Чаровник царя всея Руси

      Сказать тут надобно, что сурово принялась за любимца царского Мария Темрюковна. В ту пору царица в слободе Александровой проживала. В один вечер зимний случайно подслушал кравчий беседу одну таинственную промеж царицей и ворожеёй слободской. Ломала себе голову Мария, как дурное сотворить Басманову. «И как только привлёк государя моего Федька, гадина содомская?», - думала она. - «Чем взял, аспид проклятый? Ведь глядит Иван Васильевич на рожу его бесстыжую, глядит — вздохнуть крайний раз страшится! Не иначе, как чародейство это всё, колдовство всё подлое».       Разузнала она о колдунье Тимофеевне, что в слободе жила, да и повелела доставить старуху в палаты свои. Чай, у бабки-то глаз видючий, намётанный. Поворожит она, пошепчет, разузнает, есть ли присуха какая да и ещё то, как ту присуху снять можно, а Федьке что б аукнулось.       Не стушевалась Тимофеевна перед царицей, а как выслала Мария Темрюковна всех своих боярынь да боярышень вон, подошла, в глазки заглянула. — Дело у меня до тебя, Тимофеевна, - молвила государыня.-Люди говорят, прости Господь, что в родне ты с нечистым. — Лгать не смею, государыня-матушка. Ворожу помаленьку да каюсь. — Ты мне поворожи, кайся в том лишь не смей. Не то — жди на двор к себе опричню. — Отчего ж не услужить тебе, — хитро улыбнулась бабка. — Я ведь всякие заговоры знаю: и от раны, и от порчи, и от воровства, и от отравы разной. На любовь привороты знаю. Всё для милости твоей. — Что же, ты и порчу иль приворот распознать можешь? - Я всё могу. Человека-то, какого спортили, по челу видать. — Подозрение есть у меня… Только ты о том ни слова. — Что ты, что ты! — Так слушай. Подозреваю я, что наколдовали на государя нашего Ивана Васильевича. Можешь то проведать, мне доложить: кто, как да что сделал, как он напасти царя избавить, а виновника наказать. — Ох, много хочешь, матушка! Греха-то не боишься! — Все люди грешны, а мои грехи считать — не твоё дело, старуха! Можешь прознать — так иди, дело делай, а нет — так вон иди! Со мной разговор короткий! — Не серчай, царица-голубушка! Могу я для тебя поворожить, только бы ткани хоть ниточку получить, что государя касалась. Всякий раз-то я видеть его не могу. — Нет у меня ниточки! - вспылила Мария Темрюковна ещё пуще, а после разом затихла да на ноги встала. — Постой-ка.       Пошла государыня к сундуку резному, достала шапку, что Иван Васильевич в былое время в покоях царицыных забыл, подала Тимофеевне. Хоть жаль с шапкой расставаться да и опасно, а надо… — Возьми вот. Пуще ока храни! Спросит кто, откуда у тебя шапка — молчи, не то… нрав мой знаешь. — Хоть железом пытать меня будут, я тебя, государыня, не выдам! — Добро, Тимофеевна. Возьми вот за труды, - и кошель рукою белой протянула. - Толк в колдовствах будет — ещё получишь, поболее этого. — Челом бью, государыня Мария Темрюковна, спасибо тебе. Ты во мне не сумлевайся — до всего дознаюсь. Через седмицу жди меня вдругорядь. — Ладно, ступай.       Едва успел Фёдор от дверей государниных отскочить да спрятаться. Вышла бабка Тимофеевна и отправилась, довольная, прочь из дворца. Знал кравчий-колдун ту Тимофеевну как ворожею старую да сильную. Коль принялась она за службу чёрную толком — так ведь и дознаться может, вред нанесть. Уж очень не хотелось милости Ивановой лишиться да на костре, аки солома, сгореть. Не бывать тому!       Стал он по мере сил своих за ведьмой прислеживать. Только трудно: самому из дворца иной раз и не выйдешь — то служба кравческая, а то и царь потребовать может в любое время дневное иль ночное. Хитра колдунья старая, а тут хитрей её быть надобно. Тяжко… И ведь как сгубить её? Кромешников натравить — мигом дознаются, чья затея. Самому порешить — тоже опасно, тогда-то царица поймёт всё. Хату спалить — ненадёжно, вдруг спасётся бабка. Зелья отравного не подкинуть — она ж его вмиг распознает. «Тьфу ты, пропасть какая!», — думал Федя в отчаянии. — «Уж такие-то нынче времена пошли, что боярина аль князя легче извести, чем старуху-ведьму!».       В минуту редкую свободную ходил Басманов по лесу. Оделся он странником-богомольцем, посох взял. Трудно идти, тропинок протоптанных почти нет, ноги в снегах великих вязнут. Сыскал дерево, на корню сломленное. Посох прислонил, забрался на него, ногами обхватил, слова заветные произнёс. Прилетает к нему чёрный ворон: кар да кар, мол, чего звал, колдун, такой ты да сякой?! — Недосуг мне с тобой перебраниваться, - сказал Федя. - Ты — птица мудрая, на свете долго живёшь, всё знаешь. — Кар! — Ты слушай, чего скажу тебе…       Как далее шла беседа странная, да на каковском языке — про то неведомо. Много тайн да приспособ чародейских хранила книга, Басманову бабкой завещанная. Узнал опричник коварный кое-что, улыбнулся недобро, а ворона отблагодарил связкой мышей. Тех мышей наловил в подвалах дворцовых кот серый, которого кравчий царский сметаной да прочими лакомствами приручил к своей милости. Были они — что приятели, кот — создание гордое, самодовольное, ничьим слугой себя не признает. Мышей котофей ловил да не жрал. Ещё бы! Станешь тут падаль жрать, на таких-то харчах жирных!       Слез чаровник с дерева. Эх, вот так-то он накануне своего государя грозного за пояс обвивал… Ударил он посохом по снегу — даже в лесу, вроде, темнее стало, природа нахмурилась. «Ну, Мария Темрюковна с Тимофеевной, не бывать вашему верху!», - подумал он. - «Тебя, хрычовка старая подлая, ждёт погибель лютая, а ты, государыня прекрасная, ещё меня жаловать будешь! Благодари Ивана моего Васильевича, что царицей зовёшься!».       Пошла раз Тимофеевна в лес за хворостом. Недалече, вроде, и забрела, а слышит: идёт по ёлкам стук да гром, да ветер поднялся нехороший. Выходит на опушку медведь-шатун, а ведь всем известно: дюже злой царь лесной, когда его не в пору из берлоги поднимут. Зарычал он, дурной, кинулся на бабку да и разорвал её до смерти. Крики, стоны да страх такой по лесу, что не приведи Боже! Кровью алой снега белые окрасились. Разодрав ведьму, ушёл медведь прочь, рыча, пошёл дальше по лесу шататься да скоро набрёл на берлогу свою ж, да и успокоившись, уснул до весны. Тоже ведь диво дивное — чтоб косолапый да сам угомонился!       Показался колдун Басманов из-за ёли вековой, подошёл, взглянул на потроха ведьминские, на морозе остывающие, наморщил нос свой точёный. Последнее, что поняла Тимофеевна пред тем, как дух испустить, что обошёл её, старую, чародей молодой, царёв любимый опричник. Вмиг померла она, а душа её грешная пошла век по белу свету скитаться без пристанища. Никому-то не успела передать она силы своей чародейской, а это для знающихся с нечистым хуже смерти самой. Улыбнулся Федя, взял у ней шапку государеву да кошелёк. Золото в прорубь бросил водяному на потеху, а шапку у себя сохранил и никому не показывал.       Миновала седмица. Ждёт-пождёт ворожею Мария Темрюковна. Нейдёт к ней Тимофеевна. Посылает царица слуг в слободку, мол, сыщите мне старуху такую-то да приведите в палаты незамедлительно. Кинулись слуги к хате ведьминой, а там заколочено, и люд местный соломой всё окладывает, хочет красного петуха пустить. — Что ж вы делаете, дурни?! - закричали слуги царицыны.-Пошто домишко-то палите? — Не взыщите на нас! - отозвались слободские. - Тут колдунья страшная жила, её хату огнём пожжём. — Да где ж она сама? — Знамо дело, в лесу третьего дня медведь задрал.       Пошли слуги на розыски — всё правда. Дрожа да не плача едва, поспешили во дворец: так и так, матушка-царица, не вели казнить, бабку ту медведь в чаще запорол до смерти.       Поднялась Мария Темрюковна в полный рост, брови чернённые сдвинула, да как кулачком по столу ударила — всё на пол и полетело. — Что?! - вскричала гневно. - Да как же это?! — Не вели казнить, государыня, не виноватые мы! — Пошли вон, холопы!       Все тут же из покоев и убрались. Долго ещё бушевала Мария Темрюковна, успокоиться не могла. Слуг приказала бить плетями, даже любезным служаночкам по щекам досталось. Боярышни все по тёмным углам затаилися.       Одна лишь девица красная, Варвара Васильевна, княжна Сицкая, и смогла утишить дикую красу кабардинскую. — Полно тебе, государыня, - молвила она кротко да ласково.-Можно ль тебе, царице русской, из-за какой-то бабки этак себя надрывать? — Не люблю я, Варя, когда приказов моих не исполняют. — Ты ляг да поспи, а я, коль хочешь, тебе песенку спою али вон пойду, как сердцу твоему угодно. — Не уходи. Обними меня теперь, поцелуй. Ох, и тяжко… Всех бы побила, как что не по-моему, таков уж нрав мой с детских лет, а тебя — не могу, рука сама не бить, а гладить просит.       Обняла Варенька царицу Марию да поцеловала в уста алые, как того хотела государыня. Зарделась от смущения, но после отошла: не мужчина ведь, может, и сраму в том нет никакого? Было всяко: страшилась княжна буйного гнева черкешенки, когда та её в терем к себе взяла. Была Варвара Васильевна племянница покойной царицы Анастасии, а нравом такая же кроткая, нежная, богобоязненная, со всеми милая. После смерти разлюбезной тётушки пролила она слёзы горькие, и уж никакой-то милости царской не ждала себе, ан нет — полюбилась новой царице. Царь Иван Васильевич также Варвару жаловал, в обиду не давал. Так и жила она. А была Варварушка девица пригожая да статная, с косами пушистыми русыми да очами ясными. Давно бы уж замуж вышла, благо, что охотники жениться находились, но не было на то дозволения царского.       Обняла Варенька госпожу свою ещё раз, принимала безропотно поцелуи её горячие да улыбалась. — Одна ты и любишь меня, краса-девица, одна ты меня и утишаешь, как надобность придёт, - молвила царица. - Хотя и тяжко отпускать мне тебя будет, а, дай Бог, даст тебе государь наш Иван Васильевич мужа славного. — А какого мужа он даст мне? — Даст тебе сокола ясного. Такого молодца, краше которого и на свете никого нет.