Ненаписанная история

      — Не думала, что искажение забралось настолько далеко, — Кайрэ приподняла длинную юбку и отступила от кромки воды. Свинцово-серое море двигалось медленно, будто неохотно: вода набегала на берег и отступала, оставляя черно-серые разводы непонятной слизи. — Мертвая вода…       — Нежившая, — поправил ее Зирэ. Он с явным отвращением смотрел, как слизь с тихим шипением испарялась, оставляя на камнях рытвины и источая неприятный аромат, — такое чувство, что в этих водах никогда ничего не умирало…       — И не рождалось, — Кайрэ кивнула, соглашаясь с братом, и подняла голову вверх: с затянутого такими же серыми, как вода, тучами неба тускло светило солнце. Его лучи с трудом пробивались сквозь пелену облаков, а свет не дарил ни тепла, ни силы. Мертвое место. Нежившее.       Еще одна волна накатилась на берег, жадно лизнула камень и разочарованно откатилась, не в силах дотянуться до стоявших на берегу.       — Оно… активизируется? — Зирэ отступил на пару шагов и поудобнее перехватил посох: игрушка эта была для него новой и совершенно непривычной. Кайрэ чувствовала, как брат примеривался, выискивал баланс и направлял сквозь дерево и кость токи своей магии, будто слепой, ощупью отыскивающий дорогу.       — Пустота всегда хочет быть заполненной, — она не отрываясь смотрела на море, которое и впрямь волновалось все сильнее, осмысленнее: не обладая собственной памятью, силой и жизнью, оно инстинктивно тянулось к тем, у кого всего этого хватало в избытке. Вот только не каждую пустоту можно заполнить — эта могла лишь обратить в свое подобие все, до чего дотягивалась. Разрасталась, искажая и зацепляя собой все новые куски мира, пока не оставалось ничего, кроме мертвой свинцовой воды, земли и воздуха, а пояс зараженных миров пополнялся еще одним мертвым шариком.       Вода поднялась выше. Над ней разнесся глухой звук, напоминавший стон, а потом море вытолкнуло из себя… нечто. Вероятно, когда-то это существо было водяным змеем — представителем той разновидности морских драконов, которыми так любят пугать друг друга мореплаватели. Сейчас же гибкое и изящное тело змея раздулось, кое-где шкура лопнула, к ней приросли странные образования, отдаленно напоминавшие кораллы. Существо выглядело… искаженным. Будто кто-то нарисовал рисунок на чистом листе, а потом смял, изорвал и склеил заново, да еще смешал с другими листками бумаги. На боках змея то и дело вздувались и лопались пузыри, по которыми обнаруживались то глаза, то какие-то непонятные отростки. Змей высоко поднимался над водой, но какая-то его часть все равно оставалась погруженной в нее. И чем дольше Кайрэ смотрела, тем более неестественными казались ей движение существа.       — Айсберг, — у Зирэ было намного больше опыта в складывании различных паззлов из живых существ. В его сознании возникла смутная картинка какой-то морской гадины, которая выставляла на поверхность воды безобидный гребень, скрывая внизу целую армию жгучих щупалец. Думать о том, что могло крепиться снизу к морскому змею, категорически не хотелось.       И все-таки видеть даже такое подобие живого существа было… странно. Вероятно, его память… или память о нем не стерлась до конца. Кайрэ подняла руку вверх, пытаясь поймать пальцами солнечный луч, уловить хотя бы одну нить живой энергии. Но, кажется, в этом мире даже солнце забыло о своем предназначении.       — Ему больно, — тихо заметил Зирэ, — где-то там — еще больно.       Наверное, со стороны его улыбка выглядела жутко: левая половина его лица давно уже застыла в одном выражении, правую же сейчас искажало подобие улыбки. Он нащупал нить, и этого им обоим было более чем достаточно. Кайрэ протянула руку, открывая брату собственную силу и позволяя вести себя, крепко сжала в ладони костяные пальцы. Зеленое смешалось с золотым.       Змей не был живым. Но и мертвым его нельзя назвать. Он казался лишь воспоминанием, тающим отзвуком чего-то, что все-таки существовало в этом мире. Ни памяти, ни сознания, только затухающие отголоски боли.       Вытащить их на поверхность, раздуть, будто угли оставленного без присмотра костра. Золотое набирало силу, жалило, тормошило, напоминало о том, что для змея уже не могло стать реальностью. Зеленое впивалось острыми ледяными иглами, жадно вытаскивало каждую искру, каждый отголосок боли, отыскивая в них силу и напитывая в ответ голодной тянущей стылостью. И все же отголосков было недостаточно. Искорки выскальзывали из пальцев, гасли, стоило только надавить сильнее.       Воды свинцового моря волновались, набрасывались на берег и отступали от него, поднимались высокими гребнями, а на них извивалось и корчилось искаженное существо. Истекало потоками черно-серой слизи, которая то и дело запекалась багровыми ожогами. Иногда казалось, что оно будто распрямлялось, лопались и исчезали лишние глаза, отваливались уродливые наросты. Водяной змей бил по волнам гибким длинным хвостом, щелкал зубами, дергался, пытаясь встать на дыбы. На доли мгновения вода отступала в сторону, стекала с него, позволяя заметить серый клубок щупалец, что пронизывали его тело, расходились в стороны и сливались с морем. Будто были его частью, зачем-то принявшей более плотный и осязаемый вид.       Отголосков становилось больше: они двоились, разлетались, одни казались эхом других. Подобие боли рождало подобие жизни. Наделяло змея возможностью помнить, чувствовать, пусть даже каждое из ощущений являлось лишь иллюзией, как, впрочем, и тело, мерно покачивающееся на волнах. В искаженном мире не существовало более ничего, кроме этого отголоска, лишенного и прошлого, и настоящего, не говоря уже о будущем. К боли добавлялась злость. Искажение чувствовало нарождающуюся псевдоличность, вгрызалось в нее, не понимая, что норовит поглотить самого себя. Закручивались холодные свинцовые нити.       Море бурлило. Вокруг водного змея образовывался водоворот, темные щупальца переплетались, вода будто стремилась поглотить самое себя, текла живой ртутью, отступала от берега и все крепче закручивалась в спираль.       Над берегом поднимался барьер. Мутное бледно-зеленое стекло очерчивало линию, замыкая в себе свинцовые воды, над которыми снова разнесся долгий протяжный рокот. На мгновение у края барьера появилась морда водяного змея: на месте глаз шевелились серые клубки щупалец, его образ то дрожал и расползался, то становился все более отчетливым.       Замкнуть круг. Закрутить спираль, позволяя отголоскам кружиться друг вокруг друга, перетекая из одного состояния в другое. Вечный танец и вечная боль.       По бледно-зеленому стеклу пробежали золотые нити, застывая единым скрепляющим узором. Зирэ медленно высвободил руку, разрывая контакт и ощущая, как золотое откатывается от него, вновь оставляя наедине с зеленым и серебристым. Вместе с ощущением магии пропало и ощущение прикосновения.       — Еще восемнадцать, — вслух произнес он, глядя на самую чуточку светлеющее море. Некромант старался заполнить им свои мысли: бесконечной синевой далекого моря, под которой так удобно прятать сожаление от того, что опорных точек у барьера всего девятнадцать.