Ущербная Луна

       Присутствие жизни на ранее пустовавших землях Гаэлль увидел задолго до того, как прибыл в само поселение. Часть заросших сорняками полей была обработана, плодовые деревья заботливо подрезаны, а нижние ветви укреплены подпорками. На пригорке, у хрустальных вод ручья землю разделали на грядки, поставив рядышком нелепое чучело из соломы в старой порванной рубахе. На подъезде их встретили вооружённые серпами и ржавыми мечами альфы в изношенной одежде, с обросшими клочковатыми бородами лицами. В сторону селения прыснул по тропе быстроногий мальчуган, предупредить о госте. Незнакомца на породистом боевом жеребце встречали настороженным взглядом, отступали с тропы, пропуская мимо себя, и тут же смыкались за спиной, чтобы обсудить всадника и то, чем могло грозить его появление. Двигаясь по тропе, уложив руку на бедро, поближе к рукояти меча, Ат-Нараш зорко выхватывал взглядом возможную опасность. Но ни засевшая на ветвях деревьев, подобно воробьям, тощая ребятня, ни шедшие от ручья с вёдрами воды двое омег, оба на сносях, с запавшими щеками, ни дряхлый старик-бета, выпасавший трёх полудохлых коз, опасности не представляли. Как и стянувшиеся к нему два десятка поселян. Остановив коня перед встречающей его процессией, таэт огляделся. В памяти тут же расцвело воспоминание — добротные срубы, тучный скот, пасущийся на бескрайних лугах, колосящаяся в полях пшеница и радостные светлые лица. Он помнил всех — болтливого Заэра, местного весельчака и балагура, а ещё лучшего кожевника на весь Длинный Дол; здоровяка Фетжена, кузнеца и мастера на все руки, его бойких подмастерьев — Лота и Бодвина; спокойного вдумчивого Пелегуна, лекаря и травника, чьи руки приняли его на этот свет; мудрого седобородого Фрейра — главу селения, к которому не гнушался приходить за советом его отец. И ещё многие десятки и десятки лиц, знакомых ему с тех времен, когда никто не звал его наследником таэта, а просто «пострелом», гонявшим в ватагах таких же босоногих ребятишек с деревянным мечом и рогатиной по улочкам селения, гордо звавшегося Великодубровицей. Стоявшие перед глазами воспоминания рассеяло горькой реальностью, обнажив чужие безрадостные лики, покосившиеся избы, хранившие на себе следы огня и разрушений, с проросшими сквозь пустые окна деревцами, сорняками у порогов и проваленными крышами. К стенам домов лепились шалаши, собранные из подручных средств — срубленных веток, выпавших из строений брёвен, скреплённых глиной и древесной смолой. И почти у каждого жалкого жилища жались друг к другу истрёпанные лишениями люди. Большей частью омеги с детишками да старики. Ряды пришлого люда разошлись и вперед вышел альфа — крепкий, с военной выправкой, с проблеском седины в русых волосах и окладистой бороде. Правый рукав поношенной, но чистой рубашки был пустым, аккуратно подшитым к культе руки, что заканчивалась чуть ниже плеча. Сопровождавшие Гаэлля мальчишки, подойдя к мужчине, наперебой заговорили, и Ат-Нараш понял, что видит перед собой отца подростков — Тита Столетнего Дуба. Остальные уважительно отошли назад, уступая право вести переговоры с незнакомцем однорукому. Закончив разговор с подростками, тот подошёл ближе. — Кто будешь таков, землячок? — пробасил однорукий степенно. — Как звать-величать? — Гаэллем отец-родитель назвал, — представиться полным именем генерал не спешил. Как и сообщать о том, что топтали пришлые исконные земли его рода. — И из каких мест, Гаэлль, тебя к нам долгие дороги привели? — С земель Йоннета. Тит, окатив его и коня цепким взглядом, усмехнулся, качнувшись с носка на пятку и обратно. — И как поживает достославный король Эзариус Хитромудрый? Всё так же плетёт заговоры, как паук паутину? Ат-Нараш улыбнулся. Образ паука подходил королю Йоннета по всем статьям. Потому и за глаза так звали — Король-Паук. — Плетёт всё так же. — Не успокоится никак, старый злодей. — Тит погладил плечо с обрубком. — Под его знамёнами руку потерял. Довелось похлебать из походных котлов войск Йоннета, продавал свой меч и Кэссу. И за наших князей биться в Первой клановой войне. — Давненько это было, — Гаэлль, прикинув в уме, сколько же лет назад на Севере разгорелась первая война кланов, движимых идеей создать на Севере единое государство, решил, что Столетний Дуб прожил лишь половину «отмеренного» ему прозвищем века. — Давненько, — согласился однорукий и, стряхнув рассеянность с лица, потянулся провести рукой по шее жеребца. — Красивый конь. Чистокровный аррак*. Жеребец нервно всхрапнул, мотнул головой, кося карим глазом на хозяина. Генерал успокоил коня, потрепав по холке. — Красивый, — признал он, вымораживая тон и укладывая ладонь, словно невзначай, на ножны с мечом, — и ничью руку, кроме моей, не признает. В бою вражьи головы, как орехи колет. Столетний Дуб усмехнулся, предупреждение понял и отступил назад. — Будь нашим гостем, Гаэлль Неизвестного мне дома, — провозгласил он традиционную фразу гостеприимства, — встретить тебя хлебосолом не смогу, сам видишь, бедны как сироты, но добрым пивом угощу. Из старых запасов, — добавил он с громким хохотом, — от омеги своего старшего прячу. Прижимист он у меня, нашёл бы — отобрал. Дождавшись приглашения, Ат-Нараш покинул седло. Теперь он был гостем, и его особа была неприкосновенна, как жизнь, так и имущество, потому генерал без сомнений передал повод Верного Арвэну. Приглядевшись к мальчишке, Гаэлль понял, что тот был куда старше, чем показалось ему прежде — лет шестнадцати-семнадцати, но слишком уж худой, сытой жизни никогда не видевший. Прежде, чем отдать ему повод коня, Гаэлль снял с луки седла болтавшегося в кожаной петле перепела и отдал мальчишке, велев передать птицу родителю-омеге. Арвэн подарок альфы оценил блеском тёплых искр в карих глазах и весьма похожей на отцовскую скупой улыбкой. Тит Столетний Дуб ожидал своего гостя на пороге едва ли ни единственного относительно целого жилища — хижины, что когда-то принадлежала кузнецу Фетжену и его семье — прекрасному ясноокому омеге Ламиру и их трём детям. Сложен был дом из цельных брёвен дуба, с крепкой крышей, на которую настелили слой земли и засадили мхом. Оттого, видать, и устояло гнездо кузнеца перед разгулом огня, который прошёлся по селению двенадцать лет назад, скрыв следы учинённой резни и погребя под собой тела тех, кому не удалось укрыться в окрестных лесах от не знавшего жалости врага. Устоял дом, но не его хозяин, павший от меча, заливая порог своего дома кровью рядом со своим истерзанным насилием омегой. Войдя в дом вслед за Титом, Ат-Нараш осмотрелся — воспоминания и реальность сплетались перед его внутренним взором, выхватывая из углов смутные образы: то двух игравших на полу у очага мальчишек — самого Гаэлля и Наттана — старшего из детей Фетжана; то воевавших на печи за тряпичную куклу омежек Лиллина и Тилли; то накрывающего на стол, перекинув на спину густую русую косу, Ламира. В доме кузнеца наследник таэта Ат-Нараша любил бывать чаще всего. В семье кузнеца его всегда ждали пирожки с лесной ягодой и парное молоко. Тени исчезли, открыв взгляду альфы пустое разорённое пространство, несколько лежаков у стен, наспех сколоченных из березовых стволов, укрытых старыми шкурами, да колченогий стол. У печи возился немолодой омега, непривычно коротко стриженный, с усталым некрасивым лицом. За широкие штаны омеги держались двое маленьких погодков, третий, совсем ещё грудничок, висел за спиной в наплечной перевязи. Младенчик спал, сунув в розовый ротик палец. Появление гостя Дарующий встретил недовольным взглядом, не переставая помешивать в большом казанке пахнущее грибами варево. С лежака в углу поднялся молоденький омега, глядя на Тита большими испуганными глазами. Тит велел омегам подать на стол «чем богаты» и оставить их одних. На стол споро выставили деревянные тарелки, кувшин с родниковой водой, блюдо с серым хлебом и солониной и глиняные кружки. Гаэлль с опаской сел на хрупкий треногий табурет. Тит, дождавшись, когда омеги выйдут из дома, полез в неглубокий подпол и вытащил наружу жбан с пивом. Пиво оказалось разбавленным и кислым, но генерал не жаловался, отпил щедро налитое в кружку и, памятуя о бедности людей, занявших погорелое поселение, угощение похвалил, но к солонине, нарезанной тонкими полосками, не притронулся. Голоден не был, а семье Тита мясо было нужнее. Держа кружку в левой, уцелевшей руке, старый альфа смотрел на гостя хитрыми сощуренными глазами. — Ты ведь бывал здесь раньше, Гаэлль, — выронил он, утирая с бороды пену, — знаешь, что стало с поселением. Не спрашивал — утверждал, и молодой альфа пожал плечами. — Может — был, может — не был. Быльём прошлое поросло, значения не имеет. — Не для тех, кто здесь головы сложил, без вины виноватый. И не для тех, кто в одну ночь всё, что имел, потерял. Брошенных своим таэтом, без защиты, без помощи, вынужденных скитаться по бесплодным землям, отвергаемых другими кланами, у которых и своих голодных ртов достаточно. — Таэт был мёртв! — гневно дёрнув ноздрями, перебил Гаэлль. — В эту же ночь сожгли не только поселение. Сперва они пришли в замок, перерезали дружину, челядь, сбросили со стен на копья искалеченного хозяина, а перед этим… — голос альфы сорвался в хрип, — истерзали до смерти его семью. Тит Столетний Дуб смотрел на него, не отводя глаз. — Смерть забрала не всех, — неторопливо выронил он, — старший наследник остался жив. Мальчонку подоспевшая помощь нашла израненного, но живого… — Лучше бы мёртвого, — оборвал Гаэлль и, опрокинув в себя остатки пива, со стуком поставил кружку на стол. — Лучшим было бы и ему умереть в ту ночь. Старый альфа, помолчав, вздохнул. — Но он всё же выжил. И пора ему вернуться в свои владения и вспомнить о клятве, данной его отцом — служить своей земле и своему народу, быть оком… — …голосом и плечом… — подхватил Ат-Нараш, глядя в шероховатые доски стола, крепко сжимая пустую кружку, — что боронит и поднимает с колен. Тит кивнул. — Верно, Гаэлль Неназванного рода. — Умершего рода, — альфа поднял потемневший взгляд к лицу старейшины, — рода, которого больше нет. — Пока есть ты — твой род не мёртв. По губам Гаэлля проскользнула кривая ухмылка. — Как узнал? — Глаза меня подводят в последнее время, — Тит, ловко управляясь одной рукой, плеснул им ещё пива. — Поначалу и не признал. Я ведь мальчонкой в последний раз видел, когда ты с родителем приехал в Азальберг помощи у князя просить, войска дать степняков с земель Дома Зари изгнать. Крепко кочевые вас тогда трепали, поселения пограничные пожгли. Я тогда десятником служил при старом князе Ульрике, слыхал об изуверствах, что кобыльники над людом мирным чинили. — Да только не помощи от князя мой отец дождался, — выронил Ат-Нараш.  — Не дождался, — однорукий кивнул. — Князюшка за свою помощь много запросил — не много не мало — брачный договор заключить. Между отцом твоим и внуком князя, на роль второго супруга таэту предложенного. С указанием в договоре того, что рождённые от этого брака дети статут первыми наследниками, обскакав уже имеющихся. — Плохая была сделка. — Плохая, — со смешком согласился Тит, — гулявый был потомок княжеский. Ни одного члена с достойным узлом мимо себя не пропускал. Со свету бы муженька сжил, такие планы, говорят, и лелеял. Муженька отравить, и живых наследников вместе с их родителем-омегой, одного за другим, вслед за таэтом отправить. Давно на владения Ат-Нарашей Ульрик зарился, подстрекаемый Шэрраном. Уж больно сладкое место застолбили Ат-Нараши в своё время, отстояв своё право на земли у Вдовьих болот, богатые рудниками да чернозёмом. Того, как вытянулось лицо Гаэлля, Тит не заметил, опрокидывая в себя пиво. — Договор всё равно не заключили, — генерал не спеша сделал и свой глоток. — Потому что нашёлся тот, кто твоему папаше глаза на женишка открыл, — подхватил Тит, опустив кружку. — Ты, что ли? — Не я. Нашептали пташки, мне неведомые, на ухо одного близкого к твоему отцу человека. А тот правду куда надо донёс. Крепко тогда Ульрик оскорбился, когда отказ заключить брак от твоего отца услышал. Да ещё со столь нелестным для внука князя пояснением причин отказа. Генерал, отставив кружку, нагнулся к столу, сверля Тита угрюмым взглядом. — Кто этот человечек, что моему отцу правду о Элендине шепнул? Тит хмыкнул: — Уже не отрицаешь … — Кто? — оборвал его Гаэлль голосом, не терпящим неповиновения. Старый альфа, выдержав паузу, потянул жилистое тело из-за стола. — А ты сам его спроси, — ответил он, — ты ведь к нему путь и держишь. Гаэлль, поняв на кого намекает бывший десятник князя Азальберга, оторопев, разогнулся. — Каэлл Дархан? — Он самый. Пойдём, — позвал Тит, — покажу тебе кое-что, таэт Ат-Нараш. Молодой альфа, погрузившись в думы, услышал его не сразу, но как только однорукий тронул его за плечо, встрепенулся и поднялся. У ступеней их ожидал Арвэн с Верным. В седло садиться Гаэлль не стал, повёл коня, держа за повод. Над головой альфы пролетела Перла. — Эх, — огорчённо крякнул, уже выйдя на лесную тропу, Тит, — про жбан забыл. Вернусь — закатят мне мои омеги скандал, хором во главе с Юлисом. Он у меня вообще-то тихий, но бражного духа на нюх не переносит. Особенно сейчас, когда младшОго грудью кормит. Снова альфу родил, — с гордостью бросил через плечо Столетний Дуб, — одиннадцатого. Ни одного омеги. Семя у меня, видать, такое. — Слышал, у тебя их сто, — пробормотал Гаэлль, вылавливая знакомые ориентиры: Медведь-камень, лощину, где с детьми поселян потасовки устраивал, древний дуб, расколотый молнией, сухой, чёрный. — Врут слухи, — Тит издал довольный смешок, — лишь восемнадцать. Альф после последней войны мало осталось, вот и оброс я четырьмя омегами. Один родами первенца умер, — в голос старого альфы вскользнула печаль, — горевал за ним сильно. Юлис сам ему замену нашёл. Брата усопшего привёл, младшего. Маэла. Хороший парень. Ты его в доме видел. Но молод ещё, на ложе не беру. Жду, когда подрастёт и сам позовёт. Силовать Дарующего — грех. Ат-Нараш запнулся за воздух, остановился, стекленея взглядом. Верный уткнулся в плечо хозяина носом, тихо заржал. Тит, услышав жеребца, оглянулся. — Ты чего, ваша светлость? Ат-Нараш тряхнул головой. — Ничего. Долго ли ещё идти? Меня мои спутники ждут. — Да пришли уже. Старый альфа отступил с тропы и Гаэлль увидел сложенный из белого камня склеп. Большой, крытый черепицей, с широкими арочными дверьми, обитыми бронзой и начищенными до блеска медными пластинами. Усыпальницы Гаэлль в лесах у поселения не помнил, и свежая кладка говорила о том, что выстроили её уже после того, как он покинул Север. — Кто здесь лежит? — спросил он. — Родители твои, — Тит встал рядом. — И жители деревни. Те, чьи кости зверьё не растащило. Все тут покоятся, рядом со своим господином, его омегой и детьми. Ногти Ат-Нараша впились в ладони, но когда генерал заговорил, ни одной эмоции не скользнуло в голос. — Кто велел перезахоронить тела? — Твой опекун. Склеп строили мы, за это Дархан позволил нам занять поселение. Семью твою перенести пришлось — на земли у замка болота наступили. Дамбу поддерживать было некому, её и размыло. Вода хлынула на поля, затопила усыпальницу. Гаэлль угрюмо молчал — потревожить покой мёртвых было делом недобрым, но пояснение Тита его гнев погасило. — Оставлю тебя одного, таэт, — потоптавшись, сказал старый альфа. — Дальше ты тут сам. Ат-Нараш, погрузившись в созерцание склепа, его слов не услышал. Лишь через некоторое время молодой альфа понял, что стоит перед усыпальницей в одиночестве, и шагнул к дверям склепа. Дверь оказалась не заперта, и он вступил в прохладу тёмного помещения с каменным полом и видневшимися в полумраке у противоположной стены несколькими большими кубами, выточенными из гранита. Два центральных, самых больших, занимали останки его родителей, о чём свидетельствовали письмена на покрывавших саркофаги плитах, в двух поменьше лежали его близнецы-братья. Ещё один саркофаг, попроще, невысокий, без надписей на крышке, размещался у подножья погребения таэта и его омеги. В нём лежали кости погибших в поселении. Ступив ближе, Гаэлль провёл рукой по погребению отца и повернулся к соседней могиле родителя-омеги. На серой плите лежал букетик нежных лесных фиалок, называемых на севере «лаэнари». Ат-Нараш поднял цветы: фиалки были совсем свежими, перевязанными золотистой лентой со стеклянными бусинами на конце. Такими любили подвязывать пышные рукава своих рубашек омеги высшего сословия. Гаэлль вздёрнул брови — цветы ещё хранили росу на лепестках и альфа тут же крутнулся на пятках, молниеносно выхватывая меч из ножен. Тень в углу, издав испуганный писк, метнулась из своего убежища к выходу. В ноздри Ат-Нараша ввинтился шлейф сладковатого запаха. Взметнулись юбки верхнего одеяния омеги. Помянув Тёмного, Гаэлль, бросился за Дарующим. Тот оказался шустрым, и выскочил из склепа быстрее альфы. Выбежав наружу, Ат-Нараш увидел лишь удалявшиеся вверх по тропе на быстроногих изящных скакунах две фигуры в развевающихся одеяниях. — Ах ты ж… — таэт, выбранившись, бросился к своему гарцевавшему жеребцу и вставил ногу в стремя. Вставил — и с воплем повалился на землю вместе с седлом. Верный заржал, отпрянув в сторону от ругавшегося альфы. Держась за ушибленный бок, Гаэлль поднялся на ноги и перевернул седло. Подпруга была перерезана острым ножом. Ат-Нараш с досадой сплюнул. — Ну, попадёшься мне в руки… — он запнулся, поняв, что так и продолжает сжимать в кулаке изломанные фиалки. Сам не зная почему, он сунул букетик за пазуху. Взвалив на спину повреждённое седло, альфа, сев на жеребца, крепко обхватил его бока ногами. Следовало бы наказать наглецов, да тех и след простыл. Преследовать тяжеловесным боевым конём легконогих лошадок без седла — было напрасной тратой сил. Тронув бока жеребца пятками, Ат-Нараш направил Верного обратно в лагерь. Над его головой пролетела с прерывистым клёкотом Перла. Птица, ставшая свидетелем позорного падения альфы на землю, казалось, смеялась. аррак*(автор.) порода боевых коней вроде нашего фриза (фризских лошадей).