Верни мне небеса

Его тащили, рвали чёрные тряпки, рычали в лицо. Гилберт был в ярости. И он ясно понимал это: Демон дерзко и без капли жалости тянул за железные кандалы, что больно врезались в кожу, скрежетом давили на нервы. Иван сейчас будто спал. Да, больно как наяву, но видел он всё смутно и обрывками. Хотелось кричать, но рот не слушался. Лишь кривая улыбка портила свежее бледное лицо святого. Пока святого. Дверь распахивается, цепь разрезала кожу, глаза стянула прозрачная плёнка. Его бросают. Просто как животное: на каменный пол, чтобы было больнее. Падший путается в полах плаща, даже почти не сопротивляется и принимает свою участь. Он вновь ударяется о железную цепь рукой, углубляя багровый порез. Волосы тянут чересчур резко — несколько безвольно треснули, Ангел жмурится и сквозь слёзы смотрит на Гилберта. Демон дышал яростным огнём. Зубы скрежещут. Его язык изгибается, а из уст вырывается фраза: — Глупец, ты же сдохнешь! — альбинос наклонился, замахнулся рукой и зарядил пощёчину Ване — тот молчит, сжимая губы добела. — Ты ослушался меня… Ты хоть понимаешь, что они сделают с тобой?! Он кричал. Злость и ненависть исказили его белое лицо, но глаза бесподобны: сверкают, горят, пугают, притягивают… Падший ещё не оправился от его затрещины, как обжигающие и острые пальцы сжали челюсть, дёрнули, чтобы жертва смотрела лишь в глаза охотнику. В гранатовых углях перемешались усмешка и непонимание. На миг они оба замирают. Алый взор не может оторваться от этих влажных сиреневых очей и сжатых губ, мягких волос… И вот капля вопреки старанию скатывается по слегка округлой щеке, падает в ладонь демона. Он вздрогнул и отпрянул, отпустил лицо — сам выпрямился. А Ваня остался в таком же положении. На коленях. С влажными и злостными, но такими нежными фиалками. — Ты ничего не понимаешь. Ничего. Я пытаюсь лишь спасти тебя, но ты нагло противишься… Почему? — альбинос вопрошающе взглянул на него.— Что тебе не нравится? Ангел молчит. Видно как пальцы, сжимающие колени и судорожно пытавшиеся закрыться чёрной тканью, дрожали, бледнели от силы нажима. — Мне не нужна твоя помощь…— говорит он. Как фанатик с чёрной Библией в руках… — Я не просил тебя. Я жду лишь отца. Ведь именно он слушает молящихся ему. Он слышит меня. Спасёт. Залечит раны… — Ваня смотрел на свои окровавленные руки: говорить было трудно.— Нужно лишь только верить… Он говорит с дрожащими нотками. Ему больно. Слишком больно и страшно. Ему некуда податься. Он чувствует одиночество и бессилие в стране лжи. Демон смотрит с печалью и сожалением на Ивана. Тот ничего не понимает. — Разве ты не осознаёшь, что от тебя отказались? — пытался говорить спокойно.— Теперь всё кончено. Твоего дома больше нет. Есть только эта дыра. Но я могу вытащить тебя из неё в обмен на твою сущность. Я дам тебе дом, ты будешь жить со мной, станешь Падшим Ангелом, да, будешь нести Смерть…— он молча смотрел на Ивана, шёпотом добавляя: — Почему ты упрямишься? Падший вздохнул и отвернулся: слёзы душили его. «Я верю единственному отцу» — только и прозвучало в комнате. Альбинос вздохнул и потёр переносицу. — Ты поймёшь мои слова слишком поздно. Демон вышел из комнаты, оставляя Ваню со своим горем. «Он ничего не понимает, — думал альбинос.— Как и я не понимаю его. Неужели он настолько слепой, что не видит элементарного: предательства. Фанатик. Вот кто он. Но я не привык сдаваться… Площадь поможет ему разобраться: кто здесь друг, а кто враг. О, он станет моим... Но зачем?.. Что-то в нём есть, то, что-то мне нужно... Мой "нюх" ещё не подводил меня...»

***

Площадь уже полна пёстрого народу; главная сцена из камня расположилась посередине, вся заставленная разнообразными примочками (цепями, плетями, кляпами), возвышалась над зрителями и обещала наинтереснеешее представление. Толпа ожидала самое заманчивое: либо венчание Падшего на новый образ, церемония посвящения и преображение в тёмное отродье, всеобщее признание; либо мучения отказавшегося и приговор, вынесенный Сатаной. Главный «шоумен» стоял посреди всего этого с нахмуренным лицом. Он впервые пожалел, что имеет должность организации пиршеств и представлений. Здесь дело не в жалости и мягком чувстве человеческом. Иван уже принадлежал ему. Это он уже сам для себя решил; знал это лишь сам Гилберт. Он же оставил метку на таком бледном с синенькими венками запястье… Остальные казались конкурентами, жалкой сволочью, которая нагло хотела отнять Ангела у Хозяина. Толпа ликовала. Посреди чёрного сгустка зданий начал прорезаться силуэт громадной клетки. Когда повозка приблизилась, пробиваясь сквозь орущих демонов, те заголосили, смотря на Падшего в чёрных одеяниях. Иван глядел на пьяные морды с ужасом. Пытался закрыться плащом, но ужасные животные тянули тряпьё на себя, рвали ткань, что была единственным спасением… Вот, один из особо активных чертей дёрнул так, что отлетел на соседнего «друга»! Зато каков куш: плащ, пронизанный удушающим запахом Ангела. На того набросились остальные. А Иван сидел неподвижно, прикрываясь остатками, вжимаясь в железные прутья, но вновь — уже за волосы — его дёргают, вырывая клочьями — он садится центре клетки, а в глазах глубокая обида и слёзы, непонимание, яростное смирение. Но хмурится, вытирает никчёмную солёную воду, чтобы не видели, будто он ревёт. Злость внутри. Но не показывает. Святым нельзя злиться. Нельзя проклинать. Причинять боль. Кричать. Можно лишь страдать за свою веру, испытывать светлые чувства душевной любви к Богу. Остальное — грех. Но как же всё-таки больно… На это лишь один демон смотрел без улыбки. Даже Эрж поддался всеобщему веселью, отвоевав клочок волос в крови, мало волнуясь из-за того, что те не принадлежали Падшему. А Гилберт… На нём не было лица. Лишь туча. Хмурая и сварливая. Он удерживал себя, только бы не сорваться и не отогнать этих стервятников. Уродливые звери. Неужели они не видят метки?! Слепые кроты. Но вот телега подъехала к сцене. Байльшмидт вздохнул, натягивая на себя кривую улыбку садиста. И всё замерло. Даже Падший смотрел лишь на него, забывая, что плащ уже не мог прикрыть длинные ноги в чёрных длинных сапогах. «Да, смотри на меня, сучка. Ты ведь уже моя. И это мы оба знаем! Ты будешь боготворить меня, хотеть лишнего взгляда и ласки, только бы я не бил тебя. А я неприступен…» Сейчас, когда в голове альбиноса творился этот опьяняющий бардак, он улыбался с искренним наслаждением. В руках блеснул ключ, что легко вошёл в ржавую скважину; отворилась дверца. Хочется, чтоб это подавленное существо бросилось ему в ноги, но нет, то терпит и не спеша выходит наружу, медленно выпрямляясь в спине. Оглядывая демонов вокруг, Гилберт не без лести осознаёт, что другие не смогут касаться Ивана, не смогут издеваться над ним, лишь косвенно: насмешками или пустыми словами. На Падшего опускается то, чего он так боится: ошейник с крошечными и заточенными зубчиками. Они сразу впиваются... Прекрасная и соблазнительная багровая кровь стекает по голым ключицам в агатовый корсет. Гилберт на потеху публике вырывает из рук Ангела плащ, бросает в толпу. Кто захлопал, кто бросился за тряпьём, но никто кроме альбиноса не видит эти глаза. В них он видел душу. Сладкую. Её так хочется… Завладеть. Да, покорить. И сожрать. Глотать её. Высасывать из этих губ. Да… Безумно хочется. Стягивая до удушья ошейник, демон скалится и резко тянет на себя. Из-за проклятых каблуков Иван кажется намного выше него. Но это не затмит триумфа. И вот, зубчики сделали своё: из-под чёрной ткани потекла новая кровь. Ещё тянет за собой, заставляя забраться на каменную сцену, а глаза устремлены на эту чёртову бордовую субстанцию. Гилберт никогда не думал, что простая жидкость червонного цвета может зажечь в нём желание. Когда они на трибуне, он ещё раз дёргает. Настолько сильно и неожиданно, что Иван не выдерживает, верно, из-за высоких каблуков — падает и раздирает свои колени. Такие округлые, в крови. Она так украшает бледную и нежную кожу, так мягко обтекает белую грудь, кропит соски… Гил даже загляделся на то, чем непременно будет владеть. Люцифер вышел. Точно, того не волновал свой вид: лохматый, весь мокрый и настолько неестественно навеселе. Он смеялся, глядя на кровь. Ржал, когда Иван зло глянул на него. — Забавно, — ядовито говорит темноволосый демон. — Тебе идёт быть рабом. Наверное, поэтому я буду благосклонен и дам тебе шанс повеселиться. Дорогие сыны! — вдруг обращается ко всем Сатана. — Вы же знаете, что связывают каждого демона семейные узы любви и благополучия? Демоны прекрасны не только в душе, но и в красоте своей? Все знают, что демоны добиваются всего и помогают, если дорогие людишки и даже, — он обернулся к хмурому Падшему, — ангелы могут просить меня о великодушии. И я исполняю. И все это знают. Но…— вдруг трагично протянул парнишка в образе того самого Феличиано, — этот милый Ангелочик не знал. Да, бедный малый. Вы тоже чувствуете? Слёзы сейчас скатятся… — вполне внушаемо говорил Сатана. Все смеялись. И только двое молчали. Гилберт из-за того, что любовался трофеем, и Иван, который опустил голову к камню. — Что ж… Это его выбор, да же, дорогие?! — бешено пропел Люцифер. И получил в ответ такие же одобряющие возгласы. — Гилберт! Прошу, делай своё дело… Стой! Ах да, так как сегодня я великодушен и добр, объявляю: Ванечка, миленький, сегодня я решил, что ни одна капелька… Ладно, не больше чем три ведра крови ангельской не прольётся! И смерти не будет. Да, а зачем? Я же вижу: эта душа сломается. В наших апартаментах: темнице Замка. А сейчас, почему бы не провести шоу? Нашему гостю будет скучно голодать в человеческом облике несколько месяцев. Так, проводим его?! Чем чёрт не шутит, пока Бог спит?! Он рассмеялся до слёз. А Иван глядел на него снизу вверх. Откуда-то выгнали странное приспособление. Это был крест. Ваня истерически захныкал. Нет. Только не это! Всё что угодно, но не распятье! Иван дёрнулся, но Гилберт потянул обратно, как непослушную собаку усмиряют поводком. В рот Ангелу поместили железный шарик, закреплённый стальной проволокой. За ушами закрепили этот чудной кляп. Падший вновь попытался дёрнуться, но его потянули за поводок к этому кресту… Иван смотрел в его основание и не моргал. Снова. Тот кошмар. Но это уже Ад. Нет, эти слёзы уже оправданы, правда?.. Можно же реветь, как последний задранный до смерти кобель, когда ему вонзили в живот нож? Можно? Или это слишком смешно? Реветь перед крестом бывшему ангелу… — Поднимайся! — это кричал Гилберт. Господи, почему именно он?! И Иван встал на ноги, поравнявшись с крестом. Неужто его снова гвоздями будут забивать?! Но нет, его дёргают за волосы назад — там скрепят старые кандалы, они цепко настроены под узника. Руки Ивана подцепляют к обороту из металла, как в той клетке. Чувствуется, как руки хрустнули, но их развели в стороны, закрепили. Ноги же привязали к другим столбцам, разведя так же в стороны. За этим с ужасом наблюдал Иван, который пока мог вертеть головой. Байльшмидт выходит вперёд, улыбается ликующему народу, сам кривит рот, смеётся, а в руках уже блистает кинжал. Демон оборачивается к Ивану. Смотрит прямо в глаза. И ржёт, хмурится. Как противно… И вдруг боль. Острая, на спине! Иван никак не ожидал её. Он жмурится и выгибается, не будь кляпа, он бы заорал. Оборачивается назад, но вот вновь эта боль на спине, будто раскалённый уголь, что приложил Ангел к устам Исаии*… Пленник чувствует кровь, сочащуюся из него. Он пытается сжаться, чтобы не было так больно, но цепи гремят, не выпускают. Этот прут врезается в тело, выпускает новые водопады крови, что стекают прямо на землю. Ваня опускает голову вниз, вновь жмурится, что аж глаза больно, хочет сжать рот, заглушая страдания, но сжимает этот кляп. Неудобно до жути, больно передние зубы, а спина вся горит огнём. Он дёргает руками, ногами, но лишь смешит палача… Это тот самый демон с зелёными глазами. Да. Он. Даже длинные волосы не прибрал. Мочит их в крови — мерзко. А Гилберт стоит в стороне. Ваня поднимает красные глаза, презренно глядит на него. Каково было удивление, не застав улыбку… Но снова порция ударов, что не прекращаются. Они идут подряд, куда угодно, даже ноги и руки истекают треклятой жидкостью. Всё тело в ней. Будто кокон. А лицо чистое, даже и капельки нет. А здесь началось страшное. На него полили солёную воду. Нет сил даже дёргаться, ведь вены уже перерезаны. Корсет не помогал, лишь усугублялось своими прутьями и маленьким нитями. Но крик вырывается, как и бессмысленные слёзы: даже сквозь кляп его слышно. А эти демоны ржут, чуть ли не падают. Иван злобно смотрит на них. Его глаза распахнуты. И взгляд настолько безумен, что несколько демонов рядом с трапецией отшатнулись от него. Падший будто забывает о боли и дёргает руками, словно забившаяся птичка в клетке. Но эта птица была не в себе. Она рычит. Она ревёт. Сгибает цепь, как Самсон*, Падший будто слышит мысли того человека «Умру с филистимлянами!» и вот падает Дворец от сломанных человеком колонн… Но нет. Это ломается лишь обод. Иван сам не понимает сначала, что сделал. Он просто отдалённо ощущает, как больно его груди, а после окровавленным рукам и ногам… Тяжело дышать, а смех утих… Когда он прорезается сквозь чёрный туман, то не видит того, что стягивало его. Что он натворил. Неужели боль настолько может дать силу человеку, как тому Самсону с выколотыми глазами?! Вдруг его горло стягивают и неожиданная боль там, где не было её… Страшно, когда резко сжимается ошейник, он перекрывает воздух, жизнь постепенно вылетает! Сколько крови?! Сколько её внутри человека?! А она всё течёт и ей нет конца. Он весь в крови, даже под корсетом. Его лицо поднимают, дерзко дают пощёчину, а потом заставляют открыть веки. Перед ним эти карие глаза безумца. — Это было неожиданное и пагубное решение с твоей стороны, Падший! — смех. Достал этот смех. Хочется плюнуть, но кляп не даёт… Слёз больше не было. Лишь ненависть. Прости, Боже! Возможно, иногда можно сопротивляться твоей Воле?! Кляп снимают… И неожиданная свобода не сразу приносит облегчение. Рот будто отделился. Его нельзя почувствовать. Жижа крови течёт из него, перемешивается с вязкой слюной… — Неужто Падший проснулся?!!! — этот Сатана… Иван дерзко смотрит на него, слишком смело, дозволенно — получает удар ногой, но ему всё равно. Рот наконец-то поддался. И кривится улыбочка. Да. Боль превратилась в силу. Это ненависть. Неужто она так сладка?! О Господи, она повсюду! Она течёт у него в жилах… Хочется плюнуть в лицо этой бляди, но тот опережает — плетью даёт по белому лицу. Наглая морда… Теперь и на личике кровь, да? Что ж, красный цвет и вправду к лицу Святым. — Смелый подонок! — с великим сарказмом звучат эти слова у Сатаны. А крыша поехала… Будто ничего не страшно. Вот она — освободившаяся душа Святых. Они копят. Копят. А боль… Она лечит. Она оправдание ненависти. Да… Она так сладка. Эта блядь сжимает челюсть, рвёт кожу. А Ваня не может перестать улыбаться. И бесить этого Дьявола! Мило, что сказать. Что-то чёрное внутри него засело… И так… Приятно. Сатана кричит на него. А Ивану плевать. Его зрачки расширились, как у акулы, почуявшей кровь за километры. И смех. Господи, что происходит внутри этого безумца?! — Смотри мне в глаза! — Люцифер неожиданно кричит в лицо, а Ваня смеётся. Удар. А он не перестаёт. И вокруг тихо. Как на кладбище. — Лучше бы сразу сожгли меня на костре, как Ведьму во время инквизиции! — улыбчиво произносит Падший. На него все смотрят молча, с ужасом. — Покорись судьбе, — говорит вдруг Сатана. Иван хочет смеяться, но ему опять не дают. Поцелуй? Серьёзно? Из Его уст высасывают последний воздух. Иван жмурится, сопротивляется, а эта просто железная рука Эржа сзади не даёт… Язык такой гадкий, противно целоваться с этим Люцифером. Иван раскрывает глаза. Толпа ликует. Все орут. Его целуют… Думаете, это покорность, тупые суки?! Нет, это… Как вдруг Иван находит глазами Гилберта. И сердце дрогнуло, будто остановилось в страхе или изумлении. Он не смеялся. На его лице было отвращение и сдерживаемая ненависть с яростью. Его алые глаза были такими властными и повелевающими… Иван не сдержался. Когда закричал Сатана, все вмиг умолкли. Тот отскочил от Падшего с окровавленным ртом. Плевался и орал. Больно, правда? Никто не понимал, что происходит. Пока Иван не улыбнулся и не выплюнул на землю… Язык. Чужой язык. Молчание прерывалось захлёбыванием и кашлем Феличиано. Подвело-таки его человеческое обличье… Смешно. Так сильно, что сквозь пронизывающую тишину прорезается смех Ангела. Так смешно видеть этого урода в своей крови. Иван опять не смог сдержаться: посмотрел на Гилберта. А тот стоял сначала неподвижно, но, видно, почувствовав взгляд, обернулся к Ивану с улыбкой. Херов Садист. Но так приятно. Не это ли та запретная месть? Спасибо, очень приятно познакомиться. А я — Ангел. И я пал. Ниже дна. И сейчас смеюсь над тем, как уроды кривятся, как главный среди Гиен выплёвывает кровь. И сердце будто успокоилось и разнежилось. Гилберт разделял его чашу. Но вот дар речи и язык, принявший форму змеиного, вернулись к Демону. Он смотрел с глазами, полные жалкой злости. И всё? Нет, там было безумие. — Бросить этого урода в самую глубокую камеру, где много крыс…— он закашлялся, но встал на прямые две.— Пусть гниёт, пока не одумается вернуться ко мне на коленях. Не давать ни пищи, ни воды. Пусть знает, чему учит Ад… Он не закончил свою речь, а Падший уже смеялся. И заткнуть его было невозможно. Вели прямо в крови и в грязном одеянии туда, где не светит свет. Хотя тут вообще нет света. Иван понимал, что потом он будет корить себя за такой грех. Но сейчас он живой. Как грешный человек. И он не один. По крайней мере именно сейчас у него есть союзница. Имя ей Смерть. _____ *Один из Ангелов взял клещами горящий уголь с небесного жертвенника, коснулся им уст Исаии, и тот очистился. Самсон был самым сильным человеком на земле. Но его предали и отдали филистимлянам. Ему выжили глаза, обрезали волосы - то, что давало ему силу, и издевались, как над животным. Но он молился Богу. Когда филистимляне начали праздник в честь своего бога, то Самсон начал вновь молиться своему Богу. Он попросил мальчика, чтобы тот помог ему нащупать колонны, что держат Дворец. Тот помог Самсону. И тогда он расшатал колонны, и вместе с 3000 филистимлянами погиб под развалинами Дворца. Так он исполнил свой долг, и Бог простил ему грехи.