***
Следуя идее друга, я как следует кормлю Сехуна и мимолетно взглядываю на часы. Без пяти двенадцать, пора спать. — Иди, ложись. Я постелила тебе, — чувствую себя мамочкой, души не чающей в своем сыночке. Но, к сожалению, это не материнская любовь. Когда я молча убираю тарелки со стола, Сехун проходит к дивану, переодевает свою кофту на мою любимую футболку, которую я с глубоким разочарованием и со слезами на глазах отдала ему, снимает джинсы и ныряет под одеяло, вновь устремляя взгляд на меня. Я же быстро отворачиваюсь, продолжая мыть посуду, и, когда с этим делом все покончено, прохожу в ванную, захватив свою пижаму. Умываю лицо и гляжу на себя в отражении зеркала. Держась за щеки, отрицательно мотаю головой, все больше поражаясь тому, как такая, как я, могла понравиться Сехуну. А что, если он просто обманывает меня, если попросту проспорил с Чондэ или Бэкхеном? Ведь с самого начала этот парень издевательски отнесся ко мне, а сейчас все не так. Нет ни усмешек, ни издевательств, ни оскорблений. Я даже скучаю по этому. Внезапно в дверь стучат, и по ту сторону слышится тревожный голос Се: — Ты в порядке? — Да, — тут же отвечаю, оборачиваясь в сторону дверного проема. — Не входи. Все-таки жизнь сложна, когда влюбленный в тебя ученик ночует у тебя дома. Определенно. Переодевшись, я выхожу из ванной, тихо закрыв двери, прохожу в зал и аккуратно обхожу лежащего, может, даже спящего Сехуна, ложась на диван. — С Днем Рождения, Пак Нарим, — грустно шепчу сама себе, глядя в потолок. Да, обидно, что многие меня не поздравили, но ведь никому я не говорила про это, так что в частности виновата сама. Тем не менее, сердечко отзывается неприятной болью. Я испуганно дергаюсь, когда неожиданный голос Сехуна раздается, безоговорочно затмевая полную тишину, царившую до этого во всей квартире: — У тебя День Рождения?! — Уже прошло, — вяло отвечаю, отворачиваясь к стене. — Не беспокойся, ты не знал об этом, поэтому я не обижаюсь на тебя, Сехун. Все нормально. Спокойной… — У моего отчима тоже сегодня День Рождения, — бесцеремонно перебивает меня О. Я знаю, Сехун. — Он сегодня пришел с работы злым и накричал на меня, мол, я плохой сын. Я знаю, из-за чего он был зол. — Он говорил, что я такой же, как его дочь. Бездарный, не подающий никаких надежд ребенок. Да, Сехун, и это я тоже знаю. — И мне интересно, какова его дочь, если он так грубо о ней выражается. Она настолько страшна и тупа? — он продолжает задавать вопросы, а я молчу, пока меня не задевают его последние слова. — Сехун, — спокойно твержу, разворачиваясь и ложась на край дивана. — Эта дочь может быть хорошей, умной и красивой, но эти качества не будут важны твоему отцу так же, как не важна ему дочь. — Почему ты так считаешь, нуна? — Я не говорю, что это правда, просто думаю так, — хмыкаю, считая себя прекрасной актрисой. Решая, что возникшая тишина смущают не только меня, но и парня, прокашливаюсь и спрашиваю: — Сехун, почему ты перешел именно в нашу школу? — Потому что там учится Чанель, — тут же отвечает О, меняясь в лице. Я вижу его эмоции сквозь неплотно прикрытые шторы. — А что? Зачем ты спрашиваешь? — Просто, — тихо произношу и, пожелав ему спокойной ночи, хочу отвернуться. Однако одеяло, в котором путаются мои ноги, мгновенно разрушает все рамки приличия между мной и моим учеником. Падая прямиком на Сехуна, я проклинаю весь мир и обещаю себе выкинуть проклятое одеяльце. Я удивленно раскрываю глаза и нервно сглатываю, когда задумчивое выражение лица ученика сменяется на подозрительно хитрое. Мигом расставив руки по обеим сторонам от головы Сехуна, я делаю рывок, чтобы слезть с его тела, но сильные руки парня, прижимающие мое тело к своему, не дают мне это сделать. А чарующий и влюбленный взгляд, заставивший меня прильнуть к губам Сехуна, и вовсе сводит с ума. Мозг, до этого момента переваривающий всю информацию и помогающий в формулировке моих слов и действий, устает переубеждать меня, оставляя глупую, бедную Пак Нарим одну, но зато с манящими губами О Сехуна, который, в свою очередь, лишь ехидно улыбается, отстраняясь от меня, и вновь вовлекает в поцелуй, требуя чего-то большего. Того, что я ему беспрекословно хочу обеспечить, будучи одурманенной чем-то вроде страсти и любви, которую испытываю к своему ученику. — С Днем Рождения, что ли, — усмехается Сехун, стягивая с себя легкий плед, который я выдала ему прежде, и перекатывается, оказываясь надо мной. — Спасибо, — томно шепчу, хватаясь за любимую футболку, как за защитный круг, и притягивая парня ближе. Сердце требует продолжения, а мозг твердит остановиться. Но кем буду я, если послушаюсь второго?.. Касаясь горячего тела под ненужной тряпкой холодными после душа пальцами, я замечаю, как напрягается Сехун, и коварно улыбаюсь, беззвучно разрешая дотронуться и до своего тела. Когда языки сплетаются в обжигающем сердце танце — если выбрать определенный, то это несомненно будет танго, горячее и страстное, — руки по миллиметрам исследуют чужое тело, губы кусают белую кожу до покраснения, я вдруг понимаю, что пока не готова отступать, не готова терять Сехуна, просто не готова. Я хочу наслаждаться им, пока не заболят губы и не защемится от боли сердце. С другой стороны, я осознаю, что иду не по тому пути. Вот только оглядываться назад уже нет смысла. Совершая ошибки, мы должны быть готовы за них поплатиться.***
Я просыпаюсь резко и неожиданно, когда в полудреме вспоминаю прошедшую ночь. Еще тогда я думала, что это не так ужасно, как казалось, но сейчас, видя перед собой сладко спящего Сехуна, обвивающего мое голое тело не только руками, но и ногами, понимаю, что он, несмотря на взрослое мышление, не является таковым. Он ребенок, которого я совратила. Минсок, что мне делать? Я так устала от всего этого. На плечи двадцатишестилетней меня свалилось много проблем, которые я не могу решить. От которых страдаю не только я, но и мой круг общения. И я могу поклясться, что Сехун вряд ли теперь в него входит. Опустошенная, совершенно тухлая и подавленная, я с явным раздражением схватываю с пола ненавистное одеяло, накрываюсь им, и, попутно отыскав свои разбросанные вещи, направляюсь в ванную, где одеваюсь и, с горем пополам отцепив лезвие от найденной в тумбочке бритвы, опираюсь о ванну и прикладываю острие к запястью, сначала закрыв дверь на замок. Правильно ли я делаю, поступая так? Я запуталась настолько, что уже не смогу выбраться из этой паутины, поэтому не вижу иного выхода. И я не вижу будущего ни с Сехуном, ни с кем-либо другим. Мама справится без меня. Минсоку я не стану так важна сразу же, как он найдет себе девушку. А других близких людей у меня нет, чтобы жить ради них. Я чувствую обжигающие слезы на щеках и не собираюсь останавливаться, еще крепче сжимая кулак. Но, поверхностно проводя острием по пульсирующей вене, уже вонзая глубже, рука предательски дрожит, и лезвие с выразительным звуком падает на пол, а за ним обессиленно падаю я, закрывая лицо руками. Меня даже не удивляет срывание двери с петель и гневный крик Сехуна. Я слишком слаба, чтобы что-либо предпринимать, поэтому просто прижимаюсь к парню, когда он подлетает ко мне, и сильно сжимаю его плечо, в надежде найти поддержку и защиту. — Что же ты творишь? — шепчет Сехун, краем футболки вытирая кровь, льющуюся из запястья, попутно целуя ранку. Он так же держит мое запястье в своей руке, а другой рукой обнимает, успокаивая меня плавным покачиванием в разные стороны. — Порой мне кажется, что ты младше меня, нуна, — усмехается Сехун, аккуратно проводя пальцами по моим раскрасневшимся щекам. — Двадцать шесть, — недовольно бурчу я сквозь слезы. — Что? — он притворяется или не расслышал? Это отчасти раздражает. — Ты идиот, — продолжаю, шмыгая носом. — Почему ты продолжаешь приходить ко мне? Мне больно видеть тебя такого счастливого рядом, потому что только я одна среди нас осознаю, к чему это приведет. Это неправильно. Ты можешь ошиваться вокруг других, например, одноклассниц, я не буду злиться, ругаться и закатывать истерики. Только, пожалуйста, забудь обо мне. — Что ты такое говоришь? — яростно кричит Сехун, до боли сжав ноющее запястье. — Я не шутил ни тогда, когда признавался, не буду шутить и сейчас, если скажу, что люблю тебя. — Отпусти, — спокойно шепчу, отстраняясь от парня. О послушно отпускает мое запястье, и я, уже отошедшая от произошедшего, на подкошенных ногах встаю с пола и включаю теплую воду, чтобы промыть рану. — Ты… — начинает Сехун, вставая с пола, что я замечаю при метнувшемся взгляде в зеркало. — Я не нравлюсь тебе, да? Ты очень сильно нравишься мне… — Почему ты молчишь? — прикрикивает парень, разворачивая меня к себе. — Я выгляжу ребенком в твоих глазах? Или что? Я такой плохой, что тебе неприятно находиться рядом со мной? Ответь! Я вся сжимаюсь, боясь такого Сехуна. Озлобленный Сехун — хуже всякого ада. — Н-нет, — пищу, припечатав взгляд к полу. — Тогда что? Что тебя не устраивает во мне? — спрашивает он, тряся меня за плечи. Голова кружится, тело немеет, а я стойко стою перед О, чтобы сказать ему то, что давно крутится в голове. — Меня устраивает все, — спокойно выдыхаю, прикрывая вдруг ослабшие веки. — Я просто не хочу усложнять тебе жизнь. — Но я люблю тебя! — это звучит так отчаянно и… искренне?.. — Зато твой отчим не любит меня, Сехун! — признаюсь, находясь на грани истерики. В конечном итоге, тело окончательно перестает меня слушаться, и я бессознательно падаю на руки шокированного Сехуна.