Глава 16. Ангел-хранитель
Когда булочник ушел, кардинал снова позвонил. — Там ожидает кто-то еще? — Да, Монсеньор, некая... — Шарпантье порылся в папке с бумагами, — Элиза Фаржи. Она отказалась передать мне суть своего дела. Сказала, что может изложить его только вам. — Что ж, в таком случае, пусть войдет. Секретарь поклонился и скрылся за дверью. Ришелье подошел к окну. Холодный голубовато-серый свет заливал дворцовый двор. В отдалении, у центральных ворот, мелькали фигуры гвардейцев в черно-красных казакинах. Пошел снег, мелкий и частый, словно дождь, и все вокруг мгновенно затянулось беловатой пеленой; очертания людей, деревьев и построек размылись и стали едва различимыми. Наступила тишина, какая бывает в момент снегопада. Ришелье вдруг ощутил спокойствие, смешанное с грустью и чувством абсолютного одиночества; как будто кроме него самого, этой безграничной тишины и снега больше ничего на свете не было. Отчего-то вспомнился Рюэль и вид из его комнаты на запущенный сад и пруд, которые зимой укрывались снегом и синеватым льдом. Дверь в гостиную скрипнула. В комнату вошла девушка; едва переступив порог, она остановилась, не осмеливаясь пройти дальше. Кардинал с интересом посмотрел на незнакомку. На вид ей было не больше двадцати, и она определенно происходила из числа не самых состоятельных горожан: на ней было платье, аккуратно вычищенное и выглаженное, но заметно выцветшее; на шее был повязан шарф, который едва ли мог защитить владелицу от октябрьских холодов*. Она держалась прямо, но стискивающие одна другую руки и опущенный взгляд выдавали ее волнение. — Вы желали встретиться со мной, — полувопросительно произнес Ришелье. — Да, Ваша Светлость. Это касается арестованного на днях Валера д’Арвиля. Прошу вас, отпустите его. Он ни в чем не виноват. — Следствие еще идет, сударыня. Возможно, господин д'Арвиль не причастен к произошедшему, но пока он — главный подозреваемый и, согласно французским законам, должен содержаться в тюрьме. — Но он не виновен, — повторила девушка, по-прежнему избегая смотреть на кардинала. — Признание виновности или невиновности — прерогатива суда. И здесь я, к моему великому сожалению, ничем не могу вам помочь. Если же вы располагаете сведениями, которые могли бы... — Прошу вас, умоляю! Он пострадал из-за меня, это я во всем виновата! В порыве отчаяния девушка упала перед кардиналом на колени и поцеловала ему руку. У Ришелье, внезапно ощутившего горячее прикосновение чужих слез и растроганного столь искренними человеческими страданиями, не хватило духу отнять ее. — Пожалуйста, прошу вас, — мягко произнес он, помогая гостье подняться, — сядьте рядом и расскажите мне обо всем. — Господи, это так ужасно... Я даже не осмелюсь... — Не волнуйтесь. Со мной вы можете быть откровенны, как на исповеди. Несколько минут гостья молчала, собираясь с силами. — Все так запуталось, что я даже не знаю, с чего начать, — горького улыбнулась девушка, поднимая взгляд на герцога. Ее синие, еще полные слез глаза (Ришелье невольно подумалось, что такого же прекрасного цвета были глаза его любимой племянницы, Мари-Мадлен), поразили его своей кротостью и чистотой. Чтобы немного ободрить девушку, кардинал взял ее руку в свою. — Вы сказали, что месье д’Арвиль пострадал из-за вас. Почему вы так думаете? — Валера ведь арестовали, потому что он отказался говорить, где был в ночь убийства, правда? — Да, сударыня. Это навлекло на него серьезные подозрения. Элиза покачала головой, словно укоряя д’Арвиля. — Валер всегда был слишком благороден по отношению ко мне. Дело в том, что ту ночь он... провел со мной. Девушка стыдливо опустила взгляд. Кардинал неожиданно оказался перед дилеммой: природная деликатность и правила светского приличия требовали от него уйти от щекотливой темы; в то же время ему было просто необходимо задать гостье несколько вопросов, от которых напрямую зависела судьба арестованного офицера. — Вы его невеста? — осторожно поинтересовался кардинал, стараясь интонацией сгладить неловкость вопроса. Девушка несколько минут молчала, глядя куда-то в сторону. Затем, словно твердо решившись на серьезный поступок, обратилась к Ришелье: — Вы сказали, что я могу быть с вами откровенна, как на исповеди? — Я священник. Со мной вам нечего бояться или стыдиться. — Если так, то благословите меня, Отец, ибо я согрешила. Я не была на исповеди три года. За это время я совершила множество поистине ужасных вещей, и даже погубила благородного человека... К удивлению мадемуазель Фаржи, Ришелье выслушал ее исповедь без тени осуждения, без малейшего упрека во взгляде или слове; он продолжал держать ее за руку даже тогда, когда имел полное право отвернуться от нее. В проницательных голубых глазах министра читалось лишь глубокое сострадание и участие. После беседы, продлившейся больше часа, расстроенный кардинал велел заложить карету и отправился в Бастилию.* * *
— Можно сказать, что с ним все в порядке, Ваше Высокопреосвященство, — стражник оглушительно гремел ключами, пытаясь быстро подобрать нужный. — Правда, он не ест и все время курит. Но в остальном... Пожалуйте, Ваше Высокопреосвященство. Кардинал вместе с Рошфором прошли в длинный темный коридор, освещаемый парой факелов. В крепости было влажно и сыро: подтеки на стенах обрастали плесенью и мхом, из щелей тянуло липким чахоточным холодом. Где-то в темноте глухо шелестели крысы. Ришелье, кутаясь в плотный шерстяной плащ, невольно думал о том, что ему самому не раз грозила опасность оказаться в этой темнице. Он в безопасности лишь пока король нуждается в нем; но стоит только потерять несколько метров королевского кабинета, как в его распоряжении окажется целая камера, в которой он едва ли пробудет больше месяца: если его не убьют враги, то не выдержит слабое здоровье. Стражник отпер последнюю дверь, и кардинал вошел в небольшое полукруглое помещение, вероятно, служившее когда-то кладовой или продолжением замкового цейхгауза*. В тусклом свете маленького окна, на дощатом настиле, покрытом старой соломой, сидел завернувшийся в плащ человек. Его можно было вообще не заметить, если бы не тлеющий огонек курительной трубки. Кардинал властным жестом велел своим спутникам оставить их наедине. — Месье д’Арвиль, — начал Ришелье, когда шаги за дверью стихли. — Вы по-прежнему не хотите рассказать, где вы были в ночь убийства Доминика де Блано? — Нет, Монсеньор, — отозвался молодой человек. — Я больше ничего не могу вам рассказать. В ту ночь я был дома совершенно один, высыпался перед предстоящим дежурством. Слугу я накануне отпустил, поэтому никто не может подтвердить мои слова. Ришелье сел на единственный стул так, чтобы хорошо видеть лицо д’Арвиля. — Сегодня днем у меня была мадемуазель Фаржи, и ее версия была совершенно иной. — Элиза? — молодой человек поднял полный отчаяния взгляд на кардинала. На мгновение он стал похож на затравленного зверя, который уже не может бороться и лишь уповает на проблеск милосердия у своего преследователя. д’Арвиль обхватил голову руками: — Господи, зачем... Зачем она это сделала... Она же... — Хотела вас спасти, — ответил кардинал, протягивая молодому человеку флягу. — Вот, выпейте. Вам станет лучше. Прекрасное крепкое вино почти мгновенно прибавило д’Арвилю, истощенному переживаниями и постом, жизненных сил. — Что именно вам рассказала Элиза? — Правду. Абсолютную правду, выдать которую я не имею права. Офицер устало прислонился к холодной каменной стене: — Раз так, то мне действительно нечего больше скрывать. В ночь убийства я был с Элизой в «Красном колоколе». Я хорошо помню, что приехал к ней около десяти часов вечера, потому что в верхних комнатах, кроме нас, больше никого не было. Ушел я утром, часа в четыре. Перед тем как вернуться в роту и заступить на дежурство, мне нужно было успеть зайти домой. — Но дело даже не во времени, — продолжал д’Арвиль, глядя вверх, на арочные своды темницы. — Поймите, мне было просто невыгодно убивать Доминика. Ведь только он мог помочь мне освободить Элизу и увезти ее из Парижа. — Месье де Блано знал о мадемуазель Фаржи? — Да, с самого начала. Так случилось, что именно он привел меня в «Колокол», чтобы развлечься. Там я познакомился с Элизой. Первый раз я пришел к ней как клиент, но потом... Я полюбил ее, и стал приходить просто так, исключительно чтобы увидеться с ней. Постепенно мы сблизились, и я узнал ее историю. Рано осиротеть, быть отосланной к дальним родственникам, которые, спустя годы, просто продали ее в дом терпимости. Несколько раз она пыталась бежать, но ее находили, и все повторялось снова. — Вы человек духовного сана и... — Валер на минуту замолчал, пытаясь побороть душившие его рыдания. — Вы не представляете, каково это, каждый день видеть слезы на глазах любимой женщины, видеть, как она страдает и подвергается унижениям, которых не заслуживает. Слова д'Арвиля невольно укололи герцога в самое сердце. — И тогда вы решили помочь ей? — Да. Я начал играть, чтобы выкупить ее. Год назад имение моей семьи конфисковали за долги, и моих средств было недостаточно. К тому же, надо было придумать, куда ее увезти. Я не мог вернуться с ней в Лангедок — это привлекло бы внимание и со временем непременно вызвало бы скандал. Самым лучшим вариантом был бы переезд куда-нибудь совершенно в другое место, где она могла бы начать новую жизнь. С новым именем, с новым прошлым. У Доминика был дом в Клеси, доставшийся ему по наследству от тетки, и он предложил отвезти Элизу туда. — Из-за чего вы конфликтовали с де Блано? — Он предлагал мне деньги, а я не хотел их брать. Из-за этого мы постоянно ссорились. Доминик всегда делал вид, что он богаче, чем был на самом деле. Я знал, что предложенная сумма поставит его на грань разорения. Я просто не мог согласиться. Тем более, что он и так сделал для нас очень много, когда предложил дом в Клеси. Но даже во время ссор и споров мы оставались лучшими друзьями. Монсеньор, поверьте, я никогда, никогда не желал ему зла! — Почему не рассказали мне сразу всю правду? — отозвался Ришелье из противоположного конца камеры. Его фигура, облаченная в черную рясу, сливалась с темнотой: слабые сумерки высвечивали лишь лицо и руки, делая кардинала похожим на персонажа мастера Рембрандта. — Я не мог... Да и что я должен был рассказать? Что лангедокский дворянин на службе Вашего Высокопреосвященства влюбился в девушку из борделя? Ночи напролет играл в карты с проходимцами и ссорился с друзьями? Все это звучит как... как фарс, недостойный офицера гвардии. Меня бы просто не поняли... — Вы не должны стыдиться своей любви, — ответил Ришелье. — Вы спасли жизнь и, самое главное, душу возлюбленной, а это дорого стоит. — Нет, Монсеньор, я лишь все потерял. Друга, возлюбленную, ваше доверие... Кардинал со своего места видел, как сотрясались плечи д'Арвиля. Молодой человек слишком долго носил бремя тайны, и Ришелье оказался первым, кто выслушал его. Бастилию герцог покинул с тяжелым сердцем.* * *
Через несколько дней после визита Ришелье д’Арвиля освободили и прямиком из Бастилии доставили в Пале-Кардиналь. Герцог принял его гостиной, той самой, где он общался с Элизой Фаржи. — Месье д’Арвиль, — заговорил кардинал, обращаясь к молодому человеку, — как вы уже знаете, с вас сняты все подозрения в убийстве Доминика де Блано. Вы можете вернуться к службе. Если, конечно, пожелаете: произошедшее никак не отразится на вашей дальнейшей карьере. — Для меня будет великой честью продолжать служить вам, Монсеньор, — с поклоном произнес д’Арвиль. — Я очень рад, — удовлетворенно кивнул кардинал. — Однако, прежде чем вы вернетесь в роту, я бы хотел, чтобы вы отправились в трехмесячный отпуск. В ближайшее время у вас будет множество дел, которые потребуют вашего непосредственного участия. — Прошу простить меня, Монсеньор, но, боюсь, я не совсем вас понимаю. Ришелье удивленно поднял брови: — Как, вы разве не женитесь? — На ком? — На мадемуазель Колетт Дюфор. Дочери Жака Дюфора, ныне покойного мастера Парижского монетного двора. Видя, что молодой человек окончательно растерялся, кардинал отпер дверь, которая вела в соседнюю комнату; в гостиную вошла изящно одетая девушка. — Элиза?! — не веря своим глазам воскликнул ошеломленный офицер. — Элизы Фаржи не существует и никогда не существовало, — ответил кардинал, подводя девушку к молодому человеку. — Есть только мадемуазель Дюфор, ваш ангел-хранитель и будущая мадам д’Арвиль. Если, конечно, мадемуазель согласится, — с легкой улыбкой добавил Ришелье. Валер улыбнулся в ответ и крепко взял Колетт за руку. Он не верил своему счастью: происходящее казалось ему чудесным сном, наваждением, которое в любую секунду может рассеяться, и тогда он вновь окажется в Бастилии. — Ваше Высокопреосвященство, я не могу выразить словами свою благодарность. Я обязан вам абсолютно всем: жизнью, счастьем, спасением возлюбленной, спокойствием ее души. Что бы я не предложил взамен, всего будет недостаточно. Поэтому я хочу поклясться вам в абсолютной верности. Вы можете полностью располагать мной: моя жизнь, честь и шпага теперь всецело принадлежат вам. Если понадобится умереть за вас, Монсеньор, я почту это за великое счастье. Пылкая, немного сбивчивая от волнения речь д’Арвиля вызвала у кардинала благосклонную улыбку. — Я очень ценю это, месье д’Арвиль. Однако со смертью лучше пока повременить. Я попрошу вас и мадемуазель Дюфор без отлагательств отправиться в Лион. Там вы должны будете найти архиепископа, кардинала Альфонса дю Плесси (сделать это не составит труда — достаточно будет лишь спросить его в кафедральном соборе). Ему вы передадите вот это письмо. Ришелье протянул офицеру конверт, скрепленный печатью с кардинальским гербом. — С того момента вы будете уже находиться под покровительством архиепископа. От себя лишь скажу, что в приданное мадемуазель Дюфор дается тридцать тысяч ливров и небольшой дом на улице Ботёй. Этого должно хватить для начала новой жизни. Единственное, сударыня, — обратился кардинал к девушке, — архиепископу наверняка понадобится ваша помощь в делах прихода. — Ваше Высокопреосвященство, я твердо решила посвятить остаток своих дней служению тем, кто, как и я когда-то, отчаянно нуждается в помощи. Уверяю вас, я не отступлюсь от своего намерения, — Колетт, почтительно склонила голову и сделала реверанс. Кардинал благословил молодых людей, и уже на следующий день они отправились в Лион.