Бартон и...

      Все умирают. Это Клинт знал давно.       По глупости, по стечению обстоятельств. Очень по-разному: тихо и своевременно, случайно, в борьбе, зубами вгрызаясь в жизнь, логично, жертвуя собой. А ещё слишком часто умирали на работе. На его работе. И случалось, что по его вине или от его собственных рук.       Клинт любил жизнь, но осознавал, что натренирован — когда необходимо — бросаться под пули. Их так учили. За какие-то доли секунды мозг расставляет приоритеты и подаёт импульсы. А потом остается только зажмуриться, ожидая, как тело пронзят пули, перекусит нечто хищное или разорвет взрывом. Довольно неприятные мгновения.       Хотя, может, даже неприятнее, когда зовут в холодное и почему-то всегда мрачное помещение — или оно таким кажется — и показывают кого-то знакомого. Неестественного цвета, словно ставшего чуть ниже, меньше, беззащитнее. И нужно дать ответ: «да» или «нет». Почему-то всегда получается «да».       Иногда звонят. Если не брать сразу, то перезванивают снова и снова, что-то неприятное начинает сосать под ложечкой. Кому он нужен, если ничего не случилось?       Или ловят в коридоре, на улице, немного мнутся, опускают глаза, подбирая слова. И всё становится понятно. Сами собой вырываются вопросы: всё реже «кто?», теперь обычнее — «как?».       Потому что почти не осталось «кто».       В этот раз Клинт даже не запомнил, как ему сообщили. Просто не мог. Потому что они что-то перепутали. Ещё буквально вчера она его поцеловала и огрела по голове. Как всегда. И вроде бы что-то между ними опять появилось. Пробежало, выскользнуло из его пальцев.       Он же знал, что если она не согласилась сразу на его план, то сделает всё по-своему. Нужно было идти с ней, как бы он ни был не согласен. Ведь борьба борьбой, а между ними было столько всего, что…       Что Клинт совершенно не помнил, как был на опознании. Нет, он не плакал. Просто был где-то в другом месте. С Наташей такого случиться не могло. Она не должна с неестественно искривлённой шеей лежать на ледяном столе, прикрытая куском тряпки. Это солдаты вроде него умирают. Агенты сделаны из другого теста. Выкручиваются из любой ситуации, как она всегда и делала.       Агент, но решила поиграть в солдата. А они умирают и слишком часто. Он вроде бы — или ему привиделось? — попытался нащупать пульс на её запястье, но слышал только свой, всё громче и громче стучавший в висках.       Это было какой-то ошибкой. Она притворилась, опять устроила что-то шпионское. Но Бобби подтвердила, что ДНК принадлежит Наталье Романофф, которая определённо точно мертва. И вроде бы отвезла его домой.       Все умирают. И даже Наташа. Наверное, ввязываясь в то, во что она ввязалась, она отдавала себе отчёт. Она всегда отдавала себе отчёт во всём. Даже в их… отношениях. Клинту очень не хотелось думать, что всякий раз это было лишь в её интересах.       Он хоронил Бобби. Но чувствовал себя иначе. Знал, что она жива? Ему хотелось бы верить.       Сейчас всё было слишком по-другому, потому что казалось чем-то настоящим. Он давно уже перестал верить чувствам. Их и не было. Просто слишком много пустоты. Под рубашкой, пиджаком и галстуком. Наташа бы выбрала этот из тех двух, что висели у Клинта в шкафу.       И почему-то все на панихиде подходили к нему, молча кивали или хлопали по плечу. Наверное, Наташа для него значила слишком много. А вот он для неё?       Уже не узнать.       Клинт почти смирился.       Все умирают. И он хоронил многих. Родителей, Барни — но этого говнюка так просто не убить, — Беннера, всех тех, кто погиб из-за Локи. Да, Клинт принял то, что это было из-за Локи. Наташа помогла.       Она вообще стимулировала, вытаскивала из жопы, мотивировала. Она знала его — лучше, чем он сам. Он был простым солдатом и редко думал. Она же была агентом.       Была.       А ведь Клинт держал себя в руках. На опознании и после. Потому что не верил. Потому что…       Потому что сейчас стоял гроб, а рядом фото Наташи — такой красивой и его! — что-то, что он давно забыл, потерял, накатило.       Накатило, против воли подгибая колени. Почему-то щипало глаза, а думать совсем не получалось. Внутри красивой деревянной коробки Наташа, которой там быть не должно. Нечестно. Дерево гроба было слишком неправильно-гладким: пальцам совсем не за что зацепиться. И почему-то сейчас, а не тогда, в морге, пришло осознание, что её нет.       Но её не может не быть. Она была в жизни Клинта слишком долго и много, чтобы просто спрятаться внутри. В голове звучал её голос. Говорил: «Бартон». «Клинт» — для слишком редких и их случаев. Он с ней недоговорил. За все те годы сказал много, слишком много того, что больше никому не мог сказать, но всё равно не всё. И теперь Наташа в ящике, который скоро закопают.       — Она не могла умереть, — Клинт слышал себя и чувствовал, что именно Бобби тащит его на улицу. И Логан.       Он механически поднимал ноги, чтобы не навернуться на ступеньках, когда услышал бесконечно-грустный голос Бобби где-то над своим ухом:       — Клинт, все умирают.