Ненаписанная история

Никто уже не расскажет, правда это или ложь. Истина обратилась в легенду, легенда стала мифом, а миф стерся из людской памяти. Говорят, что когда-то давно боги создали миры из предвечного хаоса. Говорят, что за гранью хаоса таится нечто, во сто крат более ужасающее, чем он сам. И говорят, чтобы защитить миры, боги создали барьер. Девятнадцать скреп, девятнадцать миров, обреченных стать преградой на пути пустоты. Боги ушли, стерлась память о барьерах, но пустота осталась. И вечность спустя она вгрызается в миры, пробует скрепы на прочность. И скрепы трещат под ее ударами, серая хмарь распространяется все дальше и дальше. Миры падают в пустоту, миры умирают и миры сражаются.

      В одном из девятнадцати, в павшей уже ныне скрепе, об этом рассказывали так…       «…Боги ушли и оставили нам Завет — хранить мир от ужаса бездны, сберечь его от таящегося на той стороне. И когда Красная Звезда расколола небо и землю, а темные твари вырвались на свободу — мы знали, что делать…»       Костяные пальцы медленно прошлись по рассыпающейся от времени странице рукописи. Зирэ и подумать не мог, что отыщет где-нибудь именно эту легенду. Настолько старую, что всякой памяти о ней полагалось давно стать пылью и прахом. Но выцветшие чернила все еще наполняли жизнью слова, которые никогда не были истиной. Он помнил лучше, хотел или нет — но помнил так же отчетливо, как если бы время остановилось.       Знали. Они ничего не знали, спохватились, лишь когда разлом разросся, поглотив парочку мелких соседних государств. Только тогда бьющих тревогу магов услышали. Поверили, что дело не в происках в очередной раз объявленных вне закона некромантах. Высланные к границе солдаты ничего не могли сделать, и пограничные провинции захлестнула паника. Волна беженцев, страх, казавшийся осязаемым. Зирэ все это еще не помнил — читал позже, в искаженной, плачущей ткани мира. Молящей о милосердии. Об окончательном разрушении.       Но все же решение было найдено — не выход, отсрочка, несколько лет, вырванных взаймы кругом охранных Донжонов. Это Зирэ помнил достаточно хорошо. В конце концов, донжоны стали его… их домом на целую жизнь.       Пальцы бережно перевернули страницу, Зирэ, будто слепец, ощупывал ими едва различимую цветную гравюру: солнце и луна, одновременно застывшие на небе. Воитель в серебряных доспехах, высокий и статный, в короне и с лицом благороднейшего из королей, и дева в развевающихся одеждах, в золотом венце, воздевающая над головой посох с сияющей звездой. Прекрасная, как рассвет.       «…он пришел в густой ночной час и принес с собой стылое дыхание могил. Черен, как вороново крыло, с глазами серыми, как закаленная сталь. Высок и могуч, первый из воинов этого мира, рожденный, чтобы править им…        …с рассветными лучами пришла она в этот мир, согревающая землю своей улыбкой, белокурая и прекрасная, с очами, зажженными самим солнцем…»       Как глупо… Картина порождала воспоминания, и Зирэ усмехался, вспоминая слова, далекие, будто шелест ветров. «Мужчине совсем не обязательно быть красавцем, — мать, высокая и все еще красивая женщина, огорченно вздыхала, — но женщине с такой внешностью придется не сладко». Они тогда были похожи: темноволосые и темноглазые, с тонкими нервными чертами лица, казалось, протяни руку — и непременно порежешься. Впрочем, оценить достоинства и недостатки собственной внешности им обоим так и не довелось.       В Донжонах всегда не хватало людей, а у них, с накрывающей столицу смутой и матерью, осмелившейся когда-то заявить, что детей ей подарил сам наследный принц, не оставалось иного пути, кроме как отправиться к границе. Там пригодился и лишний меч, и хороший маг редкой ментальной специализации. Сколько угодно возможностей прославить свое имя, если забыть о том, что на передовой у возведенных Донжонов Пустошей продолжительность жизни солдата колебалась от суток до трех. Но Зирэ был упрям, живуч и умел договариваться со смертью. Он выживал.       Страницу с изображенным на ней диковинным оружием, которое ни один нормальный воин и в руки не возьмет, Зирэ рассматривал практически с ненавистью. Хотя вряд ли это чувство принадлежало ему, скорее той, что сейчас невесомой золотой бабочкой касалась сознания, бесцеремонно выясняя, что же такого могло его заинтересовать в старой библиотеке.       «…избранные самими небесами, под Знаками Солнца и Луны, получившие из рук древних богов великое оружие — Меч Пустоты, призванный возвестить начало великой битвы, и Меч Воскрешения, долженствующий принести мир в эти земли…»       Богов их мир не видел никогда. Они молчали, даже когда он оказался на грани гибели. Зирэ выжил вопреки статистике, снискав славу лучшего Охотника Пустоши и право командовать обороной Донжонов. Но даже числясь генералом, продолжал носить простой солдатский меч. У Пустошей не было времени на золоченые шпажки и парады. Кайрэ никогда не держала в руках меча, предпочитая обходиться магией и посохом. А в арсенале посохи всем магам выдавали одинаковые — все равно больше чем на неделю их не хватало. Магов обычно хватало на четыре посоха.       Зирэ никогда не был слишком чувствителен к чужой магии. Пылинки в воздухе стелились золотистой пыльцой, образуя вначале неявный, а потом все более зримый и осязаемый силуэт, сила, могучая, едва сдерживаемая хрупкой человеческой оболочкой, щедро растекалась вокруг, сплеталась с его собственной, даря привычное чувство завершенности. Не стоило сомневаться, что Кайрэ захочет увидеть все собственными глазами.       «…соединили они руки, призывая благословение богов всех, и, поклявшись в вечной верности, благословленными шагнули во тьму, чтобы принести миру рассвет…»       Закрыв глаза, Зирэ вслушивался в чужие мысли-воспоминания, так органично переплетающиеся с его собственными, слушал и видел, как будто время замкнулось в петлю, и все снова происходило наяву.       Сорок лет потребовалось магам на то, чтобы отыскать путь. Сорок лет на то, чтобы родить самоубийственный план.       — Добровольцы?       Они всегда были добровольцами. Не было выбора и иного права — слишком внимательно смотрели офицеры безопасности. Даже здесь, у края Пустошей. Слишком неспокойной была ситуация в столице. Что ж, не в первый раз выступать в роли смертников. Вдруг окажется, что не в последний.       Два круга магов и один фокусирующий. Достаточно было глянуть на развертку. Нет, из этой авантюры хода назад уже не будет. Кайрэ бегло смотрела на коллег по самоубийству, оценивая силы каждого. Выбора действительно нет. Никому не повернуть мир вокруг себя. Но у нее хотя бы получится попытаться. Пятьсот солдат — при текущем напоре на Донжоны больше не выделить. Пятьсот против целой Пустоши. Они были обречены.       Тайными тропами они вышли из ворот, пользуясь тем, что множество тварей пошли на прорыв к Донжонам. Сердце Пустошей должно быть оголено. Если там не таится еще одна такая же стая.       «… твари, порожденные Кровавой Звездой, дрогнули от явленной им мощи и отступили, открывая героям путь к сердцу самой Звезды…»       Кайрэ разглядывала ветхие страницы, щурилась, силясь рассмотреть в них хотя бы тень подлинной истории, той самой, что спустя века открылась провидице Виорике. Но эти строки писала не она: та, что почувствовала и пропустила через себя весь их изувеченный мир, что сама сумела стать скрепой, никогда не осмелилась бы исказить хоть крупицу слов и событий, но в том виде эта история и не заслуживала быть рассказанной. Они проскочили каким-то чудом, ввязавшись всего в пару стычек. Видимо, и вправду вся стая сегодня атаковала Донжоны. Не зря ясновидящие выбрали именно этот день. Но у самого Разлома везение закончилось. Прорываться пришлось с боем, потеряв при этом четверть отряда. Они укрепились на седловине двух холмов.       — Ближе мы не подойдем — сомнут.       — Значит, должны сработать отсюда, — получится или нет, кто знает — но Кайрэ не имела права нервничать сейчас. Хотя руки дрожали.       — Мы вместе поднимемся или вместе падем. Как всегда, — Зирэ казался спокойным. Солдаты не должны видеть, что делается на душе у командира. Но Кайрэ чувствовала, уже тогда видела до самой глубины его мыслей. Слова — это только слова. Но они нужны, нужны им обоим.       — Я всегда буду с тобой. Обещаю.       Военные занимали позиции, отстреливались от наседающих тварей, а маги в седловине между двумя холмами расставляли ритуальные принадлежности, разворачивали рунные круги и читали катрены первых заклятий. Им нужно время, достаточно времени, чтобы развернуть придуманную схему. А у военных не так много жизней, которыми они могут его выиграть.       Кайрэ видела множество смертей, на практике выяснив, что привыкнуть можно к любому зрелищу, но те почему-то особенно отчетливо врезались в память, не поблекнув даже после череды смертей и возрождений. Может быть, потому что впервые кто-то умирал за нее?       «…яростная битва кипела у сердца Звезды, сеял разрушения черный меч, и мертвые вставали рядом с живыми, чтобы сражаться за этот мир и умереть. Ярким солнцем пылала новая Звезда, затеняя свет Красной и заставляя ее и порождаемых ею тварей отступить. Три дня и три ночи длился страшный бой, но вот отвратительные существа, порождения самой бездны, прорвались вплотную к героям, и тогда он огляделся и увидел, что всего его соратники пали и он один стоит живым среди мертвых. Тогда великий герой рванул с пояса свой рог и протрубил в него, призывая мертвых своих соратников встать и продолжить битву…»       Страницы плыли перед глазами Зирэ, он вглядывалась в вязь символов, которые неизвестный летописец считал то ли неоспоримой истиной, то ли самой лживой сказкой — теперь уже не угадать, а сквозь пергамент и пыль проступали совсем другие слова, каждое — как прикосновение раскаленной стальной стружки.       Они подарили магам два часа. Два часа, прежде чем их выбили из холмов и оставшиеся в живых стянули себя в живой щит вокруг внешнего кольца магов. У них не было выбора и шансов, только право немного дороже продать свою жизнь. А маги пели — длинный речитатив, то и дело прерывающийся, стоило кому-то оглянуться и увидеть так близко оскаленные пасти. Но песня продолжалась, и все ярче разгорались круги, все больше силы и энергии стекалось к их центру. Заклинание перешло в завершающую стадию, когда твари прорвали хлипкий щит и стали рвать в клочья внешний круг. Подпитка энергией обрывалась, гасли огоньки. Сила убывала, и казалось, достать ее более было неоткуда. Если падет еще хотя бы один…       Заклинание набирало силу. Зирэ чувствовал это. Но так же чувствовал — ему нужно время, ему нужно ещё немного времени, которое необходимо было купить любой ценой. Он видел — видел, как твари разрывают в клочья его друзей, тех, с кем он пил, сражался бок о бок. Видел, как хрустят хребты магов, что не могли защититься сами в этот момент, отдавая все свои силы заклинанию. Видел и ничего не мог с этим поделать. Отчаянье захлестнуло его с головой. Запах боли и смерти пронизал весь мир вокруг. И, не в силах более держать его в себе, он выплеснул его в пространство. Силой, болью и гневом.       — За мной! — кого он призывал? Кто его услышал? Но оставшиеся солдаты рванули в последнюю самоубийственную атаку, оттягивая тварей на себя и выигрывая для магов драгоценные мгновения. Его отчаяние подняло не только живых — вот совсем рядом с ним прошел недавно павший друг, адъютант, вернейший человек этого мира, который даже в смерти не смог оставить безответным призыв. Зирэ не оборачивался — как бы не велико было его желание увидеть армию, все, что он ощущал, это четыре мерно пульсирующих точки. Что ж, сейчас даже на четверых солдат больше — это царский подарок. Они прошли ровно пять шагов, а потом самоубийственная атака захлебнулась, остановилась и… последним, что Зирэ ощутил, была боль и короткий полет в сторону от отбросившей его мощной лапы, удар о землю, тяжесть прилетевшего сверху трупа и слепящий свет солнца, туманящий его мир. А потом наступила темнота.       Кайрэ впитывала чужие воспоминания, давние, похороненные до того так глубоко, что даже она не могла их коснуться: все это происходило совсем рядом и так далеко от нее, всем существом тогда сосредоточенной на заклинании. Страницы крошились под пальцами и обращались в пыль. Неужели кто-то мог предположить, что это оказалось настолько просто? «…и вечный туман был развеян, и солнце ярко осветило землю, божественная сила снизошла на нее. Пылая ярко, как сто тысяч солнц, золотой посох ударился оземь, страшным гулом отозвалась земля, и схлопнулся черный Разлом, похоронив в своем чреве Красную Звезду…»       Заклинание уходило вверх, на последние свои этапы. Огоньки перестали гаснуть, поток, идущий по нитям силы, выровнялся. Кайрэ не могла даже думать о том, что происходит вокруг. Мир наваливался на нее всей тяжестью, отчаянно скрипел и не хотел поворачиваться. От напора силы задымился и взорвался в руках посох. Мелкие его обломки впились в ее тело, ладони, лицо, обагряя одежду кровью. Силы неожиданно стало больше. Кровь — сила, кровь — жизнь… Нити стали обрываться, а силы все еще было недостаточно. Думать было совершенно некогда. В реальности остался только взмах ритуального ножа и горячая жаркая кровь, и боль, преодолеть которую было непременно нужно. Любой ценой — доплести. Мир завис на грани. Какую-то долгую секунду он колебался, а потом словно тронулась невидимая шестерня, и он завращался быстрее и быстрее, изливая на нее поток силы, что, проходя через тело Кайрэ, наполнял собой сплетенное заклинание. И в этот миг она поняла, что не знала о боли ровным счетом ничего. Мир вспыхнул вокруг, опалил своим жаром, исторгнув из нее такой крик, какой не способно издать человеческое горло. Заклинание разворачивалось само, жадно черпая из нее всю силу без остатка, выдавливая и выпивая последние крохи, давя и перемалывая в своей утробе. Линии Разлома стягивались, будто края раны под иглой невидимого портного, а потом и вовсе сомкнулись. Остатки силы щедро выплеснулись в пространство, сжигая и калеча оставшихся тварей. А в центре круга на землю, спекшуюся от жара в стекло, упали обугленные и перемолотые остатки плоти, в которой никак нельзя было узнать человека.       Вспоминать — не хотелось. Но разум упрямо подбрасывал картинки, делился тенями-ощущениями, такими яркими, что все последующие воспоминания казались лишь иллюзией корчащегося в агонии сознания.       «И вот умолк страшный гул, сомкнулся Разлом так, как будто его никогда не было, и солнце вновь осветило девственную равнину, лишенную последних остатков скверны, и он подал ей руку, и вместе они пошли по дорогам миров, неся везде покой и справедливость…»       Старая книга в руках Зирэ рассыпалась прахом. Глупая история, в которой нет и тени правды. Счастливый конец для тех, кому предстоит шагнуть в свой собственный Разлом. И не сомневаться — ни секунды и ни мгновения. Но еще помнил, как все было на самом деле.       Зирэ очнулся от того, что солнце беспощадно жарило глаза, а губы настолько спеклись от жажды, что сочащаяся по ним кровь воспринималась самой желанной влагой. С трудом пошевелившись, он отодвинул в сторону гниющие останки, что послужили ему своеобразным щитом, и, шатаясь, поднялся на ноги. Грязной и окровавленной рукой отбросил назад мешающие грязно-серые пряди и побрел вперед. К чему, зачем — он и сам толком не мог сказать. Просто так было нужно. Там, впереди, было нечто невероятно важное для него. Зирэ шел, упрямо спотыкаясь и пошатываясь, оскальзываясь на покрытой густой черной сажей земле и не успевая удивляться тому, что ее жар чувствуется даже через ботинки. Шаг, еще шаг, пересекая границу намертво влитых в землю кругов и рассматривая скрюченные останки тех, кто их держал. Было на удивление тихо и пустынно. Даже вороны не кружили над возможной добычей. Зирэ шел и смотрел прямо перед собой, видя и не видя одновременно. Остановился он только в самом центре, рассматривая дымящуюся груду непонятно чего. Тут ноги окончательно отказали ему, и Зирэ рухнул на колени, ощущая жар, поднимающийся от земли. Носа его коснулся запах горелой ткани. Он протянул руку, зачем-то касаясь непонятной массы, но она лишь распалась на вязкую черную сажу. Понимание накатывало словно волна, но разум никак не хотел его осознать и вместить. Оно было настолько неровным и громоздким, что разуму пришлось треснуть, прежде чем Зирэ смог объять его.       — Это не правда. Так — не будет, — стоять даже на коленях было тяжело, и он практически упал вперед, погружаясь руками в густую сажу. Пальцы обжигало, на них вскакивали волдыри и лопалась кожа. Лицо его странно подергивалось, будто никак не могло определиться, какое же выражение ему принять, пока острая боль не прошла от одного виска к другому, навеки заставив застыть в одной маске одну из его половин. А потом снова наступила темнота.       — И все-таки, что было дальше, — чувствуя сопротивление, Кайрэ осторожно коснулась чужой памяти, пытаясь подцепить смутную картинку.       — Я не помню.       Ни один рассудок не сохранил всего, что было в следующие дни. Но, когда стихли празднования по случаю закрытия великого разлома, в ворота одного из городов прошел нищий в изорванной и обугленной одежде. Лицо его казалось молодым, но волосы были абсолютно седыми, и, если всмотреться, было заметно, что одна половина его лица абсолютно неподвижна, а другая шевелится, будто он ведет спор с кем-то, видимым только ему одному.       В развалинах старой библиотеки ветерок поднимал пыль, играл бумажной трухой старых пергаментов и неизвестно как залетевшими сюда осенними листьями. Тишина и безмолвие казались вечными спутниками этого места, но стоило вслушаться, как на самой границе разума раздавался тихий шепот, глаз улавливал движение крыльев невидимых мотыльков, а носа касался запах старой выделанной кости.