Ненаписанная история

Кровь давно ушла в землю, и там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья. М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

      Постоянство — в изменчивости. Единственная вещь, в которой всегда можно быть уверенным — все изменится. Не успеешь оглянуться, как зима сменится летом, черное обернется белым, знакомые имена сотрутся, сменившись чуждыми и странно звучащими. Все изменится. В этом-то и заключалась суть жизни.       Кайрэ остановилась, распуская шнуровку ботинок, стащила их, с удовольствием ощущая под ногами траву. Молодую, сочную, зеленую. Она кололась, брызгала соком, источала тысячу ароматов и была бесконечно живой. Яркие солнечные лучи ласкали лицо, обнаженные руки, настойчиво лезли в широкий ворот рубахи. Кайрэ улыбалась, жмурилась и подставлялась им вся, целиком, будто хотела раствориться и утонуть в этом живом и ярком мире.       Не хотелось вспоминать, что ее глаза уже видели его совсем другим. Под ногами, сейчас укрытое сочной травой, спало настоящее поле боя. Кайрэ не чувствовала, просто знала: погрузи она руку в землю, не больше чем на ладонь, и сразу же наткнется на кость. Или проржавевший наконечник копья. Или еще какое-нибудь свидетельство того, что солнце не всегда светило так мирно и ярко. Но сейчас под ногами была только зеленая трава, сквозь которую проглядывали робкие цветы, а в воздухе одуряюще и вкусно пахло земляникой. Кайрэ собирала ее, не обращая внимания, что пачкает руки и белую рубашку соком, что он остается следами на губах и подбородке, а какая-то неугомонная пчела вьется совсем рядом и, кажется, перепутала ее с каким-то аппетитным цветком.       Два шага — и тишина. Жужжание насекомых будто отдалилось, а солнце светило уже не так ярко, и даже по ногам потянуло стылым холодком. Кайрэ обогнула переплетение кустов орешника и вышла к старой, почти обвалившейся стене. Она вросла в землю, обрушилась, камни почти полностью скрылись под вьющимися растениями и, если не присматриваться, ни за что не различишь творение рук человеческих.       Зирэ сидел на очищенном от растений кусочке стены и крутил в пальцах пожухлый цветок вьюна. Тот с каждым мигом терял краски, рассыпался прахом и опадал пылью.       — Землянику будешь? — Кайрэ бесцеремонно ссыпала ему на колени ягоды, освобождая руки, и устроилась рядом. — Тихо так здесь. Если не вспоминать.       — Нет, — Зирэ медленно покачал головой, так что не понять было, относится ли это к ягодам или к словам, — не тихо. Но ты не слышишь, да? Они здесь. Шепчут, — он говорил медленно и размеренно, будто вспоминал, как звучит каждое слово, пробовал его на вкус, примеривал, перекатывал на языке и только потом выпускал на свободу.       — Это ты их зовешь, напоминаешь. Отпусти, — Кайрэ откинулась назад, прислоняясь плечами и лопатками к спине брата, прижалась сильнее, ощущая, что от нагретого камня внизу исходит больше тепла, чем от человека рядом. — Смотри, кладка уже почти рассыпалась. Вьюнок разрушил почти все, еще немного времени — только ты и найдешь. Там, — она указала рукой, — ров был, а теперь уже орешник растет. Все ушло. Отпусти.       — Все остается, — Зирэ наклонился вперед, одной рукой все же поддержав сестру, так необдуманно на него оперевшуюся, и повел пальцами над самой землей. Под его ладонью травы жухли и расползались, темная земля расползалась, обнажая грязную желтоватую кость.       — Все изменяется, — Кайрэ упрямо покачала головой, соскальзывая с камня, опустилась на колени, разбирая комочки земли и показывая: тонкие корни вьюна цеплялись за кость, стебли, вспугнутые сейчас чуждой и холодной силой, вились вверх, упрямо цеплялись за жизнь, а прямо сквозь камень прорастали цветы. — Смотри.       — Ненадолго, — Зирэ отвел взгляд, глядя теперь куда-то перед собой и совершенно точно не видя. Ничего, что могло быть живым.       — Конечно. Отцветут и опадут, станут землей и вырастут заново. Так всегда бывает, — Кайрэ едва заметно улыбалась, срывая цветы со своей стороны, осторожно, чтобы не повредить длинные стебли, а потом, пользуясь тем, что Зирэ отвлекся, ускользая в то далекое прошлое, что для нее самой осталось лишь памятью, вплела их в волосы брата, закрывая нежными цветами мертвые белые пряди. Будто кто-то ладонью провел, выстудил, выморил, оставив в темных волосах холодную мертвую белизну.       — И зачем? — Зирэ не препятствовал. Лишь наблюдал, как всегда — холодно, отстраненно, будто отгородился стеклянной стеной. — Так они увянут еще быстрее.       — Ну и что? — Кайрэ беспечно пожала плечами, — зато сейчас они красивы. Я запомню их, а потом… будет что-то совсем другое. Но если хочешь — сохрани. Эта память намного лучше, чем та, — она кивнула вниз, где все еще белели разрытые кости.       — Глупость, — Зирэ шевельнулся, высвобождая волосы из ее рук, но Кайрэ видела, самым краешком глаза, как от земли отрываются призрачные зеленые искры, истаивает холодок, а едва слышный на грани сознания шепот утихает. Искры поднимались выше, впитывались в цветы, которые будто наливались странной, чуждой им силой, цвели сильнее, благоухали как на последнем мгновении, за которым все — обрыв. Сладкий запах, вечно прячущий разложение.       — Вкусная, — тихое удивление в голосе и, наконец-то, едва ощутимое тепло под пальцами.       Кайрэ смотрела на зеленоватые искры и думала о том, что совсем скоро о странной поляне в лесу больше не будет ходить дурных слухов. Люди придут сюда собирать цветы и ягоды и больше не услышат призрачных голосов, не увидят контуров старых стен и теней защитников в истлевших доспехах. Мир — изменился.