Ущербная Луна

      Внутренние покои хозяйской половины встретили Гаэлля тишиной и прохладой. Не нарушая покоя Каэлла Дархана, прислуга скользила по полам босиком, а нёсшая караул у двери в опочивальню тэра стража, дабы не бряцать оружием о латы, натянула поверх длиннополые армяки без рукавов, щедро расшитые дубовыми листьями и желудями — любимым орнаментом северян. Крепких, как дубы, суровых, как земля, отдававшая сторицей лишь тому, кто вложил в неё пот и кровь. К двери, ведущей в спальню опекуна, Гаэлль пришёл в сопровождении Ансельма, прежде проверив своих виричей — Тирита и Амариса. Даннар, устроившийся по соседству, предложил сопроводить Гаэлля, но тот, пожав плечо друга, отказался. Увидеться с Дарханом им сперва стоило наедине. Удостоверившись, что его люди размещены с надлежащими удобствами и переодевшись в чистое, Гаэлль отправился увидеться с тем, кто призвал его на Север. По пути к опочивальне хозяина крепости Ансельм поведал Гаэллю о том, что состояние Каэлла, чьё здоровье казалось столь же несокрушимым, как и окружавшие долину горы, пошатнулось в начале минувшей зимы. Именно тогда во время охоты на пещерных медведей Дархан неожиданно упал со своего жеребца, едва не попав в лапы могучего зверя, вытравленного псами на охотников. Медведя удалось отогнать острогами, а Дархана, пребывавшего в глубоком обмороке, переправили на гриффах в Горное гнездо. В себя Каэлл не приходил трое суток, во время которых вся крепость замерла в тягостном ожидании пробуждения своего тэра*. Каэлл Дархан был любим своим народом и слух о его болезни облетел крепостников, как порыв ветра, погрузив всех в печаль. Каэлл так давно правил крепостью, что многие уже и не помнили, каково это — жить под рукой иного господина. На четвертые сутки тэр пришёл в себя, но с тех пор здоровье его неумолимо ухудшалось, и две седмицы назад Дархан велел послать своему воспитаннику весть о том, что он готовится к встрече с богами и готов огласить ему свою последнюю волю. Последняя воля — «алхам минор» был обычаем столь древним, что его истоки давно канули в лету, но придерживались его свято и призываемый к смертному ложу обычно имел родственную связь с умирающим или же был принят в дом, как воспитанник — «аглар». Именно потому, получив послание Дархана, Гаэлль немедля отправился в путь. Не прибыв к призывающему и не выполнив его волю, таэт покрыл бы своё имя позором. Выслушав рассказ Ансельма, Гаэлль переступил порог опочивальни того, кто заменил ему погибшего отца. Внутри жарко натопленных покоев их встретил полусумрак и тишина. В нос ударил запах трав, настоек и гниющей плоти, что не мог перебить аромат курившегося в углу на медном блюде фимиама. Гаэлль, остановившись, обозрел стоявшие у стен сундуки, низкие, на манер южных; диваны, застланные богатыми коврами, и остановился на большом широком ложе, на котором застыла истощённая до костей фигура старика с седой бородой, заплетённой в косицу. Каэлл возлежал на высоких подушках, укрытый меховым одеялом, одетый в тёплый стёганый халат и рубашку. В углу пылал огнём большой камин, у постели стояла железная печь с углями, но Дархана всё равно трясло в ознобе. Сердце Гаэлля сжалось, когда его глаза цепко выхватили покрывавшие лицо тэра глубокие морщины, потухшую синеву когда-то сиявших неукротимым огнём глаз и вяло опущенные уголки рта, утонувшие в длинных усах, стекавших в бороду. Одного взгляда хватило для того, чтобы понять, что лежавший на постели альфа умирает уже давно и в невыносимых страданиях. У ложа на низком табурете сидела спиной ко входу сгорбленная фигура в тёмно-серых одеждах лекарей-травников. Медикус размалывал в ступе травы, рядом с ним стоял босоногий мальчишка-омега с длинной каштановой косой, держа в руках плошку с овечьим жиром. — Гаэлль, — хриплый голос Дархана оторвал таэта от разглядывания спины лекаря, — я всё-таки дождался тебя, сын мой. Сухая измождённая рука поднялась над покрывалом с видимым усилием и Ат-Нараш поспешил к постели, чтобы, встав на колено, уложить его ладонь на свою голову. — Тэр Каэлл, — его голос дрогнул в волнении, и он поторопился скрыть его, ибо выражать жалость — значило проявить неуважение, — я рад видеть тебя. Пусть и не в здравии. — Хотелось бы встретить тебя не лежа в постели, — рука старика сползла с волос альфы, подав знак сесть рядом на одеяла, — но, видно, уже не судьба мне встать на ноги. — Ты всегда поднимался. — Только не сейчас. — Я приглашу к тебе врачей из столицы, — Гаэлль опустился на ложе. — У Эзариуса лучшие из медикусов. Он не откажет мне в просьбе прислать сюда одного из них. — Никто из них не сможет мне помочь. — Ты не знаешь, насколько они умелы. — И кто из них сможет вернуть мёртвое к живому? — Ты ещё не мёртв… — Смерть уже держит мою руку, — Каэлл, собрав силу, откинул край одеяла и Гаэллю предстало зрелище двух иссушенных ног, покрытых мокнущими язвами в синих пятнах мёртвой плоти. Ат-Нарашу с трудом удалось сдержать порыв прижать к носу руку. Вонь была ужасающей — тэр гнил заживо. Дархам опустил одеяло, в изнеможении откидывая голову на подушки. — Никто не поможет мне, Гаэлль, — устало произнёс он, проводя рукой по воспалённым векам. — Я уже мёртв и в живых меня держит лишь одно незаконченное дело. Гаэлль, думая об увиденном, поднял взгляд на опекуна. Раны на его ногах не были последствием полученных в бою ран, как и падения с лошади. — Что не позволяет тебе уйти в спокойствии к нашим богам, Каэлл? — спросил он. — Отсутствие достойного наследника, того, кому передам своих людей и крепость. Потому я позвал тебя. Гаэлль, не понимая, изломал брови. К наследникам Дархана таэт Ат-Нараш не относился. — Мой прекрасный супруг-омега Арвин, ожидающий меня на Той стороне с прялкой в руках, родил мне двух детей, Гаэлль, — продолжил Дархан, — Ливилла и Даграна. Оба были воинами, но разными по своей удаче. К моему великому несчастью мой старший из сыновей — Лив, погиб, разбившись со своим гриффом в одну из снежных бурь у Поющих скал, так и не оставив после себя потомство. Его омега умер родами, разродившись мёртвым альфёнком. — Я знаю об этом, — сказал Гаэлль. Каэлл качнул головой. Худое измождённое лицо обрамляли редкие косицы седых волос, что когда-то курчавой русой гривой спускались на плечи Дархана, прозванного своим народом Дланью Богов. — Мой младший сын Дагран… С ним я ошибся. Он не был наследником и, возлагая все надежды на Лива, я не растил его, как правителя. Он был неистов в своих страстях, искал драк даже там, где конфликт можно было разрешить словом. Я отпустил его в мир с группой таких же сорвиголов, и Дагран долгие годы не возвращался в крепость. Служил он, короткое время, и твоему отцу. — Был у него десятником, — Даграна Гаэлль помнил — воин с пугающим огнём в таких же синих, как и у Каэлла, глазах. Гуляка, балагур и отменный мечник. — И твой отец изгнал его с позором. — Он попортил одного из омег, служивших на кухне замка, покрыв его позором. — Позором Даг покрыл себя, — с горечью выронил Каэлл, — а с этим и утратил право носить имя Дарханов. Я не позволил ему вернутся в крепость и сам подыскал несчастному Дарующему супруга, дав за ним щедрое приданное. — Ты поступил благородно. — Благородно поступил твой отец, позволив моему сыну уйти от наказания. Лишь велел его высечь прилюдно. Чего мой сын ему не забыл. Длинная речь утомила Дархама и старик, закашлявшись, знаком показал прислужнику, что хочет пить. Мальчонка, уложив плошку с жиром, поспешил подать хозяину чашу с разбавленным водой вином. Удержать её старик не смог, и Гаэлль подхватил чашу под дно. Отпив глоток, Дархам, задыхаясь, опал на подушки. — Покинув службу у твоего отца, Дагран с несколькими побратимами мотался между князьями Севера, предлагая свой меч то одному, то другому, — продолжил он, отдышавшись, — а потом исчез на долгие годы. — Дархан помолчал, набираясь сил. Гаэлль не торопил, зная, что речь тот ведёт о причине того, почему тэр решил сделать именно Ат-Нараша носителем его последней воли. — Двенадцать лет назад, в одну из самых холодных зим в крепость вернулся один из побратимов моего сына — Лерой. Он прибыл вместе с бетой-домином и привёз два свёртка. В одном из них была голова моего сына, во втором — живой ребёнок. Вместе с дитём Лерой передал мне письмо моего сына и два документа — один из них свидетельство о заключённом им брачном договоре, второй свидетельствовал о том, что ребёнок является моим внуком. Дагран, служа дому князей Шэррана, оказался замешанным в заговоре против властителя и был казнён, как бунтовщик. Голова была всем, что удалось выкупить у палача. Его омега, узнав о казни супруга, бежал, боясь расправы и бросив ребёнка четырёх лет от роду. — Значит, у тебя есть прямой наследник, — Гаэлль был уязвлён тем, что тэр скрывал от него столь важную правду, но если у Дархана была причина прятать своего внука все эти годы, не ему было судить своего опекуна. — Не всё так просто, мал хаиме, ибо ребёнок — омега. А Дарующий не сможет править крепостью без своего старшего супруга. Ко всем несчастьям, мой внук родился… не совсем здоровым. А нерадивый родитель-омега к тому же позволил случиться с ним несчастью, которое обрекло моего внука на страдания. И я прошу тебя даровать мне спокойный уход, позаботившись о моем наследнике и моих людях. Гаэлль, вынырнув из размышлений, в недоумении моргнул. — И как же я смогу позаботиться о нём? Мой дом — поле боя, мой супруг — меч, а будущее покрыто мраком. Я иду туда, куда пошлёт меня мой король и лишь боги знают, где я окажусь завтра. — Твоё место здесь, — Дархан поднялся на подушках, наливая голос убеждением, — вместе с твоим народом. Хватит служить чужой земле и чужому властителю. Север породил тебя, в эту землю и ляжешь, когда придёт твоё время. — Не ты ли отослал меня отсюда? — Чтобы защитить. Ты был юн, теперь же — зрелый муж. — Мой дом уже не здесь, — Гаэлль тряхнул головой, — Север отторг меня. — Север никогда не отпускал тебя. Лишь временно разжал хватку, дав посмотреть на остальной мир. Пора тебе вернуться, Гаэлль, и стать во главе своего рода-племени. — Мой народ… — он горько хмыкнул. — От тех, кого взял под свое крыло мой род, никого не осталось. — Остались, мой таэт. Тихий голос, вмешавшийся в их разговор, заставил Гаэлля вздрогнуть. Альфа, повернув голову, взглянул на лекаря в сером балахоне, поднявшегося с другой стороны ложа. На Ат-Нараша смотрел старик с блёкло-голубыми глазами. Глубокий шрам пересекал его подбородок, что затрясся от волнения, как только узнавание мелькнуло в глазах таэта. — Пелегун… — ошеломленно выдохнул Гаэлль, осознав, что видит перед собой того, кто принял его на этот свет — медикуса рода Ат-Нарашей, считавшегося погибшим вместе с жителями Великодубровицы. — Он самый, мой таэт, — подтвердил лекарь и, обойдя край ложа, кряхтя, попытался встать на колено перед тем, кого единственного считал своим господином. Гаэлль метнулся к старику, не позволив ему преклонить колено и стиснул в крепких объятиях. — Жив… — Ат-Нараш не мог поверить своим глазам. — Но… как? — Нас спас Лот. Вместе с кучкой детишек и омег парень увёл нас на болота и там спрятал в камышах, а сам вернулся защищать поселение. Больше мы его не видели, — сразу лишил его надежды увидеть друга детства лекарь, — а вот Бодвина мне удалось выходить. Мы нашли его на окраине леса, израненного, но живого. — Сколько выжило? — выпуская плечи старика, спросил он, мрачнея. — Три десятка душ, в основном дети и омеги. У Вдовьих болот мы объединились с группой беглецов, что бежали из поселения у крепости Зари и потом мотались от клана к клану. Вернуться в сожжённые земли рискнул не каждый, узнав, что таэт и все его воины мертвы, а замок предан огню. Мы стали изгоями, оторванными от своей земли. Приживалами, молящими о милости погреться у чужого очага. Гаэлль отступил назад, уходя от руки старого лекаря, потянувшейся к его плечу. — В том нет моей вины, — глухо выронил он, — как и вы, я сижу у чужого очага. — Тогда, значит, настала пора вернуться домой, Гаэлль, — подал голос Ансельм, до этого молча слушавший их разговор. — И выполнить мою последнюю волю, — добавил Каэлл и повелел оставить их наедине. Последнюю волю только так и провозглашали — в присутствии жреца и перед ликом богов. *** Закончив разговор с сыном, праймер Алатар, развевая пышные одеяния, стремительно влетел на омежью половину хозяйского дома. Дарующий кипел праведным негодованием. Омега спешил наказать зарвавшегося подопечного, вверенного его заботам, на ходу сочиняя обличительную речь, чтобы обрушить её на его голову. Омежье крыло утопало в роскоши — стены украшала мозаика, полы покрывали мягкие ковры, а с потолков свисали светильники из золочённой бронзы. Дархан не жалел средств на своих омег, и те несколько просторных спален, что занимали немногочисленные Дарующие его рода, могли сделать честь апартаментам любимцев князя самого Шэррана, когда-то кичившегося своим богатством на весь Север. Особо роскошными были апартаменты самого Алатара, умевшего урвать у брата очередную богатую безделицу для своего жилища, не забывая напоминать, что стал вдовцом благодаря Каэллу. Не уступали им и комнаты, расположенные по соседству, у самого выхода во внутренний дворик с садом, разбитым для того, кто уже больше тринадцати лет отравлял жизнь праймера одним своим существованием. У комнат Алатара его встретили раболепными поклонами двое слуг-омег и бета, одетый побогаче. Сделав нетерпеливый жест последнему, Алатар проплыл мимо слуг в свою комнату. Бета аккуратно закрыл за ними дверь, ограждая их от любопытных ушей и глаз. — Почему ты не сказал мне, что они нашли маленького наглеца, Морис? — рассерженно бросил бете праймер, усаживаясь в резное кресло у изящного столика, уставленного блюдом с фруктами, двумя кубками и тонконосым кувшином с вином. — Я должен был узнать первым. — Едва мне стало известно о прибытии воеводы, вернувшего обоих, я отправился искать вас, мой господин. — Но новость я узнал не от тебя, а от челяди, что говорит о том, что ты не был достаточно расторопен. Где отыскал их этот боров Галхам? — Говорят, у самых Пустошей. Когда он нагнал их, омега с домином уже сами возвращались назад. Алатар, издав восклицание, с досадой воздел руки. — И почему только Тёмный не приберёт его к своим рукам во время таких отлучек? Сколько раз паршивец сбегал из-под охраны, и каждый раз нечестивые силы берегли его и возвращали в крепость. — Салем достаточная охрана для него. — Но где это слыхано, чтобы омеге, да ещё незамужнему, давали столько воли?! — Кто возьмёт такого в мужья, мой господин? — И то верно, — успокаиваясь, проворчал Алатар. — За без малого восемнадцать прожитых зим он так и не пережил ни единой течки, хотя другие в его возрасте вынашивают уже другое дитя. — А уж с таким личиком и телом он и подавно никому не нужен, — согласно поддакнул бета. — Уйдёт Каэлл, и я пристрою его в Храм Вдовых, пусть позаботятся об убогом. — Там ему и место. — Или же отдам его в младшие супруги своему Брогану. Чтобы не вопил воевода и его прихлебатели о том, что я не позаботился о несчастном сиротке. Бета запнулся. — Боюсь, что жрецы не дадут согласия на этот брак, — осторожно заметил он. — Родство дальнее, а детей ему от Брогана не родить. Хватит и Ловиса. Он достаточно крепок, чтобы нарожать ещё пару детишек, умножив наследниками род Дарханов. — Нарэтов, — поправил бета и тут же пожалел о том, что сорвалось с его губ, увидев яростный взгляд Алатара. Если что-то праймер и ненавидел больше, чем своего брата, так это необходимость носить имя навязанного ему супруга, о смерти которого он молился со дня их брачного торжества. Боги услышали его только через пятнадцать лет брака, лишив его мужа в одной из пограничных стычек со степняками, но и став вдовцом, Алатар не сумел вернуть своего имени. Войдя в род супруга, он утратил право быть Дарханом. Имя отца носил и его сын — Броган. Что ж, Алатар изменит традицию, как только не станет Каэлла. — Мой сын — Дархан, — процедил омега, — и будет носить имя своего деда и прадеда, став следующим в роду Дарханов, что правят Горным Гнездом железной рукой. Мой брат был слишком мягок, распустив свою дружину и людей. Броган дарует величие нашему роду и не склонит колен ни перед одним таэтом или князем. А сейчас вели позору нашего дома прийти в мои покои и пояснить своё поведение. — Салем может и не пустить меня на порог, — кисло признал бета. — Он не подчиняется мне. — Тогда напомни ему, — выцедил Алатар, — что мне ничего не стоит отправиться к своему брату и отравить последние часы его жизни жалобами на недостойное поведение его единственного внука. В ожидании, пока будет исполнен его приказ, Алатар откинулся в кресле и, подняв колокольчик, нетерпеливо прозвонил в него. В комнату тут же просеменил один из омег-служек. Алатар велел налить ему вина и принял кубок из рук слуги. Шелест одежд и тихий мелодичный голос, произнесший имя Алатара, оторвал его от смакования нежной терпкости вина, и праймер поднял глаза на застывшую перед ним фигуру в белых одеждах. Серебро волос струилось по безупречным складкам шёлкового одеяния, чей подол и пояс были расшиты золотой нитью до самых бёдер. Из-под подола с нижними юбками выглядывали кончики мягких домашних туфель. Праймер в который раз со жгучей завистью признал, что омега умел носить наряды так, словно был рождён для королевского трона. — Ты звал меня, Алатар? Праймер прошёлся взглядом по точёному подбородку, безупречным губам, изящной линии носа и остановился на глазах, что и по прошествии стольких зим заставляли его суеверно скрещивать пальцы в защитном жесте. Никто из известных ему разумных двуногих не имел такой аметистовой глубины взора под пеленой длинных тёмных ресниц, лишь ледяные колдуны из сказок его далекого детства, завлекавшие путников своим сладкоголосым пением, чтобы погубить в снежной замети. Впрочем, видел Алатар только одну часть лица с матовой белизной кожи, другую — почти полностью закрывал капюшон. — Звал, Каллен, — праймера всегда раздражало то, что юному Дархану дали слишком гордое имя, больше подходящее альфе. — И ты не торопился предстать пред мои очи. — Я пришёл, как только привёл себя в порядок… — После очередной вопиющей выходки, — оборвал старший омега. Младший безмятежно встретил его рассерженный взгляд. — Мне было необходимо выбраться за стены. — Наш тэр умирает, а тебе захотелось прогуляться? За стены крепости, взяв с собой только одного домина? — Я вернулся до наступления ночи. — Одного домина, — повышая голос, повторил Алатар. — Который стоит десятка воинов. И к чему такое волнение, дядюшка? Неужто прольёте по мне хоть одну слезу, если я не вернусь? — Ах ты… неблагодарный щенок! — Алатар, задохнувшись, отбросил кубок. Вино, расплескавшись, запачкало подол его верхнего платья, вызвав ещё большую злость праймера. — О, бросьте, дядюшка, — Каллен усмехнулся, — не будем опускаться до оскорблений. Мне хорошо известно, что ваши упрёки вовсе не свидетельство тревоги о моей ничтожной особе. Вам неприятно лишь то, что я выскальзываю из-под вашей власти, но напомню, что я не ваш служка и не заточён в стенах крепости. — Всё меняется, Каллен, — Алатар зашипел, впивая длинные ногти в подлокотники кресла, — и я подожду, когда придёт время, научить тебя должному почтению. Младший из Дарханов усмехнулся. Он знал, чего ждёт Алатар — смерти его деда. Вот только даровать праймеру удовольствие заполучить его в свои цепкие руки он был не намерен. — Если вы закончили с выражением своего недовольства, я хотел бы вернуться в свою комнату, — Каллен слегка склонил голову, — меня ждёт домин, дабы продолжить оттачивать мои умения услаждать слух и взор супруга. Хотелось бы уважить его прилежным изучением того, что мне никогда не понадобится. Не дожидаясь его согласия, Каллен, развернувшись, направился к двери, припадая на правую ногу. Как только внук таэра Дархама покинул комнаты праймера, внутрь пробрался Морис. Бета принялся громко возмущаться наглостью юного Дархана, но Дарующий заткнул его взмахом руки. С дерзким мальчишкой он разберётся сам, как только Каэлл Дархан закроет глаза. А ждать этого осталось не долго. тэр* — мелкопоместный лорд, имеющий своего сюзерена — таэта.