Ущербная Луна

       Ближе к рассвету гроза стихла, сменившись повисшей в воздухе влажностью и пением птиц, приветствовавших новый день. На ветвях деревьев, высокой траве повисли капли, срывавшиеся в лужи при малейшем дуновении ветра, доносившего с расстилавшихся у кромки леса Вдовьих болот запах торфа и стоячей воды. Под копытами лошадей раскисшая земля оскальзывала, оставляя длинные жирные мазки следов. Два породистых жеребца под седлами с высокими луками на манер, принятый в далеком Йоннете, двигались по лесной тропе, делая аккуратные шажки, нервно вскидывая головы и потряхивая свисавшими с поводьев шёлковыми кистями. В седлах сидели всадники, вооруженные мечами и короткими кинжалами с широким треугольным лезвием, чьи ножны крепились к икрам, как то было принято в Кэссэ. Одежда и повадки выдавали в них воинов, которым довелось попутешествовать по миру и, скорее всего, повоевать по разные стороны вечно конфликтовавших между собой южных королевств. Отчасти так и было, но оба всадника уже давно оставили свои мытарства позади, присягнув королю, который сумел добиться их уважения и верности. Гаэлль и Даннар, покинувшие лагерь торгового каравана едва солнце встало над краем горизонта, пробирались лесными тропами, намереваясь выйти к полудню к старому торговому тракту у пустошей Мёртвых земель. О том, почему их так прозвали местные, и вели разговор, коротая путь. Объяснить мрачное название взялся северянин. — Мёртвые оттого, что жилья человеческого на них нет уже, почитай, почти век, — Гаэлль сидел в седле, уложив ладонь на бедро, сунув в рот сухую травинку. — После последних войн с Ордой степняков на тех землях расцвела неизвестная хворь, выкосив не одно поселение от мала до велика, и народ в страхе оставил проклятые земли, не захоронив своих покойников. Потому, говорят, и бродят по ночам их неприкаянные души и губят всех живых, кто решается подойти к краю мёртвых земель. Даннар, слушая его речь, осенил себя жестом защиты, принятым на его родине в Средиземье, скрестив указательный и средний пальцы. Гаэлль усмехнулся. — Не страшись, брат. Болтовня это всё омежья. У Мёртвых земель я не раз хаживал и никаких духов ни разу не повстречал. Если они и были, то давно сгинули. — Духи вечны, мой генерал. — Не называй меня так, здесь я просто… Гаэлль, — альфа, сплюнув травинку, потёр подбородок. Щетина пробивалась только там, никак не желая нарастать на щёки. — Что ты знаешь о Наруфиль-хане? — спросил он, неожиданно меняя тему. Отвлекаясь от низко пролетевшего над ними сокола, издавшего резкий клёкот, Даннар пожал плечами. — Не последнее лицо в торговой гильдии столицы, — сказал сотник, — вхож в дом королевского казначея, с которым породнился через племянника-омегу. Частенько бывает на приёмах в его доме. — Близок, как оказалось, и к самому королю близок, — задумчиво проронил Гаэлль. Становилось понятным, почему Наруфиль-хан был выбран Эзариусом как посредник, чтобы склонить Гаэлля помочь гильдии в прокладывании новых торговых путей. Весь остаток ночи альфа размышлял о задании короля, как и о том, должен ли рассказать о нём Даннару, а главное, взяться за его исполнение. Знал ли Эзариус, о чём просил своего генерала? О том, что от Дома Зари остались одни выгоревшие руины да безлюдные земли, продуваемые холодными ветрами. Скорее всего, знал. Эзариус любил быть в курсе того, что представляли из себя его люди и какие скелеты держали в своих сундуках. Сняв ладонь с бедра, генерал привычным жестом переложил руку на рукоять меча. Прикосновение к истёртой коже рукояти старого клинка из арканской стали успокаивало. Гаэлль уже не помнил времени, в котором рядом с ним не было верного коня и оружия. Сколько лет он провёл на войне? Пять? Десять? Вечность? Он не считал, так же, как не мог сказать, сколько шрамов хранило его тело. Тренированное для боя, созданное убивать без жалости и долгих раздумий. Больше он не будет настолько слаб, чтобы позволить случиться с ним тому, что кануло в лету, но никогда не исчезнет из его памяти. Даннар, не замечая того, что его спутник глубоко ушёл в себя, продолжал размышлять о древних проклятиях. — Позади нашего селения, где я родился, в лесу лежали развалины старого храма. В старину в нём случился пожар, несколько служителей погибли, не успев выбраться наружу. Пожар потушить не удалось, крыша храма провалилась, и тела погребло под нею. Через несколько лет на том месте нашли мёртвого поселянина-бету. Он пошёл в лес за грибами и пропал. Когда его нашли, он уже был изъеден волками, синюшный, страшный. А через год там же обнаружили растерзанное тело крепкого альфы. Проклятое место продолжало забирать по жертве каждый год, пока староста не пригласил из столицы жреца, и тот не освятил проклятое место. — И как? — усмехнувшись, спросил Гаэлль, выныривая из своих мыслей. — Помогло? — Не слишком, на пару зим, а после особо лютых морозов омежку там нашли. Тоже волками загрызенного. — Так может, нужно было волков перебить в округе, а не храмовника звать? — Безбожник ты, — проворчал Даннар, благоговейно вынимая из-за пазухи кожаный шнурок со свисавшим с него костяным божком Старца-хранителя — веры старой, как сами земли Средиземья и прикладывая образок к губам, — не слушай его, Старец, этот северный дикарь до сих пор из медвежьих шкур не вылез, идолам своим поклоны бьёт. Гаэлль, добродушно посмеиваясь, тронул пятками бока своего жеребца, ускоряя ход. Так уж искони повелось в Треземелье: считать суровый Север населенный воинственным народом — глухим и диким, обманчиво изнеженный Юг — средоточием культуры и знаний, а Средиземье, край землепашцев и пастухов, — колыбелью веры и сытого благополучия. Север поставлял лучших воинов и мастеров по железу, Срединные земли, лежавшие между Югом и Севером, были житницей и кормилицей. Юг же рождал тех, кто двигал науку и культуру, рождал гениев и злодеев, сотрясавших интригами весь мир. Гаэлль Ат-Нараш своей принадлежности к дикому Северу никогда не отрицал, Даннару — сыну землепашца, только по нужде избравшему путь воина, было не понять впитанной с молоком омег любви северян к свободе, защищать которую приходилось с малых лет с мечом в руках. Суровые каменистые земли, лежавшие у подножья Чёрных гор, большую часть года покрытые снегом, не терпели слабых, и вера тут была лишь одна — в меч да в род, что клялись защищать до последнего вздоха. Лишённого рода на Севере звали «камэал тар» — живым мертвецом, и изгоя, потерявшего право сидеть в длинные зимние ночи у очага своего гнезда, могла ждать лишь милосердная смерть от падения на собственный меч. Жеребец Гаэлля громко заржал, вырывая его из созерцания медленно ползущих по небу облаков в коридоре из зелёных крон, и генерал тут же натянул поводья. Даннар, заметив его поднятую руку, сжатую в кулак, остановил коня вслед за ним. — Что такое? — тихо спросил блондин, укладывая руку вслед за своим спутником на свисавший с широкого ремня меч. — Прислушайся, — не оборачиваясь, бросил Гаэлль. Блондин добросовестно напряг слух, выпятив подбородок. Вокруг них шумел лес, ветер трепал листву, изредка взметая палый лист на тропе. Вдалеке забарабанил по толстой коре красноклювый дятел, добывая из коры жирного жука. Над головами пролетел сокол, клёкотом обращая на себя их внимание. Гаэлль вытянул одетую в плотную кожаную перчатку левую руку вбок, и птица спланировала на обвязку из плотной бечевы на запястье, цепко обхватив её серповидными жёлтыми когтями. — Тише, Перла, — пробормотал генерал, успокаивая возбуждённого ручного любимца, не прекращая внимательно вглядываться в гущу леса впереди. — И сам уже всё понял. — Что понял-то, — сердито бросил ему в спину Даннар, никогда до конца не веривший в то, что его спутник мог понимать глупую птицу. — Что тебе эта курица нашептала? — Перла — не курица, — оскорбился за любимицу Ат-Нараш. — И нашептала она мне то, что и мой нос дикаря уже до меня донёс, в отличии от твоего. — У меня в носу ушей нет, — огрызнулся Даннар, но, добросовестно задрав голову, втянул в себя воздух. Втянул и замер, вытаращив глаза. — Омега… течной, — пробормотал со стоном, — сла-адкий… Гаэлль фыркнул, подкидывая сокола с руки в воздух: — Течного ты и в болоте услышишь. — Так кому чего не хватает, — проворчал блондин. — Это к тебе омеги липнут гроздьями, за глазищи твои колдовские готовы душу продать Тёмному*, а мне за каждый взгляд их дурным кобелем приходится хвостом крутить. Генерал, проследив за полетом сокола, взявшего направление на север к болотам, пожал плечами. — Мне омеги ни к чему. Пару свою уже нашёл. — Который тебе потомства не даст, — завёл старую песню Даннар. — Айлин твой во всех смыслах хорош, да только не родит тебе бета сына. — Значит, так тому и быть, — отрезал Гаэлль. Набежавшая на чело брюнета тень была предупреждением любому о неминуемом наказании за попытку влезть в душу генерала, но Даннар гнул своё на правах друга. — Род свой оборвать последнее дело, брат. На союзе Защищающего и Дарующего наш мир держится, потому и повелел в своих заповедях Старец-хранитель брать альфе союз с омегой для продолжения рода. Альфе быть Защищающим род, омеге — Дарующим жизнь, а бете — Хранителем очага и помощником омеге. — Щедро же твой Старец-хранитель с бетами обошёлся, — едко выдал Гаэлль, — в вечные прислужники им роль отведя. При колыбелях детских стоять, у очага спины не разгибать, да на чужое счастье любуясь, в подол по ночам плакать. — Такая у них доля, — важно изрёк Даннар. — Раз уж дар давать жизнь не дан — роду служить по-иному. Северянин покачал головой — выросший в вере в Старца-хранителя, Даннар имел свой устоявшийся взгляд на жизнь и сдвинуть его с крепко укоренившихся убеждений Гаэлль даже не пытался. — Наследник мне ни к чему, — заканчивая разговор, произнёс он, — дети делают нас слабыми, их глупость подвергает опасности взрослых, так что предпочту обойтись без них. Союза со мной омегам не видать, у брачного алтаря я не встану, раз уж Старец не одобряет союза с бетой, так что, дружище, надежду мира на продолжение жизни я оставлю таким, как ты. Даннар, издав возмущённое восклицание, подбоченился, намереваясь продолжить спор, но тут издалека донесся приглушенный расстоянием отчаянный призыв о помощи, и альфы синхронно повернули головы на шум. Сразу же вслед за криком раздался отчаянный, долгий омежий визг, и альфы одновременно ударили пятками в бока жеребцов, поскакав по тропе в гущу леса. Из-под густой сени леса они вырвались на поросший кустарником подлесок и, галопом преодолев неглубокий ручей, широким веером разбрызгивая хрустальные капли воды из-под копыт, вырвались на поросшую травой земляную дорогу. Призывавших на помощь увидели сразу — двое худосочных мальчишек, прижатых к боку старой крытой повозки с запряжённым в неё мулом, тщетно пытались отбиться от окруживших их смеющихся альф. Один из пареньков, омега с растрёпанной тёмно-каштановой косой, сидел на земле, держа перед собой в трясущихся руках обломок ржавого копья. Второй — русоволосый бета, отчаянно отбивался коротким кинжалом от гоготавших над его потугами казаться грозным альф. Противниками мальчишек были одетые в лёгкие панцири поверх кожаных курток мужчины с заросшими щетиной лицами. В стороне от дороги стояли осёдланные лошади, которых держал за поводья подросток-омега с раскрашенным лицом, облачённый в кричаще-яркие обноски. Придержав коней на мгновенье, оценивая представшее им зрелище, Гаэлль с Даннаром, переглянувшись, потянули мечи из ножен и, пришпорив коней, понеслись в направлении повозки. Топот копыт заставил обидчиков двух путников обратить взор на свои тылы, и мужчины слаженно рассыпались в полукруг. Из ножен потянулись мечи, из-за плеча секиры. К счастью для Гаэлля с Даннаром, лучников среди них не было. Забыв о мальчишках, альфы, вращая оружием и издавая воинственные кличи, подпустили двух друзей ближе, рассчитывая на быструю победу, однако весьма просчитались. Влетать в их кольцо-ловушку сломя голову Гаэлль с Даннаром не собирались, подскакав ближе, веером разошлись в стороны, нырнув за спины врага. Мечи рассекли воздух, и сразу двое оказались на земле, крича от боли, ещё один зазевавшийся снопом рухнул в пыль с глубокой раной на шее. Упавший звуков не издавал, будучи безнадёжно мёртвым. Оставшаяся в строю тройка разбежалась, уходя от вихря стали. Всадники-побратимы своё воинское мастерство отточили не в одном десятке боев и стычек. Проредив врага, Гаэлль с Даннаром повернули обратно, но на подъезде к повозке покинули седла, не останавливая бега жеребцов и молниеносно бросились в атаку. Оба воина не красовались, не издавали ни звука, за них говорила звонкая арканская сталь, что без устали встречала мечи, нанося удар за ударом. Металл клинков отливал синим, что вскоре смешался с алыми всполохами крови. Не своей — вражеской. Боевые побратимы не допускали ошибок, прибавлявших новые шрамы к уже имевшимся. Пятеро против двоих очень быстро стали четырьмя, тремя, двумя, а потом и одним. Последний из выживших упал на колени с повисшей бесполезной плетью рукой. Кровь хлестала из глубокой раны на плече, щедро орошая зелень травы. — Пощады… — прохрипел он разбитым тычком рукояти меча Гаэлля ртом. Генерал, опустив меч, ухватил его за жидкую косицу на затылке. — Кто вы, — яростно прорычал он, заставив поднять лицо, перекошенное мукой, — чьи люди?! — Свои собственные… — воин застонал, когда пальцы брюнета впились в зиявший красным «рот» раны. — Наёмники… — Князя Дартанна? Наёмник кивнул, подтверждая. Гаэлль, нагнувшись, зашипел: — Это не земли Шэррана, шакал. Знаешь ли ты, в чьих владениях посмел мародёрствовать? И что имеет право сделать с тобой их хозяин? — Они ничьи, — взвыл наемник, задёргавшись в руках брюнета, — вся семья последнего таэта мертва! По губам Гаэлля проскользнула ухмылка. — Ошибаешься, наёмник, — процедил он, — не вся, — и, разогнувшись, одним отточенным движением прошёлся мечом по горлу пленника. Бородач, забулькав кровью, задёргался в руках северянина в недолгой агонии, и Гаэлль с брезгливостью отбросил от себя мёртвое тело. Даннар, привычный к виду крови и смерти, стоял рядом, внимательно глядя на друга. Никогда ранее генерал не проявлял жестокости к тому, кто просил пощады. И не карал того, кто не носил оружия. Но выводы блондин делать умел и слух имел отменный. — Так, значит, это твои земли, — сказал, присаживаясь рядом с казнённым, чтобы вытереть ножны клинка о подол рубахи мертвеца. — Не знал, что ты у нас такое благородие. — Таэтом нельзя перестать быть, — резко бросил Гаэлль, обводя тоскливым взглядом окружавшие его земли, знакомые каждым холмом и долом. — Даже умерев, ты остаешься хранителем каждой пяди своей земли. — На которых, похоже, народу обитает немного. Ат-Нараш поджал губы, не спуская глаз с заросших полей. Он помнил их другими, тучными, золотыми от колыхавшейся под ветром пшеницы. В памяти промелькнула череда лиц: отца, двух братьев-омежек, таких же темноволосых, зеленоглазых, как и он сам, все трое были похожи на родителя омегу. Воспоминания вызвали боль в груди, там, где гулко билось его сердце. Глубоко вдохнув, альфа прогнал воспоминания вглубь сознания и развернулся в сторону повозки. Двое парнишек испуганно жались к ободьям колеса, обхватив друг дружку в кольцо рук. Адреналин, хлынувший в кровь вместе с боевым азартом, ушёл, и в ноздри альф влился густой аромат течного Дарующего. Даннар со стоном прижал локоть к носу, тихо бранясь. Северянин, сощурившись, направился к повозке. Бета, тут же выпустив друга из объятий, наставил на альфу свое жалкое оружие, сунув Дарующего за спину. — Не подходи! — проверещал он. Гаэлль, не останавливаясь, отбил жалкий выпад кинжалом рукоятью меча, и, вздёрнув плюхнувшегося в пыль задом омегу, поднял его под локотки. Оторвавшись от земли, Дарующий испуганно закричал, но тут же затих, уставившись в демоническую зелень глаз северянина. На генерала смотрело прекрасное розовое личико с заплаканными глазами цвета небес и искусанными губами. — Ничего не бойся, — Гаэлль бережно поставил омегу на землю и снял свисавший со спины плащ. Обернув в него Дарующего, частично скрыв его аромат, альфа выпустил худенькие плечи и отступил на шаг назад. Руки мужчины слегка тряслись — с инстинктами совладать было непросто, но набрасываться на испуганного омегу, едва не ставшего жертвой насилия, он не собирался. Убедившись в том, что Дарующий цел, Ат-Нараш развернулся к бете и, только сейчас разглядев толком его лицо, ругнулся сквозь зубы. Перед ним стоял раб Наруфиль-хана — Тирит.