Капля активации в соционическом море

      Сверкающее своими лужами тёплое февральское утро. На асфальтовые дорожки с неопрятных клумб, заваленных снегом, стекает талая вода. Собираясь в широкие ручейки, она течёт вниз по залитой ярким бело-золотым солнечным светом аллейке. С голых влажных ветвей деревьев маленькими комками один за другим спрыгивают на землю кусочки шапок, накрывавших высокие исполины всю зиму. Из-под тающего снежного одеяла выглядывает чернозём и празднично-лоснящаяся невысокая травка. По ясному синему небу плывут редкие перистые обрывки сладко-ватных летних облаков, уже видных вдали берегов этого сезона. Весна робко затягивает свою красивую увлекающую в размаривающие романтичные майские вечера, звонкие солнечные мартовские завтраки и сонные томительно-прекрасные апрельские полдники песню.       Смело наступая в мокрый снег, задорно перепрыгивая струи предвесенних ручейков, по узкой парковой дорожке шёл Есенин. Вовлечённый в действие наблюдатель, он засматривался то на чёрные ломаные ветки деревьев, так хорошо видных на фоне разлившейся во всём своём великолепии небесной лазури, то на радостных птиц, перебрасывающихся громкими восклицаниями. Ему казалось, что прямо сейчас вся жизнь скопилась в нём самом, всё счастье мира протекает через него. Быстро сменяя ноги, Есенин шагал вверх по дорожке. Сегодня он снова не пошёл на очередную скучную работу. Вместо этого с восьми утра он гуляет по парку, купаясь в свете солнца и брызгах луж, а прямо сейчас решил пообедать в булочной на площади. День обещает быть прекрасным.       Вдруг посреди аллеи прорезался чёрный с головы до ног силуэт. По широким плечам, вечному чёрно-синему пальто и портфелю с начищенной серебристо-блестящей застёжкой Есенин узнал старого друга. Он тут же ускорил шаг, поправил на плече сумку и собрался было окликнуть горемычного Горького. Но тут неприятно брякнул в кармане куртки телефон. Есенин на лету вытащил его, поднёс к уху и услышал очередной язвительный возглас начальницы.       — А утро у нас начинается поздно, как посмотрю? Сколько можно спать, Сергей Александрович, это ведь несерьёзно!       — Я поспал ещё, если б смог, — играючи бросил в ответ Лирик, поднимая левый уголок тонких губ. Он на минуту остановился, поспешно выключил трубку и, путаясь в пальцах, небрежно забросил её в глубины сумки.       Вскинув серые глаза на дорожку, Есенин тут же всполошился. Он сделал какое-то невнятное движение, собираясь побежать, но остановился, дёрнул рукой и, немного просто так постояв, наконец плавно поднял её у себя над головой и позвал:       — Горький! Максим, погоди! — сделав два шага вперёд и уже опуская руку, он закончил: — Это Есенин! Есенин, слышишь?       Силуэт остановился, повернулся, сомнений уже не было. Лирик улыбнулся и направился навстречу удивлённому Горькому. Спустя минуту они уже стояли друг напротив друга и обмениваясь приветствиями. Сухая длинная ладонь Максима выползла из кармана и, будто хлыст, жарко обожгла прохладные пальцы Сергея Есенина. Такой же вытянутый, резкий и острый, горько-сладкий Горький, как и всё хорошее, успешно проходит проверку временем. Лирик воодушевлённо рассказал другу о своём намерении растерзать булочку с маком, нещадно запивая изделие какао, и пригласил составить компанию, на что тот, незаметно улыбнувшись, согласился. Они вместе пошли к выходу. На слегка потрёпанную шапку Есенина всё это время стремились упасть сверху мокрые комья снега, но Горький постоянно дёргал его на себя, спасая от февральских бомбардировок. Смеясь и по очереди разговаривая, неаккуратно задевая плечи друг друга, Инспектор и Лирик добрались до той самой булочной.       Через высокие окна свет проползал по всем столикам, стульям и диванам, задевая горшки по углам и тонкие бумажные перегородки между разными местами. На входе звонко оглашал приход посетителей позолоченный колокольчик. Милая светло-кружевная официантка принесла заказ и весело замельтешила куда-то к другим гостям. Следующие три часа прошли в увлекательных беседах о погоде, творчестве, жизни и эмоциях.       — Я так и не понял, ты нашёл работу? — поднося ко рту фарфоровую белую чашку с чёрным кофе, уже третью по счёту, поинтересовался Горький. Он исподлобья посмотрел на, казалось, поражённого таким вопросом Есенина, отпил немного из кружки и кончиком шершавого языка провёл по губам.       — Нашёл, но так случилось, что сегодня мой последний день, — непринуждённо ответил Есенин, дёргая туда-сюда левой рукой. — На еду мне пока хватит, а там и устроюсь куда-нибудь.       — Надолго же ты так? — твёрдо спросил Горький.       — Насколько надо, настолько буду, — смотря на цветок в углу, улыбаясь, заявил Лирик. Горький продолжал смотреть на него в упор. Поймав блуждающие серые глаза, Инспектор скрестил пальцы рук в замок и не отводил взгляда. Они долго сидели так, молча, пока Есенин не ускользнул мыслями на улицу. Город медленно накрывала серо-синей вуалью ночь, и лишь где-то за деревьями догорало алым солнце, унося с собой полуденную оттепель.       — И чего в тебе такого хорошего, безработный разгильдяй? — с лёгкой усмешкой в голосе произнёс Горький.       — Ты возьми и догадайся, — загадочно улыбаясь, облокотившись на руки и следя за другом из-под уголков глаз, ответил ему Есенин.