах о своем Данике и сети кофеен. А Ваня… Ваня не знает, рад ли он видеть Рикку, он понятия не имеет, что они будут делать вдвоем в Вегасе (играть в казино? пить и употреблять?), хотя этот фотограф определенно чем-то ему нравится. А еще, когда Ваня смотрит на его доброжелательную белозубую улыбку, то мысленно сравнивает это с радугой после дождя. Ну вот, снова глупые ЛГБТшные штучки лезут в голову, и Ваня трясет головой так, что розовая челка падает на глаза, и он убирает ее, снова глядя на Эрика. — Ну, что ж, у нас будет шанс познакомиться поближе, уже без руфилина, да? — Ваня хлопает Эрика по плечу, и встает из-за стола. — Идем, накатим вискарика перед долгим перелетом. — Лично прослежу, чтобы руфилина не было и близко, — снова обезоруживающая улыбка. Рикка подхватывает сумку со своей камерой и чемодан, а Евстигнеев небрежно перекидывает через плечо шлейку тяжелого рюкзака. Они выходят из кафе, и Рикка уже что-то увлеченно рассказывает про видеосъемку, а Ване даже интересно это слушать, по крайней мере, мрачные мысли куда-то пропадают, и, похоже, на этот раз, сборник аудиозаписей Васильева не пригодится.***
— А ты уже и билеты заказываешь?.. Берлин? Что ты там забыл? — Себя. Дима не идет в дьюти-фри, а отправляется сразу в самолет, как только объявляют посадку, хотя до Берлина он бы еще успел насидеться. Просто хочется побыть в тишине, ну, или с ненавязчивой музыкой в наушниках — он закрывает ими уши, а потом опускает веки, но мысли никуда из головы не деваются. — Нет никаких сторон, Дим. Все вокруг черно-белое. Черно-белая погода и черно-белая череда лет и событий, белый борт самолета с черной надписью «Bangkok Air», а за окном — дождь, дождь, дождь. Дима открывает глаза и смотрит в иллюминатор — за ним мокрый асфальт и темное небо. В Таиланде начался сезон дождей. — В общем-то, это все, что я хотел… Просто, я хочу, чтобы все закончилось удачно. Я верю, что все закончится так, а не иначе, понимаешь? «Все закончилось именно так, Мирончик, как ты и говорил, как ты и хотел, ты же умный и хитрый еврей, и я в тебе никогда не сомневался. У тебя всегда все получается, как надо» — думает Дима. Почти всегда все заканчивалось так, как того хотел Федоров, и чаще всего, Дима в этих «удачных финалах» не фигурировал. Значит, так было нужно. Значит, Мирона действительно стоит отпустить, теперь уже навсегда. Дима даже чувствует некоторое облегчение по этому поводу, ведь он так устал гоняться за вечно ускользающим... Он даже не знает, за чем именно. —Я хотел оградить вас от своего пагубного влияния и всего-то, но вы снова меня нашли. Сами! Ну вот и какого хуя, спрашивается? А Шокк и сам не знал, какого. Теперь он понимает, что все это далекое путешествие было организовано им ради еще одной жалкой попытки быть с Мироном. Да, даже после всего, что тот сделал. Ведь быть без Окси оказалось куда болезненней, чем с ним. И сейчас тоже, но сейчас Дима слишком устал от всего, даже от Мирона, который оплатил свой счет и снова куда-то исчез — это всегда было в его стиле. Как там он читал на треке? «Но это будет завтра, я уйду внезапно, чтоб не провожали с порога». Дима знает, что они больше никогда не встретятся. Ну, если только Мирон сам не захочет его разыскать в далеком Берлине, а он не захочет. — Я тебе сам напишу, или позвоню, и ты приедешь. Пара месяцев, максимум полгода, Дима, я тебе обещаю, и мы снова увидимся. Каждый раз Мирон ухитрялся раствориться, найти возможность уйти, ну, на этот раз его вранье реализовалось — Дима сам его нашел — снова — и они «увиделись», и даже в общем-то очень удачная вышла встреча, намного удачнее, чем все предыдущие. По крайней мере, на этот раз Дима не сидит за решеткой или на электрическом стуле, не истекает кровью, прошитый пулями, и не терзается в попытках придумать, как найти Мирона. На этот раз он свободен от Мирона, а в его сумке лежат деньги, которые он бы не заработал в Городе. На этот раз Мирон не подвел, стоит сказать ему «спасибо» хотя бы за это одолжение. В Диминой голове будто крутится кинопленка, отматывая назад день за днем, встречу за встречей. Столько разных воспоминаний — больше плохих, чем хороших, конечно — связанных с Мироном, и Диме по-прежнему больно об этом думать, но уже не так, как раньше, потому что он свыкся с мыслью, что Федорова никогда в его жизни уже не будет. А был ли? — Хочешь, я поеду с тобой?.. Я поеду с тобой. — Тебе это не нужно, Дима, пойми. Все-таки Мирон, как роковая еврейская телочка, сумел за эти годы влюбить в себя и Ваню, и Дениса. По сути, Мирон был с ними со всеми и, одновременно, ни с кем. Диме всегда казалось — несмотря на вещи, что творил Мирон — что их отношения, пусть и странные, урывочные, начавшиеся со съема в баре и закончившиеся, буквально, платой за моральный ущерб, все равно что-то да значили. Nichts. — Ты никогда больше не попадешь в какое-то дерьмо из-за меня, я лучше сразу вышибу себе мозги. Я не могу искупить свою вину за то, как тебя подставил… Жида действительно не соврал в этот раз, только вот Дима чувствовал себя раньше более наполненным, желающим жить и чего-то добиваться, раньше, когда Мирон в очередной раз предавал его, находя все новую причину — потому что он всегда делал так, как ему было выгодно, не оглядываясь на других — а не сейчас, когда свободен от всего, и, главное, от самого Окси. — Ну, и чего ты хотел добиться? — Я скажу тебе. Завтра… Дима перестает бездумно пялиться в круглое окошко, тем более что за стеклом крайне безрадостный и быстро надоедающий пейзаж, Дима же любит яркие и приятные цвета. Он смотрит на свои ролексы — до взлета двадцать минут — нужно будет купить золотые, когда прилетит в Берлин. Нужно будет подумать над новым альбомом, ведь наброски уже давно есть. Нужно будет набить новую тату на недавно нарисованный эскиз, а, главное, свести с морды ненавистное лого Окси. Нужно будет купить новых модных шмоток, ведь все его вещи остались в Городе. Нужно будет… — Ты будешь меня навещать в тюрьме?.. Я сбегу оттуда и снова вернусь. Хочешь? — Хочу. Дима снова закрывает глаза, чувствуя, как ужасно хочется спать. Самолет уже заполнился пассажирами, но Дима не слышит звуков голосов, потому что слушает умиротворяющую музыку — хуй пойми, как она попала в его телефон, но сейчас она, как нельзя, кстати. Уже совсем скоро самолет поднимется в небо, и очередная страница в жизни Димы навсегда будет перевернута. Он этому рад, если уж разобраться честно, ну, по крайней мере, теперь можно определять новые цели в жизни, уже не связанные никаким образом с Оксимироном. — Auf Wiedersehen, meine Liebe… Мозг продолжает крутить пленку — увлекательное кино. Кадры быстро меняются, кое-какие детали стерты безвозвратно, но что-то врезалось в память, казалось бы, навечно. Тюремная камера, зеленые стены, невыносимо родная и предательски виноватая улыбка Мирона. Дима почти интуитивно знал тогда, что это конец, но верил до последнего, и, самое смешное, что ни капли не жалеет. Никогда не жалел, что верил Мирону. Жесткий пол камеры, потрескавшийся потолок. Годы в Тишине, годы без Мирона в надежде снова когда-то его увидеть. Рисунки карандашами и своей кровью, на бумаге и на стенах, рисунки, изображающие только одного человека, того, кто давал Диме силу верить, что он выберется из тюрьмы. Казалось, это все было вечность назад. С тех пор прошло столько времени, столько всего случилось, а он так и остался тем же Шокком, верящим во что-то светлое... какое глупое слово. А вот Мирон изменился. Наверное, они с Мироном безмолвно попрощались еще в день, когда тот рассказал про ограбление, а потом зашел к Диме в номер с желанием извиниться или снова с надеждой на поддержку — хуй его разберет. — Ты нужен мне. Так сказал Мирон. Так давно, в номере «Империала». Мирон был тогда никем, и боялся преследования. Наверное, в тот день Мирон был самым настоящим, и возможно, где-то глубоко внутри он таким и остался, несмотря на все, через что прошел и что сделал. Дима тогда отчетливо почувствовал — да, он нужен Мирону, только он может быть с ним, спасти его от всего в этом Мордоре, Городе, ГорГороде, как ни назови, один хуй, они были там только вдвоем, и Дима знал одно, он всегда понимал Мирона, как никто. Ни Ваня, ни Денис, ни, тем более, этот Гнойный. Дима всегда чувствовал, что нужен Мирону, какую бы херню тот ни творил, какие бы «сверхцели» ни пытался реализовать. А сейчас… Сейчас Дима точно знает, что Мирон в нем не нуждается. На самом деле, понял это еще давно, но отчетливее всего почувствовал вчера, на заброшенном складе. Мирон хотел уйти, нужно было уважать его желания. Дима всегда думал, что трек «Где нас нет» Мирон посвятил ему. Им обоим. И, когда сам писал альбом «Голод» и одноименную песню, то тоже думал о Федорове. Он даже включил в текст стих Мари. «Потому что нас нет», просто нигде нет, а на «лебединых островах» уж подавно никогда не будет. Дима, кажется, даже задремал. Он находится в каком-то полусне-полувоспоминании. Он видит номер «Империала», дурацкую красную кровать в форме сердца, огромные, напоминающие колодцы с синей водой, глаза Мирона с расплывшимися почти на всю радужку зрачками — обдолбанные, но с плещущимся на дне животным страхом, перемешанным с лихорадочным желанием. Теперь кажется, что вся эта сцена была лишь сном, плодом фантазии, и не было никогда ни комнаты, ни Мирона, ничего. — Меня зовут Окси… — Окси, — повторяет Дима вслух. Он резко открывает глаза — чья-то прохладная рука накрыла его ладонь, лежащую на подлокотнике. Дима сначала скашивает взгляд вниз и видит знакомые латинские чернильные буквы на чужих пальцах, а потом его прошивает озноб, он резко стягивает с головы наушники, едва не роняя их на пол вместе с телефоном, и в молчаливом недоумении смотрит на улыбающегося ему Мирона. — Что ты здесь делаешь? Мирон только пожимает плечами и убирает руку в карман. — Может быть, то же что и ты, и остальные люди, находящиеся на борту? Лечу в Берлин. — Я думал, ты… Ты летишь в Лондон, или куда ты собирался. — Я тоже так думал… Мирон не прекращает лыбиться, но Диму это почему-то даже не раздражает сейчас. Просят выключить телефоны на время взлета и набора высоты, и Мирон, как ни в чем не бывало отключает черный айфон, пряча его в карман джинсов, будто его — Мироново — нахождение здесь не является чем-то необычным. Дима откидывается на спинку сидения, тоже не в силах сдержать улыбку, даже специально больно кусает себя за губу изнутри, чтобы Мирон ничего не заметил. Это так странно, только что он был уверен, что навсегда перевернул страницу, связанную с Федоровым, но сейчас чувствует себя необоснованно счастливым. На самом деле то, что Мирон здесь, на этом рейсе, на сидении рядом — может означать, что угодно, и раньше Дима мог бы поспорить, что, скорее всего, «что угодно» — это что-то плохое. Но он выбирает верить Мирону каждый раз, и этот раз не становится исключением. — Надеюсь, ты не пожалеешь о своем решении лететь в Берлин, Мирончик… — Не в этот раз… Мирон снова улыбается, насмешливо глядя на Диму, а потом тоже откидывает голову на спинку сидения, закрывая глаза.***
— А ты уже и билеты заказываешь?.. Берлин? Что ты там забыл? После, анализируя свое решение поменять город назначения на Берлин, Мирон понимает, что в тот момент, заглянув в ноутбук Шокка и увидев форму заказа, номер места и время отправления, уже точно знал, что полетит тем же рейсом. Конечно, он купил на всякий случай еще и билет до Рима. Он колебался, буквально до последнего пытаясь решить, садиться в самолет, в котором летит Дима, или нет. Но внутри себя он давно знал, что, с вероятностью девяносто девять и девять десятых, поднимется на борт именно этого самолета. Да, Мирон понимал, отмотать время назад — нереально, попытаться исправить то, что было сделано — тоже, но рискнуть хоть что-то поменять стоило. Он задавался только одним вопросом: хочет ли этого сам Дима? После всего, что Мирон ему сделал, после всего вранья и попыток сбежать снова и снова «потому что так сложились обстоятельства». Но сейчас пришло время «поступить по-другому», и Мирон не хотел упускать этот шанс. Второй билет на рейс Бангкок — Рим лежит в его чемодане, где-то между долларовыми пачками. Между этими самолетами был час разницы, и Мирон принимает окончательное решение лететь в Берлин лишь за двадцать минут до посадки. Когда он садится в кресло рядом с Димой, когда тот, наконец, поднимает на него недоуменный взгляд темно-карих глаз, Мирон понимает, что точно не ошибся с выбором направления. Федоров понимает, что он для Димы справедливо является рецидивистом со стажем, вызывает подозрение и недоверие, но сам он знает, что изменился, по крайней мере, сейчас совсем другое время, он вырос и больше такой хуйни, как раньше, творить не собирается. Важно только то, чтобы Дима тоже это узнал, поверил ему, пусть и не сразу. Но ведь у них еще будет время, чтобы попытаться что-то исправить. Мирон будет стараться — он пообещал себе. Самолет набрал высоту и уже летит над океаном. Шокк спит или удачно притворяется спящим, да Мирон и не хочет сейчас ничего обсуждать — они оба слишком устали от событий последних дней, и даже недель. Последним плохим поступком Мирона был увод Ваниного айфона, который он теперь включает, вставляя в уши наушники. Музыки в памяти телефона почему-то очень мало, в основном какой-то русский рок и, в частности, «Сплин». Мирон вздыхает, справедливо полагая, что лучше это, чем ничего, и выбирает случайную песню, нажимая на «плей» и закрывая глаза. В динамиках начинает играть полузнакомый мотив, может, когда-то Ваня слушал эту песню при Мироне, но это уже не важно, нужен просто музыкальный фон, ведь лететь долго. А под музыку Мирон всегда засыпает лучше всего. Время назад. Всё разделилось вокруг на чужое и наше, Бросив на разные чаши «против» и «за». В календаре преднамеренно спутались числа. В том, что всё это случилось, я не со зла. Карты легли на такую наклонную плоскость, Что мне удержаться не просто на тормозах. Это всё, что мы сделали здесь друг для друга, Всё пытаясь уйти навсегда из проклятого круга. Мне кажется я...