Маскарад

Его разбудил мягкий птичий перезвон за окном и характерный шелест, как правило, сопровождающий перелистывание страниц старого фолианта. Чжинки поморщился от невыносимой боли в затылке. Солнечный свет безжалостно бил в глаза, мешая его попыткам вновь впасть в спасительное беспамятство. С каждым прыгающим по закрытым векам солнечным зайчиком у него в затылке что-то взрывалось, распространяя волну боли по всей черепной коробке. Чжинки слабо прикрыл глаза тыльной стороной руки и, щурясь, приоткрыл их, делая беглый осмотр комнаты. Интерьер был выполнен в темных тонах, но лучики, забирающиеся через густую листву в открытое настежь окно, подсвечивали полированные поверхности. Это сияние ослепляло и жгло его покрасневшие глаза, потому он поспешил их прикрыть. Но до того он успел понять, что лежит на небольшом диванчике в чьем-то рабочем кабинете или библиотеке. Жизнерадостное чириканье, льющееся в комнату вместе с теплым ветерком, чуть приглушалось массивной мебелью и толстым ковром, поэтому не приносило таких же страданий, как свет. В сочетании с приятным цветочным запахом оно даже казалось дружелюбным. Чжинки тяжело простонал от очередной болезненной вспышки, после чего почувствовал на себе чей-то взгляд. Взгляд не был враждебно настроенным или раздраженным. Не выражал он и равнодушия. Чжинки не мог дать точного определения своим ощущениям. Была в этом взгляде доля задумчивости, капля облегчения и даже — он старался не обманываться на этот счет, но не мог не верить своим чувствам, — крупица доброжелательности. Чжинки узнал взгляд Минхо. А узнав, тотчас же попытался подняться. Цепляясь за обитую мягкой тканью спинку диванчика, он с трудом принял сидячее положение и скривился от рези в глазах. Свет был слишком ярок, он выедал раздраженную слизистую оболочку. На голове возница нащупал бинты, и на мгновение ему вдруг подумалось, что они слишком туго обхватывают ее, вызывая дополнительный дискомфорт и оказывая давление на воспаленный участок где-то внутри его черепа. Он подавил желание стянуть с себя повязки, зная, что это всего лишь глупые выдумки. Как же сильно, должно быть, Минхо въехал чем-то по затылку, что понадобились бинты! Почему же он тогда окончательно его не добил и не избавился от помехи? Вслед за осознанием возможной степени повреждений последовала стреляющая боль в висках, и желудок Чжинки судорожно сжался, не иначе как взывая к небесам о помиловании. — О нет, — испуганно выдохнул Чжинки. В тот же момент кто-то схватил его за шею и заставил нагнуться над стоящей у дивана посудиной. Чистой, но ненадолго. Его рвало желчью, поскольку желудок был абсолютно пуст. В день маскарада от волнения он почти ничего не ел, перехватив что-то незначительное за завтраком. — Простите меня милостиво, — услышал он над головой сожалеющий голос Минхо. — Я перестарался, пытаясь лишить вас сознания. — Вы мне чуть череп не раскроили, — выдавил Чжинки, вытирая рот платком, великодушно протянутым ему Минхо. Озабоченность во взгляде последнего вполне предсказуемо насторожила Чжинки. После случившегося все, касающееся Минхо, он невольно подвергал сомнению. — Надеюсь, кризис миновал. Чжинки услышал тонкий звон колокольчика и схватился за перебинтованную голову, на миг ослепнув от боли, словно от вспышки молнии. — Прекратите немедленно! — вскрикнул он. На звонок прибежала встревоженная служанка и, увидев скукожившегося в агонии на диване Чжинки, безо всяких вопросов исчезла. — Чжинки, лягте, — Минхо схватил его за плечо и силой попытался уложить. — Уберите руки! — воскликнул тот, грубо оттолкнув от себя Минхо и вслепую вскочив на ноги. Временами перед глазами прояснялось, но с новой вспышкой боли перед глазами вновь стелился непроглядно-молочный туман. Кроме того, он ясно чувствовал головокружение, отчего его тело мотало из стороны в сторону. Состояние Чжинки возможно было описать исключительно скверными словами, он не находил сил даже ударить Минхо, хотя и всей душой желал этого. Очередной рвотный позыв скрутил желудок, и, полагаясь на свою память, возница на ощупь метнулся назад к знакомой посудине. Вовремя перехватив его, Минхо не дал ему снести тару и ловко направил болезненно-бледного Чжинки к нужному месту. В комнату вбежал запыхавшийся врач. Увидев достаточно живописную картину, он немедля подбежал к двоим и помог Минхо усадить непрерывно кашляющего Чжинки на диван. — Как давно он проснулся? — спокойно поинтересовался мужчина, принявшись за стандартный медицинский осмотр. Чжинки не шевелился, боясь вызвать новый приступ боли, за которым обязательно последует рвотный позыв. Он лишь апатично глядел в пространство, безропотно позволяя врачу проводить осмотр, улавливая отголоски происходящего рядом разговора и борясь со слабостью в теле. Однако он не мог не отметить доверие, которое вдруг возникло в нем к этому, по сути, абсолютно чужому ему человеку. Вопреки ожиданиям Чжинки, от него пахло не смесью лекарств, а детским кремом, которым нянечки в детдоме натирали маленьким детям заживающие ранки. Эта тоненькая ниточка в уютное детство также поспособствовала укреплению неожиданно возникшего доверия. — Только что. У Минхо невероятно красивый успокаивающий голос, подумал вдруг Чжинки. Только сам он — человек не очень хороший. — Очень удачно, что вы попросили меня задержаться здесь на ночь. Сотрясение легкое, но, тем не менее, помучиться придется. Как вас, Чжинки, угораздило удариться, — обратился врач непосредственно к самому вознице. Последний лишь прикрыл глаза, похожий в своей неподвижности на мраморную статую. — Сейчас мы вам облегчим боль, — приободрил его врач, возясь со склянками в своем компактном докторском чемоданчике. — Сколько времени займет выздоровление? — услышал Чжинки мягкий голос Минхо. — Через неделю будет как огурчик, — излишне оптимистично, на взгляд Чжинки, заявил врач. — Терпеть не могу огурцы, — слабым голосом заявил больной, укладываясь головой на свою подушку в надежде, что подступающая тошнота отпустит его желудок. Врач бесконечно долго делал ему какую-то важную для его выздоровления инъекцию и одновременно давал Минхо ценные наставления. Отсутствие возражений, очевидно, свидетельствовало о том, что последний его внимательно слушает. Чжинки отнесся сравнительно безразлично к этому факту. Он надеялся выздороветь как можно раньше и накостылять негодяю, а затем отыскать Тэмина, схватить под руку Кибома и сломя голову бежать из этого треклятого города со всеми его треклятыми жителями. Но для начала он собирался поднабраться достаточно сил во сне. — Я бы вам посоветовал убрать эти цветы отсюда. Если не из самой комнаты, то хотя бы из этого угла, — услышал Чжинки как сквозь вату голос врача. У головы послышалось шуршание, страдающего возницу обдало легким ароматным ветерком, и озабоченный голос продолжил далее: «Я все понимаю, Минхо, мальчик выражает свою заботу, но вам не стоит потакать всем его капризам. Лучше для вас — и в особенности для него, — установить пределы, переступать за которые он не должен сметь». Воцарилась тревожная, вместе с тем убаюкивающая Чжинки тишина. — Я уберу эти цветы, — тихо произнес Минхо через какое-то время. — Запах слишком силен, он лишь усугубляет состояние Чжинки, — на свой манер попытался ободрить его врач полушепотом, заметив размеренное дыхание Чжинки и спокойствие спящего на его бледном лице. — Хорошо, доктор, — произнес Минхо в странно-печальном тоне. — Прогресса не наблюдается? — Мне невыносимо каждый раз Вас огорчать, но я уже как-то высказал Вам свое мнение, — со вздохом проговорил мужчина, укладывая врачебные принадлежности в чемоданчик. — С тех пор оно не изменилось. — Я помню, тем не менее… — Минхо, я не думаю, что в такой болезни, — врач сделал особое ударение на слове «такой», — возможно какие-либо сдвиги в положительную сторону. Будем молиться о том, чтобы и ухудшения не наступило. Прежде чем окончательно провалиться в сон, Чжинки рассеянно подумал о том, что разговор между двумя велся явно не о его ужасном самочувствии.

***

Рабочий день уже подходил к концу, а он до сих пор чувствовал себя бодрым и полным сил. Ки даже прыгать не отказался бы, настолько бурно кипел он энергией. Но, несмотря на разительные послабления, сделанные ему владелицей Салона, он не решался выражать все творившееся у него в душе таким необычным образом. Лишь пружинистая походка и широкая улыбка выдавали весь спектр владевших им эмоций. Временами ему казалось, что его приподнятое состояние — всего лишь своего рода затишье перед бурей, вроде мнимого улучшения, предшествующего решающему, обычно — смертельному, удару болезни. Но мимолетные мысли быстро отступали, давая дорогу сказочному воодушевлению, в немалой степени являвшемуся результатом его странной реакции на работающих с ним бок о бок девушек. Ки будто прозрел. Он вдруг увидел, насколько каждая из них красива и уникальна, насколько плавны их движения, насколько звонки их голоса. Его завораживали тонкие руки, пленяла фальшивая открытость белозубых улыбок. Он словно впервые рассмотрел, насколько изящно подчеркивала изгибы специально подобранная для каждой стройной фигурки одежда. Каждый взмах ресниц заставлял его сердце замирать испуганной птичкой перед своим преследователем. Каждый солнечный зайчик, скользящий по шелковистым волосам, слепил его. Почему он не замечал этого раньше? Ки чувствовал себя непривычно, странно; напряжение не отпускало его тело. Но разум не выражал ни малейшего желания противостоять новоявленному колдовству, бесстыдно предавая своего юного хозяина. Его взгляд сам непроизвольно увивался за мелькнувшей в проеме открытой двери девушкой. Проходило значительное количество времени, прежде чем он осознавал, что пялится на пустой проем, истуканом застыв на месте и невоспитанно открыв рот. Забавнее всего был тот факт, что сами девушки, судя по всему, с удивлением подмечали его заинтересованные взгляды, а потому, привыкнув к его относительной холодности и постоянному безразличию, весь день переглядывались друг с другом, польщенные неожиданным вниманием. Он часто встречался глазами с их улыбающимися взглядами и нередко ощущал ответные и любопытные — себе вслед. Клиенты, ставшие свидетелями его нетипичного поведения, усмехались со знанием дела, видя, как он, очнувшись наконец от наваждения, быстро прятал смущенный взор. Он попал в кондитерский магазин, где десерты добровольно дефилировали перед покупателями, завлекая их своим внешним видом. А его алчущие руки жадно тянулись к каждому из них. Схватить. Откусить кусочек. Насладиться вкусом. Даже неловкость утра меркла перед этим невероятным открытием. Чтобы сполна насладиться им, он пожертвовал и обедом. Хотя, говоря по чести, Кибом находился в слишком большом смятении для обеда: он не чувствовал ни аппетита, ни желания вообще наполнять с вечера пустой желудок. Ему необходимо было время — переварить происходящее. Почти в конце дня он с некоторой опаской приблизился к администраторскому столику, за которым пряталась Роксана. Перегнувшись через узкую высокую столешницу, он уперся взглядом в знакомую макушку и… соблазнительно приоткрытый ворот белоснежной рубашки. Роксана часто пренебрегала необходимостью носить на шее шелковый шарф. Девушка что-то писала в журнале, ее рука легко бегала туда-сюда по страничке, но на всякое движение головы локоны, падающие на плечи аккурат рядом с воротом, чуть смещались, царапая острыми кончиками светлую кожу. — Ки! — воскликнула она, выпрямившись на стуле. — Ты давно здесь стоишь? Я не слышала, как ты подошел. Он оторвался от своего зрелища и бросил непонимающий взгляд на девушку, сидевшую с вопрошающим выражением на симпатичном лице. — Я не хотел тебя отвлекать, — медленно выдавил он, придумывая причину своей неподвижности прямо на ходу. — Я почти закончила! — мило улыбнувшись, Роксана вернулась к своему занятию. — Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась она мимоходом. Зачарованно следя за ручкой, легко порхающей по страничке, он кивнул. Но девушка осталась в неведении относительно этого жеста, поэтому подняла на него чуть требовательный взгляд. Заглянувшее в окна солнце бликами заиграло в ее очаровательных глазах. — Ты бледен, сядь, отдохни, — она похлопала по сиденью рядом с собой, продолжив заполнять журнал. Кибом не сдвинулся с места, приклеившись взглядом к злосчастной пряди, мягко проходившейся по нежной коже шеи при малейшем движении головы. Он уже довольно продолжительное время наблюдал за поведением Роксаны. Еще с того момента, когда незнакомый мужчина в баре заронил в нем семена сомнения касательно честности окружающих его людей. Но никогда не смотрел он на нее, как парень на девушку. Теперь, взглянув вдруг на Роксану в таком необычном свете, он с изумлением отмечал охватившее его волнительное чувство. Ки настолько увлекся, что не заметил, как рядом с ним выросла другая женская фигура и, подобно ему, перегнулась через стойку к Роксане. А вот и еще одна любительница игнорировать заведенный порядок. — Ты все записала? — в своей резкой манере поинтересовалась Тара. Ощущая себя этаким болванчиком, послушной овечкой, следующей за пастухом, юноша ошарашено уставился в чересчур откровенный вырез ее рубашки. На этой красивой лебединой шее шелковый шарфик тоже отсутствовал, а значит, нечему было прикрывать видные в вырезе рубашки женские прелести. Тара заметила его жадный взгляд, хотя и не подала вида. Но удовольствие, явно читавшееся в ее эмоциях, говорило о том, что ее самолюбие энергично танцует победный танец, приняв в сознании юноши вид маленького человечка-марионетки. Ки негодующе выдохнул, окончательно пресытившись сумасбродностью дня. Еще не хватало заглядываться на свою бывшую наставницу, наверняка продолжавшую точить на него зуб. Они соприкасались лишь предплечьями, а у него вся рука от этого случайного прикосновения горела огнем, отчего напряжение в теле с каждой секундой лишь росло. И тут он почувствовал присутствие того, кого не желал бы видеть еще, по крайней мере, года три-четыре. А лучше — и всю жизнь. Тотчас же девушки растеряли в глазах Ки всякую привлекательность, оставшись по ту сторону привычного энергетического кокона, в который он вновь был заключен. Освободившись, наконец, от владевшего им на протяжении целого дня колдовства, Ки раздраженно закатил глаза и покачал головой. Когда же ему дадут покой? Роксана с Тарой тотчас же обратили все свое внимание на стоявшего за спиной Ки человека, а сам юноша был схвачен за локоть и без возражений утащен в сторону коридора. «Кажется, сейчас что-то будет», — подумал он, прежде чем его грубо затолкнули в его кабинет и за спиной раздался приглушенный звук, означавший, что дверь была осторожно прикрыта. В спокойствии. Или в ярости. В ярости. Обычно приглушенные эмоции в этот раз были намеренно выпущены на свободу с целью дать Ки понять, насколько им недовольны. Он действительно почувствовал за собой вину, но не понимал, в чем именно она заключалась. Чем он снова мог разгневать этого человека? Словно маленький напортачивший ребенок, Ки стоял в центре комнаты, настороженно ожидая момента, когда разразится буря. Раз за разом острый осязаемый взгляд проходился по его спине, напоминая об утреннем происшествии, которое он предпочел бы не просто забыть, но навсегда вычеркнуть из памяти. Из-за того, что накануне он впервые за много лет слишком щедро приложился к батарее бутылок, сон его был полон каких-то бредовых событий, чередующихся одно с другим без всякого намека на перерыв. А в какой-то момент сменилось не просто место действия во сне, но сама атмосфера в целом. Вновь он оказался в заполненной сумраком комнате с большой кроватью и огромным окном, отбрасывающим на нее голубоватый свет. Лежа в одной рубашке на мягкой перине и наслаждаясь бархатностью простыней под своими чуткими пальцами, Ки тихо напевал какой-то нежный мотив, подмечая присутствие кого-то второго в комнате. Свет лился из окна прямо на полуобнаженное тело юноши, гладя его чувствительную кожу своими шелковистыми лучами, придавая ей заманчивое серебристое сияние. Ки упивался приятным ощущением, глядел в темный потолок и жаждал приближения того, второго. Дальше грань между сном и явью стиралась, оставляя Кибома в полнейшем замешательстве. Тяжело дыша, он очнулся в предрассветных сумерках в своей комнате, на своей кровати, но без своих штанов. Рубашка его была распахнута, и задувающий в окошко ветерок ласково касался потной кожи. С нарастающим испугом глядя в абсолютно черные глаза нависающего над ним Чжонхёна, он чувствовал, как сильная рука успокаивающими движениями гладит его влажный живот. Перед тем как поднести кисть к своим губам и, не отрывая взгляда от юноши, облизать каждый испачканный палец, тот предварительно оставил на губах Ки недолгий и очень мягкий поцелуй. А после всего, насладившись сбившимся дыханием наблюдающего за его действиями Ки, он встал с кровати, надел свою обувь, сюртук и безмолвно вышел за дверь. Буквально утонув в собственном мучительном стыде, Кибом свернулся на кровати калачом. Он даже не натянул на свое разгоряченное тело покрывало, а всего лишь прикрыл лицо руками. Надо же было такому случиться. Почему именно сегодня? Как ему теперь смотреть в эти насмехающиеся глаза, не теряя при этом достоинства? Такой позор. Такой сладкий позор. В этой позе он провалился в сон без сновидений и проспал вплоть до возмущенного звонка будильника, замолкнувшего только после своего яростного столкновения с полом. Надо же, о нем даже позаботились — он точно помнил, что не прикасался вечером к будильнику. То есть, он надеялся, что помнит верно. Ему казалось, что накануне он вел себя не очень прилично, дав тем самым карты в руки Чжонхёна. И вместе с тем он не мог утверждать с полной уверенностью, что его поведение выходило за рамки приличия. Когда Ки напивался, то с легкостью давал выход всему, что в трезвом состоянии надежно хранил за семью замками. Что бы там ни произошло накануне, произошедшее на рассвете он помнил ясно, словно случилось оно какими-то пятью минутами ранее. Вся эта утренняя история промелькнула у него в голове за считанные секунды, пока он стоял в центре комнаты спиной к охваченному гневом Чжонхёну. Ки сглотнул, уловив плавное хищное движение позади. Шорох раздался совсем рядом, и в следующий миг тяжелый шепот разорвал напряженную тишину: — Хочешь этих девочек, Бомми, ненасытный мальчик? — едва слышно процедил Чжонхён прямо в его ухо. — Глубоко же он в тебя проник. Ки поежился, вместе с тем боясь сделать неверное движение. — Кто? — Бомми. — Кто? — повторил он вопрос. — Еще раз откроешь себя ему, и я… — Придушишь меня? Откусишь мне язык? — сдавленно прошептал он, сознательно совершая очередную глупость. — Сверну ему шею. — Кто это?! О ком ты говоришь? Раздался треск разрываемой на его груди рубашки, и на пол звонко посыпались пуговицы, сыграв похоронный марш его надеждам на спасение. Метнувшись взглядом к тому, что осталось от некогда ровной линии пуговичных петель, Ки успел охватить весь масштаб разрушений. На месте выдранных пуговиц остались рваные дыры, аккуратные петельки были вырваны с корнем. Помочь теперь могли только заплатки, но никто не позволит ему носить на работе настолько испорченную вещь. — Об отродье, которое ты зовешь своим младшим братом. Ки судорожно сжался, когда, сжав в кулаках полы его рубашки, Чжонхён резко дернул их вниз, обнажая его плечи. На них все еще красовались синяки от прошлых укусов: какие-то начали желтеть, какие-то все еще сохраняли фиолетовый оттенок. Увидев эту картину, Чжонхён, казалось, чуть пришел в себя. Осторожно он прикоснулся к одному из синяков, вырвав из губ испуганного юноши тихий выдох. Ощущение оказалось ошеломительным, и нежная кожа тотчас покрылась мурашками. Несмотря на всепоглощающий страх, Ки нравилась такая отрывистая грубость, перемежавшаяся с ласковыми прикосновениями. Это было сродни хождению по острию ножа — он не знал, каким будет следующее действие Чжонхёна, от того уровень адреналина в крови повышался. Накопленное за весь день напряжение изъело его слишком сильно, ядом распространившись по всему телу и значительно повысив его чувствительность. Сосуд, висящий на цепочке, так вообще казался ему куском раскаленного добела металла. Почувствовав укус на месте еще не сошедшего синяка, Ки вскрикнул. Он попытался отцепить от себя руки, беззастенчиво мнущие его тело. В ответ на это новый след от болезненного укуса остался на его шее. Тогда он начал сопротивляться энергичнее, черпая силу из своей странной реакции на эти домогательства. Неожиданно в его живот впились пальцы. Дернувшись, Ки рефлекторно вжал его, прижался к Чжонхёну спиной и застыл, шумно делая испуганные судорожные вдохи и выдохи. Он не мог избавиться от чувства, словно пять остро наточенных ножей были приставлены к его чреву и с нарочитой неосторожностью остриями царапали кожу, поэтому, как мог, старался избежать этого пугающего прикосновения. Сам Чжонхён в это время раз за разом вылизывал укушенное место, вынуждая юношу несмотря ни на что терять голову и отмахиваться от предостережений шестого чувства. Заставляя идти против себя, что вызывало волну негодования в душе Ки, но вместе с тем не мешало ему откидывать голову в сторону, еще больше открывая незащищенный участок шеи. Он схватился за чужие запястья и, прикладывая все силы, с трудом убрал руки Чжонхёна подальше от своего живота. К его удивлению, тот не оказал особого сопротивления, поэтому Ки чуть отодвинулся от него и постарался расслабиться. Возможно, это была очередная игра, о правилах которой ему оставалось лишь догадываться. Но, увидев как сквозь дымку чуть воспаленные полоски возле пупка, Кибом тихо охнул. В тот момент одна ладонь Чжонхёна сжалась в кулак, отвлекая его внимание, а в следующий миг юноша был возвращен на место — вновь прижимался к сильному телу голой спиной и одновременно таял от нежного поцелуя. Одна крепкая рука с силой сжимала его подбородок на случай, если Ки надумает вырываться, другая же гладила его тело, то и дело теребя вставленное в правый сосок кольцо или гладя уродливый шрам над сердцем. Белая рубашка клочьями валялась где-то у ног, но юноша, похоже, про нее успел уже забыть. Совершенно растерявшись и окончательно запутавшись, Ки то опять принимался бороться с руками Чжонхёна, то прижимался к нему еще сильнее и безмолвно требовал больше. Сам Чжонхён упивался внутренней борьбой, свирепо разрывающей юношу изнутри, и все неистовее терзал его губы. Это было не влияние настырного младшего брата, решившего навестить сознание его мальчика. Отвечал ему только пылкий и чувственный Бомми, не отягощенный озабоченными братскими примесями. Чжонхёну нравилось, что, несмотря на свое непреодолимое влечение, Ки продолжал яростно с собой воевать. И он уже знал, каким будет исход этого бессмысленного поединка — полная капитуляция. Глухо зарычав, он резко развернул юношу к себе. Со странной наркоманской улыбкой на лице Ки повис на его руках. Он тяжело дышал ртом и время от времени жутким образом моргал, не до конца закатывая глаза под веки. Лукавое выражение отблеском какой-то мысли мелькнуло во внимательных черных глазах. Чжонхён склонился к красивому лицу и скользнул языком меж приоткрытых губ юноши, отчего Ки гортанно застонал, повиснув на его руках еще сильнее. Но стоило только Чжонхёну закинуть его ослабевшие руки себе на шею, как те тут же послушно ее обвили. Поцелуй становился все несдержаннее, обнаженную спину Ки исчертили новые розовые воспаленные полосы, его губы опухли от укусов. Временами он ощущал покалывание, словно маленькие саднящие искорки проходили по его коже. Он попытался перехватить инициативу и расстегнуть пуговицы на рубашке Чжонхёна, но дальше ворота по какой-то причине не продвигался — непослушные пальцы без конца путались в петельках, так и норовя содрать их от нетерпения. Тогда от безысходности Ки просто вцепился в его волосы, предупреждая возможные попытки отстраниться. Все случилось в одночасье. Вот Кибом сходит с ума, тихо хнычет, всячески теряет рассудок, а потом вдруг все резко меняется, и он осознает себя бегущим, сломя голову, по коридору в поисках надежного убежища. Тихий знакомый голос нашептывал ему что-то. Он не разбирал слов, но понимал смысл. Прячься. Сожаление и страх разъедали нутро, желание рвало его на части, однако он и не думал возвращаться, поскольку находился в полной уверенности, что такой шаг все равно ничего не решит. Присутствовала среди прочего еще и доля отчаяния, вызванная противоречивостью эмоций. Пару раз споткнувшись, он залетел в первую попавшуюся открытую дверь и, с грохотом ее за собой захлопнув, прижался к холодному дереву голой пораненной спиной. Тишина и прохлада уборной оказали на него отрезвляющее действие. Нет ничего проще, чем малодушно сбежать от проблем. Поддаться уверениям тихого голоса и спрятаться. Но рано или поздно эти проблемы все равно потребуют своего решения, разросшись к тому моменту до гигантских размеров. Он так глубоко залез в это болото; слишком глубоко для того, чтобы повернуть вспять, махнув рукой на все достижения. Теперь, когда исчез Чжинки, так и не позволивший ему познакомиться с таинственным другом Тэмина, единственной зацепкой оставался Чжонхён. Раздражающе-притягательный Чжонхён, знающий о нем намного больше, чем он мог вообразить, знающий почти все: кто он, откуда приехал, с кем приехал и что здесь ищет. Чего он хочет. И, конечно же, знающий, как найти то, что он так упорно разыскивает. Все время без устали его преследующий и настойчиво совращающий. Провоцирующий и сводящий его с ума. Кибом и предположить не мог, для чего он тому сдался, с какой целью тот вокруг него кружит и каким образом вообще его находит в этом огромном городе, полном глухих улочек, в которых Ки мог бы с легкостью затеряться, спрятаться от кого угодно, но не от Чжонхёна. С чего вдруг такая честь какому-то незнакомому человеку, приехавшему из захолустной деревушки попробовать на вкус хваленый воздух столичного города? Неужели здесь так мало других игрушек? Почему именно он? Ки видел, какими глазами глядели на Чжонхёна некоторые из девушек, работающих на Мадам. В их глазах жила тоска. Они глядели так, словно когда-то были безумно богаты, а потом вмиг все потеряли. И теперь, оставшись по ту сторону успеха, они взирали на счастливую жизнь былых подруг через толстое стекло, одиноко стоя у него под проливным дождем. Эта тоска граничила с отчаянием и безнадежностью. Такая смесь могла толкнуть человека на что угодно, вплоть до самоубийства. Или убийства. Глубоко вдохнув, Ки открыл дверь уборной и вышел в коридор. Если он не хочет потерять и эту сомнительную зацепку, ему стоит вернуться. Путь до нужной двери казался бесконечно долгим, полным страха и неуверенности. Чжонхён не будет кричать и не попробует ударить его в отместку за произошедшее. Он скорее посмеется над его чудачествами и изобретет еще с пару сотен новых обидных кличек. Но даже если Ки и ошибается в своих смелых предположениях, он всегда сможет за себя постоять. Уж драться-то он умеет, несмотря на свое обманчиво хилое телосложение. Поэтому бояться ему было нечего. Тем не менее он боялся, все время начиная трусливо замедлять ход и тут же заставляя себя идти быстрее. Он был более чем прав: его приподнятое настроение — всего лишь любезная отсрочка, милостиво предоставленная ему для того, чтобы он мог набраться сил перед настоящей катастрофой. Это время он глупо спустил на новое развлечение — беззастенчивое разглядывание женщин. Робко заглянув в открытую дверь собственного же кабинета, Ки ожидал увидеть многое и все же оказался неподготовленным к тому, чему стал невольным свидетелем. Жгучая ревность ядовитой пеленой застлала ему глаза при виде Тары, повисшей на шее Чжонхёна и взасос его целующей. А тот… тот отвечал! Сжимал тонкую талию и неприкрыто наслаждался ощущением запущенных в свои волосы ухоженных пальцев. Ки шумно задышал, разом помрачнев. Ему не нравилось то, что он видел, хотя парой десятков минут ранее готов был сотворить с этой девушкой то же самое. От резкого рывка по направлению к целующимся его удержал черный взгляд. Ки почти ненавидел Чжонхёна за то, что тот делал. Он смотрел на него. Он отвечал на поцелуй Тары и смотрел при этом на него. Он углублял поцелуй и смотрел при этом на него. Засовывал язык ей в рот и смотрел при этом на него. Едва ли не трахал ее этим языком и смотрел при этом на него. Ки хотел… нет, не уничтожить Чжонхёна. И не изрезать его на сотню кусочков. И не сжечь эти кусочки. И не развеять их пепел потом по ветру. Он хотел раздавить ее. Эту шлюху. А потому с грохотом захлопнул перед собой дверь.