Чаровник царя всея Руси

      Приехал Фёдор Басманов в село своё Елизарово. Встретили люди господина чин-чином, хлебом-солью. Оглядел он окрестности да хозяйство, по терему прошёлся да на кладбище сходил. У креста резного деревянного, от времени потемневшего постоял, перекрестился, матушку родимую вспомянул — аж слезу пустил. Помнил он матушку свою с самого раннего детства, с тех ещё времён, как не имел он в себе силы чародейской. Помнил руки её нежные да голос ласковый, а ныне же… Много на Елизаровском подворье баб да девок красных, немало и молодцев добрых, а не тянет сердца да чресла к ним. «Никто-то мне не люб, не желанен, окромя государя моего возлюбленного, моего Ванечки», — думал Федя у себя в палатах. — «Кто ж зачаровал кого? Я царя Ивана иль он меня, грешника? Знать, любовь — что меч обоюдоострый — всех разит без пощады».       Не забыл бы колдун и об Марии Темрюковне, а тут оказия вышла: приехали в вотчину отец его, Алексей Данилович, да с братом его Петром. Вот тебе радость-милость! Сходили вдругорядь на кладбище, залили по чарочке, вести пересказали да стали жить-поживать втроём.       Житьё в Елизарове спокойно да мирно: речка течёт, в церкви Божьей колокола к службе звонят в час положенный, в полях посевы зреют, в лесах зверь-птица всякая водится да гриб-ягода растёт. А уж тихо… Выйдет Федюшка, как в отрочестве, в поле зорьку румяную встретить — ветер травы колышет, цветы росу отрясают, птички пробуждаются, пищат, голоса звонкие пробуют пред тем, как песни запеть. Из-за края мира грядёт солнце златое. Взойдёт на небо аки государь на трон высокий — защемит сердце молодца Басманова. Вроде, жаль в такую погоду благодатную в дому сидеть, а он — от глаз людских подальше да за книгу колдовскую. Так и времечко пробежало, но не зазря трудился чародей: нашёл средство, помочь могущее.       Худо пришлось Феде без ласки Ивановой. Грезились во сне тонком утреннем руки жадные горячие, стан его обвивающие, да шёпот: «Ненаглядный мой… ненаглядный…». Поворотиться бы, поцеловать уста да поцелуями теми упиваться, словно вином заморским, до беспамятства. Ан нет. Подлинно худо Феде без ласки Ивановой, но пользы дела для обождать следовало — не ворожить особо подле государя. Увидит — тогда что?.. Смертельно боялся Басманов даже подозрений таковых — не то, что взаправду изобличённым стать в глазах царя.       В одно утром дошли до Басмановых вести недобрые: идёт войско татарское на град-Рязань. Кликнули они людей своих, в платье воинское обрядились, оружием снарядились, сели на коней да поехали. Подошли к Рязани тёмные полчища, а бояре тамошние вроде бы как и на стороне государевой, а втихую кое-кто был бы и не против предать Рязань в руки неприятеля, лишь бы только себя избавить от грозы царской. Народу же, коему Иван Васильевич опалы от себя не воздвиг, до бояр дела не было — спасти бы град свой. Под татарами-то шибко плохо житьё — о том каждый ведал. Не раз, не два набегали враги на рязанцев.       Шла слава о воеводе Алексее Басманове, как о воине сильном, неустрашимом да умом-разумом одарённым. Такой не то, что татар, а и воинства сатанинского не побоится. О Петре весть хороша шла, но тише. О Фёдоре же говорили всякое — доброе и недоброе, да небылиц срамных ворох целый. Из тех разговоров что правда, а что кривда сам лишь кравчий царёв знал доподлинно.       Повелел Алексей Данилович в Рязани все дыры да прорехи в стенах городских залатывать, укрепления поправлять, ополчение собирать да весть отправил в слободу Александрову до Ивана Васильевича. - Постоим за Рязань-матушку, люди православные! — сказал воевода Басманов народу. — Не дадим град русский врагам на поругание, всем миром защитим! А тем, кто делу нашему противится — опала царская и гнев народный.       Близко орда татарская. Встал Фёдор ночью тёмной да сотворил заговор над собой да над отцом и братом, втайне от них. Древнюю силу имели слова заветные, от стрелы, топора, сабли да иных орудий воинских берегли тело, не давали крови запросто так течь во сыру землю. - Подите вы, железо, каменья и свинец, в свою мать землю от рабов Феодора, Алексия да Петра, а дерево к берегу, а перья в птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море, сокройтесь…       Дрогнуло пламя свечное, брат Фёдоров во сне пошевелился, застонал — должно, руки-ноги затекли. Вдохнул Феденька, выдохнул, а всё ж договорил: - Слово моё крепко!       Встал к окну резному, глядел во тьму беспросветную. Близко орда татарская. Как там государь живёт-может? Дошла весть до него аль не дошла?       В то время царь всея Руси во дворце своём у окна стоял. Очи зоркие в ночь вперились, прихлынула к сердцу кровь-руда. Вот уж долго нет молодца его любого из вотчины. Как там свет-Федюшенька? Здоров ли, весел ли? С кем ночки коротает, с кем зорьки встречает? Стиснул царь кулаки. «Убью!», — думает. — «Своими руками задушу, коль прознаю, что неверен мне был! Чего подался в село своё? Не жилось ему, стервецу, в слободе подле меня!». Которую ночь не спит уж самодержец, стосковался по желанному своему — мочи нет!       Тут стук в дверь раздался. Входит гонец быстрый из Рязани, подаёт царю послание от воеводы Басманова. Прочитал государь, кулак крепче ещё сжал, развернулся круто. - Что ещё велел передать Алексей Данилыч? - На словах только то, что встретят он с сынами да с людьми рязанскими орду, а и подсобить им надобно, государь. - Будет, будет им помощь.       Взял Иван Васильевич посох свой, из палат прочь вышел — да как зашевелилось всё в слободе! Путь до Рязани неблизкий, успеть бы! Пришлось, однако ж, своими силами оборону держать. Сунулись было татары, а тут им и отпор. Заверещали мурзы: откуда, мол, этот Басманов взялся?! Шайтан его возьми! Вести несли доносчики, что слаба Рязань, и, аки яблочко зрелое, в руку пасть готова.       Обломав зубы неприятелю, решился воевода бой дать ему в чистом поле, невдалеке от стен рязанских, дабы совсем выгнать прочь. Были при том и сыны его. Веря в силу заговора старинного да в крепость руки своей, рубил Фёдор врагов направо и налево. Словно молния разящая, пылал он среди полчищ тёмных, тех же, кто встречал его, гибель ждала неминучая. Страха не ведал он, не ведал усталости. Стоны, крики, кровь да смерть кругом, но не страшат они сердца отважного воина прекрасного. Была победа за войсками русскими да ликование великое. Прогнали татар прочь от Рязани, прочь и с Руси святой.       Сорвал Федя трав луговых, отёр саблю от крови, снял с головы шишак стальной. Шевелит ветер вольный кудри влажные, рука почти отнимается, щёки чуть щиплет от лобзаний солнечных. Устал, ох, и устал, а виду не кажет. Не дали в обиду Русь… Всё, всё для славы да покою твоего, государь мой, государь мой…       Прошло время, вернулись Басмановы в слободу Александрову с победой да славой. Встретили их с почестями великими. Государь каждого обнял, облобызал троекратно, жаловал милостями великими да наградил дарами золотыми. Надели на шеи их гривны золотые драгоценные, а Фёдор-то в ней краше всех — сильный, статный в кольчуге воронёной, в свечении золотом, в сиянии сапфировом да адамантовом. Украдкой огладили пальцы царские гривну — насечки, узоры, каменья. - В цвет очей твоих самоцветы синие, — молвил Иван Васильевич голосом глубоким, когда остались они в покоях наедине. — Налюбоваться не могу на тебя, Феденька. Долго же не ехал ты. - Благодарствую, государь, за награду да честь. Рад слуга твой верный силы отдать, рад кровь пролить за дело царское, за города русские. Задержка полезна оказалась, — улыбнулся Басманов. — Подмогой стал я родителю моему. - Подмогой — о том мы ведаем, за верность, отвагу и удаль твою наградить не скупимся. Ужель не тосковал вовсе по мне? - Что ты! Ночи не было, чтоб не вспомянул. - Ночи-то, поди, не один провожал, блудил. - Одинёшенек, клянусь тебе! И в мыслях блуда не держал! - Гляди, коль худое про тебя проведаю, — сверкнули гневно глаза Ивановы. — Не дай тебе Господь измену свершить — не помилую. Сам знаешь. - Больно слушать слова такие. Одного тебя люблю я, одному тебе я верен. - Испробую я теперь тебя да слова твои проверю. Проверю. - Испробуй меня, как желаешь, испытай меня, как хочешь. Тем наградишь холопа твоего, дням тяжким предел положишь…       Не договорил Феденька, утонул, как в море, в милованиях Ивана Васильевича, и так скоро избыли жажду свою. Знать, любовь — что меч обоюдоострый.