Время сжигать мосты, время искать ответ, И менять сгоревшие лампочки...
Утро не задаётся уже целую неделю. Первые дни казались невыносимыми, даже жестокими. Пустая половина кровати, веющая томным холодом, от которого кровь стынет в жилах. Хрустальные глаза, не подающие жизни, каждое утро натыкаются на совместную фотографию и тут же разбиваются вдребезги. Сложнее всего остаться и привыкать к мертвому одиночеству, особенно когда в сердце разъедающая язва, вернуться к когда-то налаженной жизни. Реджина пытается не вдыхать остаточный запах леса и его парфюма. Взгляд пытается не фокусироваться на его рубашке, которую она так любила надевать, когда было особенно холодно. Она еще чувствует дикую немощь, от которой уже ненавидит сама себя, но лишь вновь медленно пускается по ровной стене на холодный пол, закрывает лицо руками и понимает, что скоро не выдержит. У неё не получается жить дальше, и это самое больное. Теперь она одна в своём собственном мире с растоптанной наивной надеждой на счастливый конец и дурацкий второй шанс. Теперь она понимает прелесть моментов и цену любых деяний, будь то хороших или плохих. Она не верит в чудо и искупление и забывает слово «чувства», заменяя его на «пустота». Каждый день похож на предыдущий, такой однообразный и медленно тянущийся. Она разбилась. Её разбили. Снова. Она любит смотреть, как безмолвно оживает город, старается вздохнуть полной грудью, но не выходит. За окном гоняют автомобили, выделяя потоки выхлопных газов, торопятся люди, нескончаемый дождь барабанит по крыше её холодными слезами. Реджина заваривает себе черный кофе, терпкий, горький, без сахара. И каждый раз себе обещает, что завяжет пить по вечерам и плакать в подушку. Когда-нибудь, но не сейчас. Вспоминает, что надо бы собрать чемодан и поговорить сыном, который третий день безрезультатно звонит на мобильный, но боится обид и не хочет ненужных оправданий со своей стороны. Дурацкий звонок в дверь, который нарушает её личное пространство для скорби, так неприлично и бесцеремонно. Она медленно плетётся открывать дверь, прекрасно понимая, — надо, если не хочет сопливых воодушевлений и сладких насаждений от Прекрасных и осуждающих взглядов оставшихся. Дурацкий звонок повторяется. Затем ещё и ещё. Она порой ненавидит просторы своего дома и белые стены, которые сейчас особенно напоминают больницу. Реджина с нажимом открывает дверь, медленно проворачивая ручку, настраиваясь на горячие речи и бездарные советы, которые сейчас не помогут. — Мам, с тобой все в порядке? — взволновано спрашивает стоящий на пороге подросток и мертвой хваткой впивается в мать — боится, что та растворится в воздухе. Хочется ответить правду, только полные сочувствия глаза сына диктуют обратное. — Да, — тупая и глупая ложь, которую бесповоротно выдают стеклянные глаза и взгляд, направленный в пустоту. — Мам, я так волновался, ты даже не представляешь, — от его слов в горле пересыхает, а пальцы сжимаются на мятой футболке, не желая отпускать от себя мальчика. Груз ответственности не только за себя придавливает сверху, и совесть вставляет свои пять копеек. Реджина сама себя осуждает и нервно выдыхает, проклиная себя, что такая плохая мать. Жестом приглашает войти. Молча заваривает ещё кофе. По утрам он играет роль спиртного, так как того уже не осталось. Их ждёт серьёзный разговор, она это понимает, но выжидает, старается подобрать нужные слова. Серебряная ложка выпадает из рук, звонко ударяется об пол и отскакивает в сторону. Реджина ловит на себе обеспокоенный взгляд, который прожигает всё изнутри, обнажая, что происходит внутри. Она молча кивает, кривит искусственную улыбку, показывая, что всё в порядке (да какой к черту порядок!), поднимает ложку и садится на диван, делая глубокий вдох, набираясь сил. — Нам надо поговорить, — слова произносятся тяжелым грузом всевозможных последствий, но дальше тянуть нельзя. Генри садится напротив. Он ничего не говорит и не торопит мать, лишь косо поглядывает в окно, где вновь начался проливной дождь, вспоминает, что зонтик забыл дома. — Генри, — растерянно начинает женщина, в очередной раз поправляя подол платья, уводя взгляд куда-то в пол, пристально его рассматривая, — мне надо уехать. Навсегда, — последнее слово шепотом срывается с губ, глаза по прежнему смотрят в пол. Проходит минута. Две. Комната пронизана острыми иголками тишины. И никто не смеет нарушить её. Не выдерживая накала безмолвности и пристального взгляда, Реджина поднимает глаза. Её взгляд сталкивается с его, полным понимания и поддержки. Слова — ненужный мусор в конкретном моменте: глаза говорят и горят. Снова. Пусть и тухлым огнём. Он понял — и это главное. — Мам, я хочу, чтобы ты была счастлива, и плевать на географию, — глоток свежего воздуха для неё. Так искренне и просто. Реджина обнимает сына, одной рукой смахивает подступившие слезинки. — Спасибо, — почти неслышно хрипло шепчет она, подавляя ком в горле. Ноющие пустоты в глазах заполняются чем-то большим. Возможно, началом. Или концом, с какой стороны посмотреть. Но она знает точно: жалеть уже поздно, а оглядываться некуда. Твердо решает попытаться начать всё заново. Возможно, не сразу. Возможно, даже не с пятой попытки. Возможно, ради других больше, чем ради себя. Она попытается. Будет идти вперёд. Только пока оковы воспоминаний мешают.///
Чемодан уже собран. Последние нотки сомнений сожжены и пеплом рассеяны по холодному ветру. Первый вздох полной грудью, и уверенный взгляд вперед. Толпа горожан собралась у черты: все хотят проводить мэра. Реджина не впитывает в себя взоры людей, осуждающие и полные непонимания, сожалеющие и сочувствующие, пропуская сквозь. Она знает: близкие поняли, родные не осуждают. — Мы будем скучать, — говорит Белоснежка, подходя ближе. — И будем приезжать к тебе в гости, обещаем. — Я и не сомневаюсь, — усмехается Реджина и опускает взгляд. Она не любит прощаться. Не любит и не умеет. Она всегда уходила молча, тайком. И считала это правильным, но не сейчас. Попрощавшись со всеми, она садится в свой автомобиль и в последний раз смотрит на отражение водительского стекла над головой, запоминая очертание улиц и местной влажной дымки, пеленой покрывающей город, и лица дорогих людей. В голове прокручиваются яркие моменты. Она последний раз через приоткрытое окно вдыхает пропитанный моросью воздух и уверенно выдавливает педаль газа, которая сначала чуть заедает. Она не обернется назад. Не позволит себе. Научится жить дальше. Быть сильной уже в крови, а не сдаваться — дважды. Пусть еще больно, и сердце щемит. Это пройдет. Когда-нибудь — она в это верит. Автомобиль черным пятном удаляется все дальше, размывается неровным контуром среди бесконечных поворотов и половы вековых деревьев, оставляет конечную станцию самоуничтожения и страдания. Навсегда. Грудь наполняется другим, совершенно новым воздухом, который дает новое начало. Ранее скомканный взгляд фокусируется. Первый нож вынимается из сердца, слегка облегая боль. Лампочка вновь загорается пока тусклым светом.