Чистая кровь химеры

Прошел целый месяц. Уже месяц как, Занзас, подобно какому-то мальчике из народа, ежедневно приходил на представления в шапито Вонголу, ради единственной цели: вновь увидеть удивительное существо, что заставляло мозг выдавать все новые и новые теории о том, как вообще возможна подобная генетическая смесь в одном организме, а метку изнутри зажигаться не таким уж и приятным огнем. И единственное, что вызывало сомнение и недоверие в Занзасе — было полное несоответствие его опознавательной надписи с тем, что он видел. Его избранный, как говорила его метка, был шайдом с именем, начинающимся на «Т», а так же исконно человеческим языком (Занзас до сих пор помнил, как забылся в библиотеке матери, ища словарь с похожими символами, как те, что красовались на его коже). Принца Вонголы же звали Ликорисом — паучьей лилией — что узнал Скайрини-Фуриозо от младшей сестры — а в виде омеги не было и намека на кровь их расы. Наследник часто вглядывался во внешность метиса, силясь разглядеть намек на кровь пустынных змеелюдов, но в глаза ничего так и не бросилось. И как же Занзас хотел попасть за кулисы, увидеться с этой удивительной ошибкой природы и подтвердить или опровергнуть свои ожидание! Но даже с его положением Наследника короля, альфе так и не позволили встретиться со звездой шоу, не реагируя ни на угрозы, ни на предложения о деньгах. На любые аргументы принцев ответ был единственным и безизменным. — К сожалению, Ликорис никого не принимает. Мы прислушиваемся к желаниям членов нашей семьи, господа, — улыбаясь, из раза в раз твердил Кодо, а двое силачей труппы — альфа-великан и зеленокожий малыш эльф — каждый раз стояли за его спиной, перекрывая проход к вагончикам и палаткам актеров. И Принц Варии, словно будучи под гипнозом, послушно уходил, возвращаясь на следующий день с целью все-таки прорваться к достаточно юному на вид, но от этого не менее желанного омеге. А после все повторялось вновь и вновь. Одинаково. Одинаковая программа и одинаковые, за исключением отдельных моментов, последствие разговора с владельцем цирка. Единственным разнообразием вновь был Ликорис. Каждый раз его костюмы и украшения, макияж, песня и танец изменялись, и иной раз образ омеги во второй день разительно отличался от образа в первый. И каждый раз его вид завораживал взгляд и сердце каждого в зрительском зале. И даже сейчас, сидя за излюбленными докладами о переговорах, Занзас не мог полностью сосредоточиться, вспоминая по-змеиному плавные движения омеги-циркача, его неестественность и иллюзорность. Омега был словно ненастоящим. И Скайрини-Фуриозо не раз думал о том, что это все лишь постановка и обман для них — глупых зрителей, верящих даже желтым газетенкам. Если верить его метке, то шайд, предназначенный ему, воспитывался в человеческих странах, и тогда, вполне возможно, что он скрывает свой хвост, что обычно змеелюди считали неподобающим для их народа. Но то, как из раза в раз коротко подергивались уши Ликориса, порхали крылья и сгибался хвост, заставляло альфу верить в то, что Принц цирка и вправду имеет подобную смесь крови в своем теле. Подобная одержимость пугала. Даже не просто пугала, а ужасала. Принц Варии просто не мог позволить себе так зациклиться на одном жалком грязнокровном существе. Но он так же не смел себе даже попробовать запретить себе думать о несравненно-прекрасном и мифически-уродливом циркаче, чей образ преследовал его душу даже во сне. В какие-то моменты он готов был поклясться, что — пожелай этого Ликорис — он бы подчинился омеге, выполняя все, о чем его попросят. И с этим всем уж точно надо было покончить как можно скорее — Занзас был уверен в этом, обдумывая план, прекращающий все его мучения. И это было куда легче, чем стратегия завоевания государства скальных змеелюдов. Во всяком случае Занзас был уверен, что столь простенький план сработает на жалком цирке. И он просто не мог дождаться, когда Ликорис, наконец, окажется в его власти. *** — Принц~, — нараспев протянул Кодо, входя в вагончик омеги. — Просыпайтесь. Пора собираться. Ликорис слабо шевельнулся, но лишь за тем, чтобы крепче прижаться к груди своей живой грелки. Темноволосый мужчина под ним открыл серо-голубые глаза и внимательно взглянул на вошедшего хозяина Вонголы, приподнимаясь на подушках. Мужчина зевнул, потянувшись плечами и сжав пальцы на торчащих из-под одеяла ногах, после чего мотнул лохматой головой, дергая черными ушами. — Может разбудишь его? — нетерпеливо проговорил дроу. — Подожди, — хрипло проговорил оборотень, поглаживая каштановую макушку своей любимой химеры. — Через сколько выезжаем? — Часа два-три, — тут же ответил дрой, неприязненно передернув плечами. Он чувствовал себя не комфортно, стоя сейчас здесь, и считай вмешиваясь в чужую личную жизнь. — Разбудишь его, Кея? — Конечно, Кодо-сан, — кинув тяжелый взгляд на Главу. — Попозже… — Хорошо, положусь на тебя, — передернул плечами мужчина, делая два шага назад. — Когда будете готовы… Кея подведи вагончик к выезду, хорошо? — Да, сер, — кивнул оборотень, больше накидывая яркое, цветастое покрывало на оголенную спину омеги, чтобы прикрыть светлую, покрытую пятнами родинок и росчерками шрамов кожу, открывшуюся от движения светлых крыльев. — Думаю, вам пора уйти. Кодо кивнул, на миг понимающе улыбнувшись, и поспешил развернуться, чтобы выйти. Кея проследил взглядом за спешно спускающимся по ступенькам темным эльфом и, стоило шаткой дверце хлопнуть об косяк, прикрыл глаза, вплетая длинные белые пальцы в каштановые густые волосы полукровки. — Спасибо, что не обратился этим утром, — лениво приоткрыв светлые глаза и взглянув на дышащего в его грудь омегу, Кея улыбнулся и, найдя руку омеги под одеялом, приветственно коснулся ее губами. Шатен фыркнул носом, щекоча своим дыханием бледную кожу и приподнял голову, теперь упираясь подбородком в ключицу альфы. — Я так давно не видел твоего лица при свете. Ты вновь становился человеком лишь во сне. Почему? — Тебе было холодно, — все так же хрипло ответил черный вервольф. — Я не мог уснуть, пока ты дрожишь у меня под боком, — брюнет погладил основание крыла. — Да и тебе без разницы: что день, что ночь. — Ты не прав, Хибари-сан, — покачал головой Ликорис. — Разница очень велика, — юноша огладил скулу альфы, очерчивая короткий шрам. — Я забыл даже этот желтоватый оттенок твоей кожи. Кея промолчал продолжая гладить спину омеги и смотря на угол, где почти соединялись пятнистый потолок и вешалки с одеждами Принца-циркача самых разных покроев, фасонов и оттенков: светлые платья с рюшами и лентами, вульгарно-черные или красные костюмы, открывающие подтянутый живот или красивую спину, цветные костюмы, что покрывались перьями, стразами или мехом. Кею всегда смешила тяга его мальчика ко всем ярким и блестящим безделушкам, но в то же время он и сам не мог упустить шанса, чтобы не притащить омеге какую-либо вещичку из города. — Твоя кожа такая бледная, — продолжил омега. — Тебе стоит чаще обращаться человеком и ходить под солнцем. — Тсунаеши, — осадил пыл Ликориса Хибари. — Мы говорили об этом множество раз. — Прости, — поспешил исправиться Принц. — Просто я скучаю по тебе, твоему голосу… — Это все у тебя есть и в то время, когда я волк. — Я имею ввиду не это рычание и скулеж, и не твою лохматую задницу, — буркнул метис, скребя ногтем небольшую вмятинку шрама на тонкой коже мужчины. — Не ругайся, глупый Зверек, — дернув за перо шикнул брюнет. — Не пристало этим губам произносить слова, придуманные глуповатым сапожником. — А почему не каменьщиком? — скорчив самое что ни на есть невинное выражение лица и вытянув губы «уточкой», спросил урожденный Савадой. — Уйди, высокомерный ребенок, — брыкнувшись ногами проворчал Хибари, скидывая юношу с высокого матраса на застеленный полосатой шкурой пол. Вскрикнув, омега уцепился за край покрывала, надеясь удержаться на своем ложе, но вместо этого лишь стащил его за собой, оставляя оборотня без какого-либо укрытия, на что тот лишь фыркнул, потянулся на кровати и поднялся, садясь на постели, а после и поднимаясь на ноги. Ликорис же, поудобней устроившись на полу, наблюдал за лениво-нерасторопными действиями своей обнаженной ночной грелки, что собирала сейчас вещи, выискивая их в сундуках и валах Тсунаеши. «Милый,» — невольно подумал омега, следя за покачивающимся черно-серым хвостом. Альфа же тем временем натянул серо-белое белье с розоватыми, давно оборванными им самим рюшами на поясе, что в шутку подарил ему Савада, легкие, просторные светло-коричневые, выцветшие штаны и накинул на плечи темно-серый кожаный жилет с оборванными рукавами и высоким воротом, обитым мехом. Мех черного волка… Сколько Тсунаеши не старался, Хибари никогда не мог расстаться с этим ужасным предметом. — Я пойду за Шуророй и Каином, — наконец, рассек тишину голос волка. — Шу беременна, — тихо остудил оборотня Ликорис. — Возьми Дориана. Кодо отказался от него из-за строптивости. — Шурора сильная кобыла, — попытался вразумить омегу Кея. — Поэтому на ней и поедет Лилий, — ответил Тсунаеши с улыбкой, вспоминая зеленокожего эльфа, чей возраст нельзя было определить на взгляд. А ведь «мальчику» давно перевалило за две сотни. Он был очень зрел по эльфийскому подсчету. — Не бойся Дориана. Он разъярился всего один раз. После нашего разговора, он не так строптив. — Он затоптал уборщика. — Тот новичок ударил Дориана палкой! — возмутился Тсунаеши. И для него эти слова полностью оправдывали своенравного жеребца в его преступлении. Заметив неодобрение в стальных глазах, Савада отвернул голову. — Иди, Хибари-сан. Если мы опоздаем, Кодо-сан будет зол. Тсунаеши всегда больше ценил животных, нежили существ. В отличие от зверей, существа способны лгать, убивать ради удовольствия и денег, а так же ранить такую нежную, неисцелимую душу. И пусть духовная боль не сравниться с болью физической, она сопровождает тебя всю твою жизнь, растягивая ужас страданий. Хотя, не вся душевная боль столь сильна, да и не все раны на теле заживают полностью… — Иди позавтракай, пока шатер не свернули, а еду не завернули в дорогу, — спускаясь голыми мозолистыми ступнями по ступенькам, напоследок сказал Кея. — Для меня тоже захвати чего-нибудь. — Ты сегодня весь день будешь в этом облике? — с плохо скрываемой надеждой спроси Тсунаеши, наконец, поднимаясь на ноги. — Посмотрим, — неопределенно ответил мужчина, захлопывая за собой дверь и оставляя обнаженного омегу в одиночестве. Химера поежился от скользнувшего с улицы в его дом ветра и приобнял себя за плечи, растирая ладонями кожу, и поднял с пола старую светло-малиновую тунику и темные брюки в три-четверти. Несмотря на все разнообразие костюмов и нарядов, занявших добрую часть его вагончика, Тсунаеши не любил использовать их в повседневности. Для него чистота и сохранность этих одежд, на которые Кодо тратил немалые средства, стояли на первом месте. А по территории цирка можно было ходить и в стареньких ношенках с чужого плеча. Быстро накинув на себя одежду и даже позабыв о белье, метис влез в старые башмаки Кеи и, поправив волосы, вывалился на улицу, осматривая выстроенные по кругу палатки и вагончики труппы. «Кажется, никто кроме Кодо и не думал собираться ближайшее время,» — стоило Ликорису подумать об этом, как дверца седьмого кислотно-желтого, обклеяного живыми, подсушенными цветами вагона распахнулась выпуская маленький ураганчик с вихрем розовато-красных волос на волю. Следом же за эльфом-полукровкой вышел и высокий, нескладный и по-альфьи большой омега-сатир. — Принц-сама, — шуточно поклонился Лилий, отводя ножку назад и приподнимая полу-прозрачную юбку своего летнего платья. — Ты завтракал. — И вам доброго утра, Лий, — кивок. — Котор, — еще один. — Как раз собирался на кухню. Сегодня же готовила Маргарет? — Замечательно! — проигнорировав вопрос, хлопнул в ладоши эльф. — Тогда сейчас же к столу, пока Тодас все не съел! Этот прожорливый полузмей никогда не может вовремя остановиться. — Ты не против сегодня поехать на Шур, Лилий? — между делом, наблюдая за довольно подпрыгивающим полуорком, спросил Тсунаеши, на что получил лишь довольный писк полукровки и благодарно-обожающий взгляд сатира. — Спасибо, Лий. — Тебе спасибо, Лик, — хихикнул силач, смешно подпрыгнув на носочках. — Белатриса уже давно не может легко двигаться и постоянно замедляет ход. Тсунаеши улыбнулся словам уже начавшему очередной заводной разговор эльфу, пропуская все мимо ушей и крепче сцепив зубы — его плечо вновь прострелило сжигающей болью.