Маскарад

Чжинки провел самыми кончиками пропылившихся пальцев по стеклянному ромбику окна, следя за движением угрюмым взглядом. Каждый ромбик, вставленный в соответствующую секцию ромбовидного переплета, был натерт до абсолютной прозрачности. Подсознательно Чжинки даже ждал, когда в его бледное лицо сквозь ячейки рамы игриво подует летний ветерок. За окном виднелся залитый солнцем сад, над одной из ярких клумб корпел садовник, пропотевший насквозь под непрерывно палящими лучами. Время близилось к обеду. Чжинки вновь осторожно провел пальцами по стеклу и внезапно ударил по переплету пятерней. Рама тихо зазвенела, и этот звон отозвался колокольным эхом в его голове. Молодой человек поморщился. В целом, он шел на поправку. Но изредка его мучили ужасающие вспышки головной боли, вынуждавшие его червяком корчиться на полу или кровати. Чаще всего на полу, поскольку заставали они его за бурной деятельностью, а именно, попытками выбраться из своеобразной тюремной камеры — уютной комнаты, в которой он проснулся несколько дней назад. За спиной раздался звук поворачиваемого в замке ключа, и он без раздумий молнией метнулся к двери. Двое слуг ловко его перехватили и затолкнули упирающегося молодого человека обратно в комнату. Вслед за ним в нее вошел врач. Тяжело дыша, Чжинки сидел на полу и испепелял его недобрым взглядом. Врач деловито прошел к круглому столу, накрытому кружевной скатертью, чуть отодвинул в сторону стоящую в центре вазу со свежими цветами и водрузил на него свой чемоданчик. — Я уже здоров, — процедил Чжинки с яростью во взгляде. — Мне необходимо провести осмотр, Чжинки, — спокойно произнес врач, копаясь в чемоданчике. — Прошла всего пара дней. Позвольте мне — для вашего же блага, — с этими словами он указал пыхтящему Чжинки на стул. Тот поднялся и послушно выполнил безмолвную просьбу. — Вы на удивление быстро идете на поправку. — У меня есть стимул. — Стимулы заставляют нас творить чудеса, — врач прервал осмотр и поглядел в его лицо проникновенным взглядом. — Чжинки. Последний бросил на него короткий осторожный взгляд и вновь уставился в пространство. Солнечные лучи били прямо в его восковое лицо, высвечивая зловещие синяки вокруг глаз и ранние морщинки. Врач покачал головой и принялся измерять его пульс, время от времени сверяясь со специальными часами, выуженными из недр все того же чемоданчика. Чжинки вновь незаметно бросил на него секундный взгляд и тотчас же вернулся к прежнему созерцанию пустоты перед глазами. Мысль постепенно формировалась в его голове, захватывая весь разум своей безумностью. И подозрительно короткие взгляды, время от времени бросаемые на врача, лишь помогали ей укрепляться. Когда мужчина отвернулся от своего пациента к столу в поисках очередного врачебного инструмента, Чжинки наконец решился. Схватив со стола тяжелую вазу, он с отчаянным блеском в глазах замахнулся на него, намереваясь лишить его сознания на месте. Однако внезапная судорога в руке помешала его планам. Пальцы самовольно разжались, обрушивая тяжелый груз к ногам Чжинки. Сам он рухнул на стул и согнулся, бессильно скрипя зубами и бессознательно баюкая поврежденную руку. Шум, устроенный за спиной, заставил врача подскочить на месте. Но вид пыхтящего Чжинки и разбросанных у его ног цветов сразу все ему объяснил. Не без борьбы ему удалось добраться до больной руки — упрямец не собирался так просто сдаваться. Немедленный лечебный массаж тут же оказал нужный эффект на напряженные мышцы. Молодой человек с облегчением непроизвольно выдохнул и расслабился, впрочем, продолжая пребывать в наихудшем из настроений. — Знаете, почему я без опаски поворачиваюсь к вам спиной? — между делом задал ему вопрос врач. Чжинки слабо помотал головой. — Потому что вы — человек достойный доверия. Я полагаюсь на вашу совесть и не ожидаю от вас удара в спину. Последняя фраза пристыдила Чжинки. Тут же внутри появилось сожаление о содеянном, и тысячи укоряющих слов осколками разбитой вдребезги вазы принялись жалить его со всех сторон. Каждое стремилось сделать ему больно, больнее, еще больнее. Прервал самобичевание ехидный голос в голове, невероятно походящий на голос раздраженного Кибома: «Он тобой в открытую манипулирует, а ты — мудачье несусветное! Потому что ведешься». — Смею предположить, что вы даже не притрагивались к той мази, которую я вам прописал, — подал голос врач. Чжинки промолчал, вновь спрятавшись в своем безопасном мирке за закрытыми веками. — Я бы попросил вас не напрягать так свою руку, — все жужжал и жужжал голос доктора. — Вам предоставлена сотня возможностей пренебречь моим советом, но рука-то у вас одна. Уверены, что хотите ее лишиться? Такой поступок решит ваши проблемы? Возница продолжал хранить гробовое молчание. — Невероятными темпами вы идете на поправку, что меня очень радует, — продолжал врач. — Но странные эскапады, — он взглянул на грязные руки Чжинки, — или попытки сдвинуть с места мебель, по моему профессиональному мнению, ни к чему воодушевляющему не приведут, — не дождавшись какой-либо реакции, мужчина полюбопытствовал: Чжинки, для чего вы полезли под кровать? — Я искал выход, — тоскливо пробормотал возница. — Какой выход? — Тайный люк. Врач выглядел обескураженным. — Люк? Чжинки мотнул головой, отказывая мужчине в объяснении. Он не считал нужным признаваться тому в том, что начитался Кибомовских романов, по случайности найденных у того глубоко зарытыми в один из отсеков шкафа. Это была явная попытка утаить от братьев свои увлечения, потому Чжинки никогда о том не упоминал, но с тех пор тайком таскал у Ки эти книги. Захватывающие приключения пришлись ему по вкусу, и Чжинки непрерывно проглатывал книгу за книгой, однажды чуть не попавшись среднему брату на своей проделке. Вскоре все забылось — с исчезновением Тэмина обоим братьям стало совершенно не до книг. Но оказавшись в нынешнем положении, старший не смог устоять перед соблазнительной возможностью удостовериться, что из комнаты нет никаких иных, тайных, выходов. Как выяснилось, упомянутые действительно отсутствовали. — Для чего вам люк, Чжинки? — сделал очередную попытку заинтригованный врач. — Для выхода на свободу, — буркнул он. — На свободу? Но вам здесь пытаются помочь. — Я пленник, меня держат здесь против воли. — Необходимость все время находиться в комнате — всего лишь прописанный мною постельный режим, которым вы столь усердно пренебрегаете. Я уверен, что вас никто не неволит. — Вы мне не верите, — Чжинки безразлично пожал плечами. — Я считаю, что вы намеренно заблуждаетесь. Минхо никогда никому не давал повода ставить его слова и действия под сомнение. — Он врет, — упрямо возразил Чжинки. — Но делает это он так ловко, что вы и не замечаете. — Почему же замечаете вы? У вас есть опыт? — Нет, — последовал угрюмый ответ. — Что в таком случае вас навело на эту мысль? — Мой острый глаз и сообразительность, — отрезал возница, развалившись на стуле, как в любимом мягком кресле. Бывший когда-то приятным, ныне запах детского крема, исходящий от доктора, начал его раздражать. Как и сам доктор, впрочем. — Рискну предположить, — продолжал настаивать на своем мужчина, — что ваши предубеждения превращают добродетели в пороки. — У меня нет предубеждений. — Есть, Чжинки. По какой-то причине они настолько сильны, что все поступки Минхо вы априори принимаете за попытку совершить худое дело. — Минхо сам вынудил меня составить о нем такое мнение. Несмотря на спокойный тон, в котором Чжинки отвечал, он чувствовал, как внутри него начинает разгораться огонь враждебности. — Я знаю его с того самого момента, как он появился в этой семье, и могу с полной уверенностью утверждать о благородности этого человека. Когда-нибудь вы и сами поймете это. Чжинки распахнул глаза, выудив из всего потока информации одну невероятную мысль. — Подождите-ка. Появился в этой семье? — переспросил он с недоверчивостью во взгляде. Мужчина вдруг засуетился, принявшись складывать весь врачебный скарб в заветный чемоданчик. — Доктор? Вы сказали: «появился в этой семье»? — Чжинки взлетел со стула и вплотную подошел к мужчине. — Что это значит? — он попытался заглянуть в усатое лицо, но мужчина все время от него отворачивался. — Он-н-н… дальний родственник?.. Нет. Он… Бедный родственник? — принялся он наспех выдумывать, одновременно не выпуская бесстрастное лицо из поля зрения. — Украденный ребенок? Найденный ребенок?.. Приемыш? Доктор, куда вы идете, ответьте мне! — Извините, Чжинки, — мужчина развернулся к семенящему за ним встревоженному вознице. — Кажется, я сболтнул лишнего. — Почему вы не отвечаете на мой вопрос? — Потому что я дал клятву. Поколебавшись с секунду, врач решительно вышел за дверь, но Чжинки его отказ не взволновал. Он уже успел нащупать нечто очень важное. Обессилено опустившись на стул, он принялся перебирать множество невообразимых догадок, успевших за короткое время появиться в его голове. В богатой фантазии ему нельзя было отказать. За этим отчасти творческим занятием его и застал раздавшийся вне комнаты крик. Чжинки подскочил как ужаленный. Новый крик оборвался, словно кричащему закрыли рот рукой или вставили в него кляп. Прислонившись ухом к дверной щели, он внимательно прислушался к звукам дома. Где-то дальше по коридору раздавались приглушенные стоны, среди которых он разобрал свое имя. Тэмин звал его на помощь! Что с ним делают? Почему он так странно стонет? Как… как в вечера, проведенные вместе с братом в публичном доме. Чжинки задергал ручку и затарабанил кулаком в дверь. Никто не отозвался. Тогда в спешке он попытался ее выбить, скороговоркой перечисляя все матерные слова, которые Ки когда-либо произносил в его присутствии. А выжав из себя все, принялся в заклинании тараторить их по второму кругу, раненным зверем бессмысленно долбясь в холодное дерево. Его яростные крики были слышны скорее всего по всему дому, но никто на них не откликнулся. Постепенно стоны стихли. Вторя им, возница также затих, чутко вслушиваясь в подозрительную тишину. Это был Тэмин, он уверен. Уверенность эта ничем не подкреплялась, поскольку Тэмин никогда не кричал в его присутствии. Кроме тех случаев в публичных домах, когда эмоции держать при себе становилось невыносимо. Но… не насилуют же его там? Однажды какой-то извращенец, не зная о том, что разговаривает с братом Тэмина, едва ли не в подробностях расписал Чжинки все свои фантазийные действия относительно этого «сладкого мальчика». Чжинки тогда ужаснулся и не на шутку испугался. Позже вдвоем с Ки они подкараулили наглого смельчака, основательно с ним поговорили и, не добившись никакого прогресса, хорошенько отмутузили. Вернее сказать, мутузил его Чжинки, а Кибом сидел на заборе и яро за него болел, раздавая указания — как бить, с какой стороны и с какой силой. Как бы возницу ни выводил из себя Минхо, Чжинки с трудом представлял его в роли насильника. Минхо не способен на подобное. Не способен?..

***

Ки чувствовал себя жалко. Так жалко, как не чувствовал себя уже очень давно. Но насколько велика бы ни была эта жалость, он вовсю старался себя уверить, что действует во имя своих дорогих братьев. Всю силу своей привязанности к ним он осознал лишь сейчас, после исчезновения обоих. А может, таким образом на него действовало вынужденное одиночество. Только этими причинами, и никакими другими, он решался объяснять свое нынешнее поведение. Ки вел слежку. Да, за Чжонхёном. И за этой белобрысой бестией, с которой тот уже на протяжении целой недели развлекался. Первые дни приступы необъяснимой черной ревности не давали мыслить ясно, поэтому Ки едва удерживался от совершения ненамеренных глупых ошибок. Но теперь он слегка свыкнулся с видом мелькающей перед его глазами сладкой парочки и почувствовал неземное облегчение от того, что его больше не домогаются. Ки даже находил в себе силы безжалостно язвить в своей характерной манере, не срываясь при этом на слишком явные грубости, явившиеся бы доказательством того, насколько глубоко он в действительности уязвлен. Неуемное любопытство терзало юношу, и вместе с тем он не желал знать никаких подробностей этих внезапных отношений. Возможно, и не было ничего. Возможно, ему не стоило беспокоиться. Да и вообще, с какой стати? Однако он не мог устоять перед вовремя предоставленным ему шансом выяснить все наверняка. Поэтому шпионил, как самая последняя ревнивая женушка, неосознанно прикрывая истинные мотивы довольно просто: Чжонхён знает, где находится Тэмин, иначе не угрожал бы свернуть тому шею. А значит, он может в любой момент нагрянуть к истинному похитителю младшего братца. Тут-то Кибом и сумеет вытащить неиссякающий источник проблем из его темницы и удрать с ним куда подальше. А если ему очень повезет, то там же заодно отыщется и Чжинки. Глупая теория, уверяющая, что стоит только позвать Тэмина и тот обязательно появится, провалилась с треском. Ки вовсю старался ее практиковать, развивать, выуживать из нее хоть что-то пригодное. Но не преуспевал. Не появлялся Тэмин! Не появлялся Чжинки! Нет и все тут. Что он делал не так? Ки перебрал все способы вплоть до самых забавных и отчасти даже бредовых. Тем не менее, ощущение, словно он со всей дури бьется лбом об стену, оставалось неизменным и скорее укреплялось с каждым позорным провалом. Временами слезы бессилия наворачивались на карие глаза, а едкая тоска выедала все внутри. Но горько проплакав ночь напролет через несколько дней после исчезновения Чжинки, более Ки не позволял себе подобной слабости. За неимением удовлетворительного результата от предпринимаемых попыток оставалось надеяться на свои силы. И благоволение судьбы. А также на внезапно проявившиеся в нем шпионские таланты. Пока что, в хорошем или плохом смысле, ему посчастливилось лицезреть лишь несдержанные поцелуи в глухих переулках или подвальных гостиницах. Благодаря интуиции всякий раз ему удавалось вычислить комнату, в которой парочка предпочла провести друг с другом время. Обычно шторы в пустующих номерах не задергивались. Поэтому проходило некоторое время, прежде чем посетители замечали этот факт и немедля его исправляли. Однако Ки, удостоверившись, что за окошком действительно не пытают его братьев, не дожидался, пока голубки придут в себя, и оставлял их, занятых друг другом, в относительном покое. Он скорее предпочитал, сердито пыхтя, пинать камешки неподалеку от гостиницы в ожидании, когда преследуемые закончат развлекаться и позволят ему наконец возобновить свою слежку. Но до того, впервые осторожно заглядывая через прозрачное стекло в поисках братьев, каждый раз он с трудом подавлял дрожь, яростными волнами проходящую по всему телу. Тем не менее он был настолько заворожен картиной, что не находил сил оторвать от нее взгляда. Но… Это ведь были простые поцелуи, в которых он даже не участвовал. В которых он даже не хотел участвовать. Хотел. Не хотел… Перед глазами все расплывалось, и тогда возникало ощущение сопричастности, фейерверком взрывающееся в самой глубине его естества. Он чувствовал себя на месте Ее, ощущал Его руки на своей талии, нежные пальцы в своих волосах. Это он терся о чужое тело, он разделял поцелуй, он несдержанно стонал, он кончал прямо на месте, даже не сняв одежды и не дотронувшись до себя. Не было Ее, был только он. Измотанный морально, ничтожный человечишка, покрытый испариной, дрожащий. Он представлял себя на Ее месте… Нет, он всего лишь чувствовал. Он шпионил. Он был жалок. Отвратительно жалок. Каждое утро Ки брезгливо морщил нос, чуя, как от Тары несет Чжонхёном. Тошнотворное свидетельство того, насколько эти двое тесно общаются. Носясь по всему Салону в заботах, Тара невольно оставляла эту назойливую смесь запахов повсюду. Реакция юноши на нее ограничивалась кривой улыбкой на губах и непременным фырканьем, своей необоснованностью сбивавшим остальных девушек с толку. Угрюмо зыркая по сторонам и поедая работниц глазами, перед внутренним взором он видел совершенно другую картину. Какой бы едкой ни была скопившаяся в нем желчь, Ки не смел высказывать свое недовольство. Именно он то со всех ног носится от Чжонхёна, то сам жаждет с ним встреч. В таком случае может ли он считать себя вправе предъявлять какие-либо претензии? Даже подробности, которыми девушка все время делилась с окружающими, подробности, которые он мог бы подсмотреть сам, всего лишь позволив себе зайти настолько далеко, даже эти туманные подробности не могли заставить его изменить решение, хотя и подводили к грани. За грань он не переступал только потому, что видел, как день за днем тускнеет Тара. Странная оживленность отнюдь не скрывала усталости, во всей красе проявляющейся на ее лице. Она словно сморщилась, высохла. Ужасающие мешки под ее лихорадочно горящими глазами дополнялись не менее пугающими темными кругами. Наблюдая за метаморфозами, юноша ощущал легкую мстительность и вызванное этим чувство вины. Однажды, в очередной раз занимаясь своей шпионской деятельностью, Ки зазевался и не заметил, как объект преследований исчез из его поля зрения. Все бы ничего, но в этот раз юноше удалось случайно подслушать пару сведений о том, насколько важна предстоящая встреча Чжонхёна с каким-то неизвестным. Несмотря на собирающиеся тучи и запах надвигающейся непогоды, слежка шла довольно успешно. Однако настолько скучно, что Ки начал время от времени отвлекаться на окрестности, подмечая их знакомый вид. Он определенно в этой местности бывал, но когда и с какой целью? Вот тут-то, усердно копаясь в памяти и перебирая догадки, он по невнимательности умудрился свою жертву проглядеть. Досада и разочарование, яростно споря между собой, затопили его душу вслед за осознанием совершенной оплошности. Тотчас же, не успев набрать полную силу, они были вытеснены испугом: кто-то, а он вмиг по запаху догадался кто именно, зажал ему рот ладонью и затащил в ближайшую подъездную дверь. К своему удивлению, вновь Ки не испытывал желания сопротивляться, потому старой тряпичной игрушкой повис на чужих руках. Его сердце взволнованно отстукивало каждую одоленную Чжонхёном ступеньку. Сам же молчаливый юноша, зажатый едва ли не подмышкой, считал эти ступени глазами. Ну попался, что теперь поделать, уверял Ки сам себя. Спокойно обдумывая отговорки, которыми он мог надежно прикрыться, одновременно юноша искал способы подавить в себе откровенную чудную радость, возникшую при мысли о том, что его вычислили. Легкое счастливое ощущение распирало изнутри, вынуждая ненамеренно забыть про необходимость сохранять нейтралитет. Жар, исходивший от размеренно дышащего Чжонхёна, лишь укреплял это восхитительное чувство. В данную минуту Кибом не думал о братьях. Он думал о себе. И о человеке, несущем его по этим бесконечным ступенькам вверх к дверям своей квартиры. Наконец-то юноша стал узнавать место, в котором по воле случая оказался. Знакомая ковровая дорожка, знакомое цветовое оформление, знакомый запах. Чжонхён невозмутимо пронес свою шпионистую находку мимо несказанно удивившегося дворецкого, немедля отворившего дверь, стоило только двоим к ней приблизиться. Миновали они и шарахнувшуюся в сторону немую служанку, с удивлением проследившую за ними взглядом до самого угла. Кончено же не обошлось и без аккуратно одетого светловолосого мальчика, злобно прищурившего полные гнева зеленые глаза. В приступе безбашенного веселья Ки поднял болтающиеся руки и, не сдерживая ехидной ухмылки, наградил того двумя неприличными комбинациями из средних пальцев. Грохот захлопнутой в ярости двери послужил наглядным ответом на оскорбление. Только попав, наконец, в светлую спальную комнату, юноша был поставлен на ослабевшие ноги. За спиной раздался тихий щелчок, новой мягкой дрожью прошедшийся от самой макушки вниз по всему телу. Крепкие руки обхватили его со спины за талию, воплощая в жизнь желание, вынашиваемое уже на протяжении недели. Чжонхён глубоко вдохнул запах его волос и устало ткнулся носом в ушную раковину, затихнув на некоторое время. Напряжение окончательно покинуло тело Ки, дав возможность томной неге с пленительной медлительностью пропитывать каждую мышцу. Прошло немало времени, прежде чем, с трудом сконцентрировавшись, он понял, что человек за спиной едва ощутимо покачивается из стороны в сторону, неслышно напевая что-то. Ки положил ладони на руки Чжонхёна, но тот высвободил свои кисти, накрыл ими холодные руки Ки и не преминул переплести их пальцы. Рассеянно слушая глухое мурлыканье, юноша стал различать знакомый мотив. Чжонхён почти неосязаемо водил губами по его шее и гладил живот Ки его же собственными руками. Юноша чувствовал себя укутанным в его пылающее жаром тело, однако самым краем сознания ощущал отголоски невыносимой боли, пульсирующей в чужих висках. — Бомми, — жарко прошептав всего лишь одно слово, Чжонхён провел горячим языком влажную дорожку до самой мочки и замер у маленькой сережки. Его шумное дыхание щекотало ухо Ки, отчего тот все время нервно поеживался, но не отстранялся. И вскоре послушное поведение было вознаграждено мягким поцелуем, оставленным в области за покрасневшим ухом. Опьяненный происходящим, Ки судорожно вцепился пальцами в ткань своей рубашки, жадно принимая подаренную ласку. Чжонхён вдруг отступил от млеющего юноши на пару шагов, что заставило последнего обернуться в поисках потерянного тепла. Подернутые дымкой карие глаза тотчас же отыскали объект вожделения и уставились на него с легким укором. Но уловив движение у белоснежной рубашки, этот жаждущий взгляд метнулся к смуглым пальцам, неторопливо освобождающим пуговицы из петелек. Беспорядочное дыхание рваными толчками вырывалось из приоткрытого рта Ки, делая его похожим на изящное загипнотизированное животное, внимательно следящее за действиями своего хозяина. То опуская взгляд к своим рукам, то поднимая его на завороженного юношу, между тем Чжонхён расстегнул свою рубашку. Скользнув по предплечьям, пышным облаком она упала к его ногам. Ки уже успел потерять к ней интерес. Теперь все его внимание занимало иное. При виде кипельно белых бинтов, туго охватывающих смуглое тело, из груди юноши вырвался приглушенный разочарованный стон. Однако следующие слова, произнесенные с легкой улыбкой, вытеснили это чувство из его сознания: — Иди сюда, помоги мне, — Чжонхён протянул к нему руку, за которую Кибом, подобно маленькому потерявшемуся ребенку, тут же ухватился. Его поблескивающие глаза были полны искреннего удовольствия. Ловкие пальцы быстро разобрались с наслоением бинтов и нетерпеливо запорхали по чуть блестящей смуглой коже. — Бомми, — Чжонхён попытался завладеть вниманием Ки. Поначалу эта попытка не возымела своего действия, тонкие пальцы продолжали оглаживать его тело, а губы оставлять легкие поцелуи у подбородка, но постепенно безмолвная настойчивость и отстраненная холодность взяли свое, и Ки неохотно застыл, обиженно надув губы. — Посмотри на меня, — Чжонхён подцепил пальцем точеный подбородок, вынуждая юношу встретить его спокойный взгляд все теми же замутненными глазами. — Последнее, что мне сейчас нужно, — это очередной бесконечный секс-марафон, ты меня понимаешь?.. — Ки с хрипом втянул носом воздух, приклеившись к его лицу кукольным взглядом. — Конечно, не понимаешь, — досадливо пробормотал Чжонхён. — Помоги мне, — покачав головой, он прошел к кровати и, сняв обувь, сел в самом ее центре спиной к нему. Замерев как вкопанный, Кибом сверлил взглядом ножевую рану, рассекающую его спину по диагонали. — Возможно, кровью я не истеку, но твое бездействие изрядно нервирует, — Чжонхён чуть повернул голову вбок. Укоряющая фраза стала своеобразным сигналом. Нетерпеливо спихнув с ног обувь и размотав ткань, заменяющую носки, Ки с детским восторгом запрыгнул на мягкую пружинистую кровать. Впрочем, остановившись взглядом на ране, он тут же потеряно застыл, враз растеряв весь запал. Рана была длинной, словно кто-то со всей силы полоснул по коже тесаком, но не успел или не сумел вогнать его еще глубже — для повреждения внутренних органов. Углубление было полно багряно-красной крови, свежей и игравшей алмазными бликами даже в таком тусклом свете. Вместе с тем, она не вытекала за рваные воспаленные края раны, что приводило юношу в крайнее недоумение. Он почесал затылок, а затем, встав на четвереньки, боязливо прикоснулся пальцем к набухшему розовому краю. Палец окрасился в алый цвет, словно юноша окунул его в вишневый сок. Поднеся его к глазам, он с трогательной сосредоточенностью рассмотрел каждый кровавый завиток, а затем машинально сунул испачканный палец в рот и тщательно обсосал. Именно почудившаяся сладость заставила Ки склониться к ране и слизать всю выступившую в ней кровь. Чжонхён едва слышно застонал. — Поганец, — выдохнул он, стиснув кулаки. Прямо на карих глазах пустое багровое углубление вновь начало заполняться кровью, а через полминуты уже переливалось вишневым красным в слабых лучах выглянувшего из-за туч солнца. Кровь не стекала вниз по спине, она подходила аккурат к самым рваным границам, точно не решаясь их переступить. Не отстраняясь, Ки судорожно задышал, едва сдерживая свои желания. Ему не показалось, она действительно сладкая. Манящая. — Бомми, — с усмешкой прозвучал усталый голос, — я не пирожное на десерт. Имей совесть. Бессильно прорычав, юноша встал на колени и начал нетерпеливо срывать с себя ветхую рубашку. Разобравшись с оной, он неуклюже на четвереньках подобрался к затихшему Чжонхёну. Торопливо усевшись позади, он прижал его к себе руками и ногами. Лоб заблестел от испарины, когда пылающий жар начал передаваться ему через крепкие объятия. Водя руками по чуть подрагивающим мышцам живота, Ки ощущал под подушечками пальцев невероятное напряжение. Каждый нерв существа в его руках был натянут до отказа. Ему не доверяли. И не доверяя, все равно позволяли сидеть за спиной. Ки положил подбородок на плечо Чжонхёна и тихо, чуть жалобно заскулил, требуя вознаграждение. Его холодные ступни уже согрелись в чужих руках, а обделенные вниманием губы все еще требовали положенный им поцелуй. Невзирая на свое состояние, Чжонхён тихо усмехнулся. Что-то так и остается неизменным. Под влиянием какого-то чувства поцелуй получился немного томным и очень нежным. Только получив требуемое, юноша наконец успокоился и прекратил скулить, словно брошенный в холодной ночи щенок. Вместо этого он уткнулся носом в сгиб горячего плеча и довольно прикрыл глаза, крепче стискивая молчаливого Чжонхёна в объятиях.