Противоположности

      Мир сломался. Оглушительно хрустнул одной-единственной сокрушенной жизнью, жестоко выбил почву из-под ног, обрушился на голову неподъемностью отчаяния. Орихиме надрывно охнула-вскрикнула — расплющенная, раздавленная, распятая тяжестью дорогого защитника, который мгновенно сменил приятный, жаркий, вожделенный груз сильного гибкого тела на совершенно чуждый, невыносимый, каменный, мертвый… У Орихиме в судороге застыл распахнутым рот: ее будто скалой привалило, и из скалы той безудержно захлестал исток. Обжигающий. Словно растворяющий одежды кислотой, пробирающий кожу, кости, душу. Жутко-алый, чудовищно-красный, оглушительно-неземной.       — Ич… Ичиго… сама?!       Это ее обагренные кровью руки дернулись в конвульсиях, но ни их, ни собственного голоса Шиба не бралась разумом воспринимать. Верно, это кто-то иной, более истеричный и стенающий, выкрикнул только что самое любимое ее имя. Это кто-то другой застывшим взглядом пялился на ширившееся бурое пятно на темной форме наемника. Это не ее губы так раздирало от неимоверного крика, это не ее горло так хрипело, это не ее сердце всё рвалось и рвалось на куски, бесконечное количество раз повторяя: «Ичиго-сама! Ичиго-сама! Ичиго-сама!..» Нет-нет, это не ее муж мог умереть.       Невменяемая Орихиме вдруг отмерла и разом обхватила за торс рухнувшего ей на грудь синигами. Пальцы тут же окунулись в нечто противоестественное — вязкое и горячее, а глаза оскользнулись взглядом о невозможный рыжий цвет на макушке. Нет. Орихиме хлопнула глазами, перекидывая взор на дикий колер, что пиявками въедался в ее холено-белые, задрожавшие подушечки пальцев. Они, страшась, потянулись ввысь и напоролись на острое лезвие длинного клинка, что так и остался торчать из груди любимого, бессовестно буравя его столь храброе пылкое самоотверженное сердце!       — Аааааааа!!! — раздался вопль, полный неприятия действительности и выплескивающий наружу всю боль. Сменился миг, показавшийся столетием, и известная целительница, но больше — воительница, словно отрубив панике голову, вдруг подорвалась с каменного дна пещеры. Ей нужно было выбраться как можно скорее и аккуратнее из-под еще неостывшего родного тела, ей нужно было спасти его — что ж это она? Ичиго-сама ведь не умер! Он не мог умереть!! К черту проклятый меч!       Да-да, распад на частицы у высокородных аристократов длился долго, а это значило, значило, что время терпело, дозволяло обернуть себя вспять и вдохнуть жизнь обратно в закоченевшее тело. Да, такая догадка звучала как сущее безумие, но, когда-то проворонившая шанс спасти Киру Шизуку, нынче Шиба, та самая Шиба, которая совсем недавно выхватила Шихоина Юширо у смерти на краю, не смела сомневаться в своих полубожественных способностях. Принимать как данность то, что ее муж окончательно пог… Нет! Шиба, живо нависая над безудержно бледнеющим синигами, мотнула головой и запретила себе реветь, в который раз повторяя: Ичиго, свет ее очей, ее смысл жизни, начало дня и конец ночи, не мог умереть! С ними не могло такого случиться: только не с этим ниндзя, только не с ней…       — Ичиго-сама… — Ее голос обрывался, не успевал повторять: «Держитесь» и «Не уходите»; все лишние слова — как по сердцу ножом. Не отчаиваться, не плакать, не паниковать, не медлить! Чудодейственные руки спешно принялись вызывать лечащие кидо — очень много, одно за другим, без остановки, тогда как губы целительницы взялись бесперебойно шептать застывшему в маске агонии заклинание за заклинанием.       Часы утекали как вода, земля уходила из-под ног, небо обрушивалось на головы этих двоих, оставшихся сам на сам в целом мире. Не добившись мгновенного дива, решительная жена такого же мужа не растерялась и, нервозно убрав окровавленными руками волосы назад, прямо погрузила ладони в смертельную рану и приникла сердцем к той. Целительница буквально впивалась пальцами в края оскверненной ее лезвием плоти, на ощупь осязая всю фатальность случившегося, но не оставляя ни надежд, ни потуг спасти того, кто должен был быть живее всех живых, а оказался мертвее всех мертвых. Орихиме призвала к пальцам всю реяцу, буквально вытолкала ту наружу в желании связать рейши с заморозившей бег кровью, потянуть за них, физически заставить их пробудить жизнь в подмогу той магии, которую немо пробуждали ее уста. Сработало однажды, значит, подействует еще, кивала Орихиме сама себе, и ей даже чудилось, будто небо услышало ее, что кожа мертвеца вернула теплый оттенок, что в остекленевших карих очах блеснул здоровый блеск…       — Ичиго-сама? — Поцелуи попытались вырвать его из той грани не меньше цепких ногтей одержимой чаровницы, которая не думала ни о чем, кроме как соединить стык в стык неподдающийся обратному сращиванию порез на кожи и зацеловать полученный шрам так, чтобы даже следа не осталось. — Ичиго-сама, вставайте, ну? — Орихиме дрожащей улыбкой взывала к нему, вроде ведь возвращавшемуся. Беспрестанно стала приглаживать непокорные волосы, истерично всхлипывала в перерывах меж тем. — Просыпайтесь, Ичиго-сама, просыпайтесь, — твердила без конца точно в бреду, точно на заре пред началом его дозора или когда, смертельно уставший, он не мог проснуться и в ясный день. — Это же я… Ваша Ори… — Ее голос сорвался, как и сердце — обрушилось куда-то вниз с невидимой ветки, как птица, так и оставшись… не услышанным.       Орихиме вновь обняла мужа, крепко — как на прощание, оставляя жуткие разводы на любимом лице, забирая с него себе на память всю красу, а взамен — отдавая свое тепло, свою жизнь. Орихиме так и осталась лежать укрывая собой супруга, ибо больше ей не было куда и зачем идти…       — Тц, какая доса-а-ада, — с издевкой, не без больного удовольствия, протянули над головой Шибы, приникшей к окаменевшему аристократу, сроднившемуся с пещерой, в какой-то миг превратившейся из тренировочной площадки в посмертную тюрьму, будто наследнику столь Великого Дома было отказано умереть и упокоиться в стенах того. Цубаки дважды ему отомстил: и как воину, и как гордецу, вознесшемуся над другими синигами, и взгляд духа, удовлетворенного яркой отметиной своей победы, сделался еще безумнее.       Его хозяйка чувствовала его спиной, вся сжалась в комок от жестоких насмешек, измывательств. Страх встретиться в отрытую с ними одолевал ее, вконец несчастную и обездоленную. Увидеть напрямую ликование кровожадного занпакто — значит, удостовериться окончательно в смерти неуязвимого капитана. Первоклассный ниндзя, сотворивший себя собственными усердием и бесстрашием, он и так выкарабкивался из лап смерти не раз. Позже ему повезло с супругой, превосходно владевшей лечебными техниками. «Повезло». Орихиме не заслуживала той славы, которой воспел ей Сейрейтей, ведь сейчас чужая грудь не вздымалась, чужие губы сковывала всё больше бездыханная тишина, чужие-родные широко распахнутые глаза впитывали мертвый свет луны без права на солнце.       — Ичиго-сама… простите меня…       А он всё смотрел с начальным равнодушием чрез нее в небосвод, словно испрашивая у того сколько же прошло с тех пор, как занпакто был вонзен в деревянную куклу, а на свет явился жесточайший беспринципный подлый убийца?       — Харош причитать над ним, не видишь, что ль? Он помер. — Тот убийца раздраженно фыркнул. — Обещание нужно держать, а о расплате помнить. Теперь этот ублюдок ничей меч не сломает.       Орихиме, как чумная, помотала головой, не боясь, что та оторвется. Орихиме бормотала тысячекратные «нет», пыталась остервенело отчистить руки, утопленные в чужой крови, а затем вновь вся подобралась, утерла слезы рукавом и, нависнув над Ичиго-сама притянула того к себе. Плевать на убийственную правду Цубаки — ей бы сконцентрироваться, выпустить всю реяцу, вдумчиво прочитать нужное заклинание, каждое слово в нем ощутить и вложить обратно прямиком в губы любимого, точно спасительную пилюлю выпустить, поверить в себя и всё повторить, еще побороться…       Тщетно.       — Глупая девчонка, ты таки совсем бездарна, — продолжал язвить клинок, — прекрати носиться с трупом. Ты не умеешь воскрешать мертвых! Ты совершенно бесполезна в любом деле, за которое ни возьмешься! Перестань отрицать свое ничтожество и смерть этого синигами! Время всех нас подошло к концу! Ты не сумела справиться, и желать всё исправить — напрасный труд.       — Прекрати… — Слезы в рыжий «ежик» побежали чаще, горький плач Орихиме сделался громче. — Переста-а-ань, прошу, меня добивать, — подвыла она. — Это невозможно! Я не вынесу! Это просто нереально!       — Научись проигрывать, если ты — не Кенпачи, — отрезал Цубаки, скрещивая руки на груди. — В этом противостоянии не дается второй шанс. Ты недостойна банкая и жизни, и менять ход истории не под силу никому. — Дух повернул прочь из пещеры. Его мгновения, как и хозяйкины, были сочтены.       — Нееет!!! — его неожиданно догнала прямая атака: рассвирепевшая Орихиме, вдруг подхватив меч, что принадлежал руке ее занпакто, направила тот аккурат ему меж лопаток.       Цубаки лихо отскочил в сторону, но новый удар угнался за ним мгновенно, на силе злости и притяжения. А за тем второй! Третий! А далее рубящие удары посыпались на него точно остро секущий град. Орихиме, сделавшаяся чернее тучи, утратив весь благородный блеск, выпустив наружу всех своих демонов и задыхаясь от ненависти, просто утратила контроль над собой; ее цель должна была умереть, и неважно что то — часть ее самой.       — Я! Сказала! Прекрати! — чеканила ополоумевшая девица и резала, резала, резала нодати без конца и не без разбора.       — Твоя месть смешна! — завелся и дух; он отбивался наотмашь руками, останавливал лезвие стопами, подло уворачивался, дозволяя свой меч затупить о каменные стены, дозволяя сыпавшимся искрам осветлять ужас пары безумных лиц убийц. — Он сдох! Что из этого тебе непонятно?!       — Заткнииись! — заверещала Кенпачи и с разворота задела мякиш плеча Цубаки. — Я-сказала-перестань-говорить-мне, что Ичиго мё-о-ортв, гаррргх!!! — на одном дыхании выпалила взбесившаяся женщина. С разметавшимися волосами на ветру, с невидящим взором и поломанной на века улыбкой, израненная с головы до пят, пропахшая кровью своей и чужой, она, словно воплощение самой смерти, метнулась к врагу, точно врагу, на нереальной скорости снова: — Ты не прааав, Цубаки!!! — И с чудовищной силой, сбивая его с ног, засадила теперь нодати по самую рукоять ему в грудь, пригвождая к камню.       Дух поперхнулся кровью; его хозяйка с прищуром нежити и жуткой ухмылкой прошептала ему в упор, нависая близко-низко:       — Бан-кай. Цубаки. Полное отрицание.       Занпакто понимающе кивнул и, расставив руки в сторону, сдаваясь, дозволил победившей его синигами извлечь из своего тела нагинату, боевое копье, вместо нодати шикая. Орихиме холодно ответила кивком на кивок, и, покрепче обхватив скользкое от крови древко, сконцентрировала на том всю свою силу — теперь она знала что делать с ней.       — Красной цубаки лепестки опадают грустью на сердце, не слышна песня любви, как и запах нежных цветов. Руки бога, маска демона, сердце в ад, время назад, тот кто был рожден на небо, кому даровано имя человеческое, созданный для жизни и смерти вопреки, банкай, Цубаки Мудзюн*! — Копье с силой вонзили вновь в то самое место, где только что рассеялся дух. — Я отрицаю!       Пещера задрожала тут, скала заходила ходуном, заставляя Орихиме судорожно оглянуться и в глубине души усомниться в имевшейся в ней силе, но… нет, к черту неверие! На ее глазах происходили настоящие чудеса: пылинки стали собираться в порошинки, порох в крошку, та — в камни, камни — в валуны, те стали выкладываться сами собой в высокие своды пещеры, давеча начисто разрушенной неистовой мощью Тенсой Зангецу Шибы Ичиго. Банкай же его жены напоминал действие бакудо, когда печать либо барьер выстраивались из реяцу по кусочкам и преображались в щит или куб; в этой магии скала восстанавливалась, и всё в скале восстанавливалось вплоть до последнего сталактита и визга наново сотворенных летучих мышей, с дикой скоростью стаей вылетевших из проклятого места.       Орихиме даже не шевельнулась — ощущала середкой, что сдвинуться с места не сможет, пока под действие ее отрицания не подпадет всё, что было разрушено, и все, кто… были убиты. Она сглотнула комок в горле, заметавшись взглядом меж восстанавливающимся куполом скалы, закрывавшим вид на бледнеющую к рассвету луну, и неподвижным капитаном, выделявшимся мертвецкой бледностью на всеобще-черном фоне. Бездонные мгновения потекли беспощадно долгой смолой… и сколько стоило сил целительнице дотерпеть до того момента, когда она смогла извлечь нагинату из точки действия и в руках с ней подлететь к тому, ради которого данный банкай и был пробужден такими муками.       Как и всё вокруг него, Шиба так же оказался цел: ни раны, ни малейших царапин, ни единого кровоподтека, ни одного пореза на форме, ни пятнышка грязи, пыли и жуткой битвы. Без сомнений, исцеление такого масштаба вернуло и ему здоровое тело да прежний вид, но что касалось его души?       Он выглядел таким беззаботным, будто спящим. Орихиме засмотрелась на просветлевшее, вернувшее прежний теплый оттенок лицо — даже в веренице кружившихся над их головами «фонариков» шаккахо это было заметно и вселяло в сердце легкий трепет. Орихиме опустилась на пятки, осторожно переложила голову любимого на колени, задержалась поцелуем на его челе. Теплый. Как солнце. Мертвое солнце, никак не дававшее Орихиме тот самый знак, что она справилась, что оправдала ожидания мужа, его веру в ее силы, что сумела, пускай и с опозданием, но защитить его как и должно было сделать каждой прилежной жене.       — Прошу… только очнись… — прошептали ее уста в звенящую тишину, в которой, казалось, весь мир на пару с ней насторожился в ожидании одного-единственного вдоха.       — Хааах!       Ичиго словно из глубины вынырнул, жадно хватая ртом воздух, в спазмах забарахтавшись в незримой толще воды, желая больше не пойти на дно.       — Ах! — Его судорожно обхватили за шею, не думая о возможно остававшихся внутренних повреждениях…       Чувства Орихиме хлынули наружу, эмоции пошли в откат; Кенпачи разрыдалась в макушку мужа, не тая слез радости и не заглушая в себе тысячи слов благодарений. Он был жив. Жив! Ее самый любимый, самый родной, свет ее очей и полновластный обитатель ее дум. А на всё остальное плевать, абсолютно на всё: на грязные игры и чудовищные планы капитана Айзена, на ужасающую до дрожи самоотверженность Ичимару-сана, на готовящуюся войну, на сотни-тысячи уже убитых и тех, кому предстояло умереть, если эксперименты с хогёку возымеют успех, а пустые, совершенно иного уровня, захватят этот мир… Орихиме всё вспомнила: от банкая исцелилась и она сама, чего прежде с ней не случалось, но вместе с отрицанием ран тела, были начисто проигнорированы и «замки» на измененную под действием гипноза память.       — Кс-со? — едва выдавили тут из ее объятий. Ичиго, окончательно придя в себя, теперь нервозно заерзал, всё силясь подняться, но любовь и радость жены оказалась так прочна, что высвободиться ему давалось с трудом. Да и нужно ли было? Глаза его норовили вылезти из орбит не то от осознания произошедшего, не то от «последствий» банкая, сам он рассеянно что-то бормотал и жадно цеплялся за рукава чужого шихакушо, как насмерть перепугавшийся воды кот. — Орихиме? — Ему потребовалось какое-то время, чтобы привести дыхание в лад и успокоиться, привалившись на громко барабанившую пышную грудь. — Что произошло? После того… как я… ну того…       — Я вызвала свой банкай, Ичиго-сама, — смущенно с гордостью напополам улыбнулась она, хотя ее лица никто и не видел. — Представляете, всё получилось? Теперь и вы можете гордиться мной…       Она закачала его в объятиях, как свое дитя, а не супруга, — уж больно трогательная нежность преисполнила ее до самых краев, точно банкаем Цубаки была отринута и натура Кенпачи. Но нет, та по-прежнему оставалась у ней; две противоречащие друг другу силы — вот какой оказалась ее суть и отражение смешавшихся в ней кровей. Она — отнимающая жизни и в то же время воскрешающая из мертвых. Она, несомненно, худшее и лучшее, что могла создать природа, но сейчас Орихиме едва ли не впервые осознала, прочувствовала на все сто, что от нее есть не маломальский толк и что она на что-то да сдалась этому миру.       — Я никогда не занижал ни твоих способностей, ни твоего значения, — прошептали ей глухо в шею — Ичиго еще с трудом давалось говорить не то от шока, не то от перенесенных ран. Орихиме бы спросила, но он сжал ткань на ее плечах сильнее, чуть ли не до треска, и обрывками из задыхающейся злости напомнил без обиняков: — Я… я вспомнил. И как Айзен… И Дайсукэ. И Сой, и… как тебя… Убью эту мразь… Теперь уж наверняка…       — Ш-ш-ш, Ичиго-сама, я понимаю… я помогу… — Она устало закрыла глаза, приласкалась к его макушке и вновь убаюкала в своих объятиях, стараясь запомнить это ощущение на дольше — этот самый момент, когда только они вдвоем, между жизнью и смертью, разбитые и возрожденные. Орихиме мысленно молила Ичиго хотя бы на миг отринуть тоже те ужасные воспоминания, дабы просто насладиться тем, что они живы, и тем, что теперь у них точно есть средство выжить и дальше, всем врагам назло.