***
Мельфиоре. Он ничего не помнил об этом до встречи с Бьякураном, и все его воспоминания ограничивались лишь обычной жизнью, но после той встречи в голове постепенно прорисовывался ещё один мир. Мир, в котором Джессо был другим; Блэк Спэлл, Вайт Спэлл, белая военная форма, кольца, навязчивое желание разрушать, чтобы затем создать — комплекс бога, поселившийся в голове у Бьякурана-сана и, возможно, единственный комплекс, который он когда-либо имел. Сколько прожитых ими жизней помнит Бьякуран? Был ли человек, о котором он так много думал, плохим? Этот вопрос угнездился где-то в подсознании и давил на голову, как привычная головная боль от недосыпа: он проводил часть ночи за компьютером или книгами, программируя, читая, но всё равно на задворках подсознания эта мысль продолжала маячить, бессовестно не позволяя вытравить себя из головы и крича, словно шут или попрошайка, привлекающие к себе внимание толпы возле собора. Джессо продолжал преследовать его, даже не будучи рядом: Шоичи окружала тысяча мелочей, остро напоминающих о жизнях в других мирах. Воспоминания принимали почти болезненную форму и всегда брали за горло тогда, когда он меньше всего этого ожидал. Он сталкивался с ним ещё несколько раз. Каждый — словно окат ледяной водой из ведра, и каждый раз — испуг и трусливое бегство, поджав хвост, шарахание и стыд за то, что натолкнулся на него взглядом и был, в свою очередь, замечен тоже. Последний — в аэропорту, куда он устроился на подработку. Был вечер, его смена закончилась десять минут назад, и Шоичи шёл к выходу, чтобы, уже почти добравшись до него, случайно обернуться и наткнуться взглядом на зал ожидания, где на одном из неудобных кресел сидел, в своей обычной манере развалившись, он. Ирие не мог не подойти. И в растерянности стать неподалёку. Близко. Это было слишком странно: он знает, что в этом мире они не сказали друг другу ни слова, но ощущение было такое, словно они знакомы тысячу лет. Ирие не мог избавиться от наваждения. Незнакомец был слишком родным. Бьякуран слышал его шаги и почти сразу повернул голову. Они долго смотрели друг другу в глаза и молчали; Шоичи не мог угадать, о чём он сейчас думает, и это было тем досадней, что, как ему казалось, Бьякуран читает его всего (не только по глазам) как открытую книгу. — Ты улетаешь? Шоичи обронил два слова почти случайно: они прозвучали глухо и слишком по-чужому, исковерканным голосом. Он сам был удивлён, что решился спросить. — Да, — тихий ответ. К горлу подкатил ком, Шоичи отвернулся, понимая, что из его уст жалкое «Пожалуйста, не уезжай», прозвучит абсурдно. Он не может сказать ему это. Джессо уходит. Здесь ему делать совершенно нечего. Здесь, в Японии. Рядом с Ирие. Последний ушёл тоже, ещё немного постояв, цепляясь за последние секунды и пытаясь не закричать в голос.1. Этого человека звали Бьякуран
23 декабря 2016 г. в 00:23
Ирие было пятнадцать, когда воспоминания начали возвращаться.
Воспоминания были обрывочны и коротки. И всего из пяти — кажется — параллельных миров. Но они были, и чувства тоже были. Чувства к эксцентричному, непонятному человеку из неясных обрывков некогда существовавшего будущего. Его звали Бьякуран, он много улыбался, носил мешковатые джинсы и ошейники на шее, у него была татуировка под левым глазом, и он любил цветы.
Первое воспоминание пришло к нему внезапно: тогда было октябрьское утро, в его комнате чувствовался холод, и, выползая из-под одеяла и зябко поёживаясь, Шоичи с тяжёлым вздохом подумал, что Бьякуран бы не упустил возможности подколоть его насчёт его болезненной восприимчивости к холоду. Это было до болезненного странно: ни с того ни с сего в его памяти всплыл образ человека, привыкшего растягиваться на его кровати и перетягивать одеяло на свою сторону (хотя оно было ему совсем не нужно!), и Ирие закусил губу, продолжая видеть всплывшее из ниоткуда лицо человека, которого он никогда и нигде прежде не видел, но… но которого, каким бы абсурдным это ни казалось ему самому, кажется, знал. Образ, маячивший перед его внутренним взором, несмотря на всю свою чуждость, был ему смутно, очень смутно знаком. Он ему снился сегодня, а он просто не может вспомнить ни секунды сна, верно?
Он пытался воскресить в памяти детали сновидения, пока торопливо собирал рюкзак, натягивал на себя свитер, ждал, когда щёлкнет кнопка электрического чайника на кухне, пока пил кофе. Смутные образы маячили где-то в подсознании, однако хотя бы приблизительно вспомнить, что происходило в его снах, он не мог. И Ирие забыл об этом уже через несколько минут после выхода из дома: сесть на поезд в утренний час пик, добежать до школы, поздороваться с парой-тройкой одноклассников, не чуравшихся ежедневно говорить ему «Привет», а потом нырнуть в книгу, дожидаясь звонка на урок, — и о случае, произошедшем ранним утром, Шоичи уже не помнил.
Второе воспоминание пришло через два дня после первого. Тогда Шоичи выходил из здания школы, ловя последнее тепло раскинувшего свои лучи в бескрайнем голубом небе солнца, и его что-то кольнуло в сердце: он отчётливо представил себе, как высокий человек с белоснежными волосами и татуировкой на левой щеке стоит, засунув руку в карманы и поставив одну ногу на нижнюю ступень, на губах играет лёгкая улыбка, а в глазах — какого они цвета? — проскальзывает что-то знакомое. Стоит, дожидаясь его, и Ирие нужно сделать всего несколько шагов, чтобы оказаться рядом с ним. Видение было столь внезапным и ярким, что Шоичи притормозил, застыв на месте и разинув рот. Ему потребовалось сморгнуть несколько раз и сглотнуть, чтобы, будучи в трезвом сознании, сказать себе, что никого, кто бы дожидался его, у ступеней школы нет. И почувствовать на этот раз смутную тревогу: у простых образов, иногда посещающих горячие людские головы, имён не бывает, а он был уверен, почему-то непоколебимо уверен, что человека, о котором он думал, звали Бьякуран.
Потом это стало преследовать его часто, когда он покидал место учёбы: ему казалось, что вот, вот здесь должен стоять он, дожидаясь его, чтобы пойти с ним в парк, библиотеку или кафе. Ирие прекрасно понимал, что это абсурдно, нелепо, однако ничего не мог поделать с тем чувством предвкушения, когда толкал перед собой дверь, ведущую из школьного коридора на улицу. Бьякуран должен был быть там. Только вот почему-то его там и в помине не было.
Ирие ведь никогда в своей жизни не видел никого, кто хотя бы немного был похож на того, о ком он грезил.
Но это не мешало ему с теплотой и некоей долей тоски его ждать.
А он и вправду грезил, и тем сильнее, чем больше подробностей всплывало в его памяти. Ирие оказался заворожённым этим человеком: который много смеялся, всегда с интересом выслушивал, что говорил ему Шоичи, которому действительно было интересно находиться рядом с ним — и от мыслей об этом его начинала грызть беспощадная тоска, потому что раньше никто и никогда не вёл себя с ним так. Вот так. У него каждый год не ладилось с одноклассниками; отношения между ними были приправлены взаимным холодком, и от своего класса Шоичи был полностью оторван. За пределами школы он бывал либо дома, либо в одной из двух библиотек; с компьютерами и книгами ему было намного интереснее, чем с людьми, а тем, в свою очередь, было интереснее с другими, чем с ним. Бьякуран был его первым и единственным другом. Впервые за пределами его дома появился тот, с кем хотелось проводить время; Шоичи помнил, как много они сидели в библиотеке, как много он рассказывал ему о программировании и 3D-моделировании, о том, как создаются компьютерные игры, Бьякуран, в свою очередь, вытаскивал его на фестивали и прочие увеселительные мероприятия, и то, что раньше казалось скучным, в его компании приобретало свой неповторимый шарм.
Он это помнил, и всякий раз, выходя сначала из школы, а затем из университета, невольно ждал, что он всё-таки будет там. Этого отчаянно хотелось, его не хватало, но, увы, Ирие никогда никто не ждал.
Когда он ненароком обмолвился об этом чувстве ожидания некоего человека при своей маме, она звонко хохотнула и сказала, что её сыну, кажется, пора больше внимания уделять девочкам, на что Шоичи густо покраснел и хриплым от смущения голосом пробормотал в ответ, что это здесь не при чём.
Ему просто хотелось, чтобы тот образ, навязчиво посещающий его, вдруг перестал быть образом; то, что происходило в его голове, пугало и интриговало одновременно.
Его фамилия была Джессо.
Он однажды притащил на подоконник Шоичи цветок белой орхидеи в горшке и, стукнув пальцем по носу хозяина комнаты, с широченной улыбкой заявил, что теперь Шо-чан будет о ней заботиться.
Ирие помнил, как поливал этот цветок.
А ещё он то и дело напоминал себе, что не сумасшедший, потому что само собой разумеется, что никто и никогда не заваливался в его комнату без стука, если не считать мамы или сестры, и никаких подарков не приносил. Только почему-то в его голове были воспоминания, твердящие об ином.
Ирие впервые увидел Бьякурана в этой реальности в восемнадцать. Они всегда встречались в разных местах и в разное время. В тот день они столкнулись в парке, заходящее солнце окрасило небо в аляповато-алый, смешанный с морским зелёно-голубым, а мир пошатнулся и треснул по своей оси, накренившись для Шоичи, сбив все опоры, помогавшие ему сохранять равновесие, и почти опрокинув молодого человека в пропасть. Заставив балансировать на грани.
Тогда он тащился домой с крайне нудной и бесполезной, по его мнению, лекции по философии, и что-то дёрнуло его пойти не самой близкой дорогой: через парк и чёрт знает какие улицы, чтобы, стремительно свернув с одной аллеи на другую, влететь в кого-то и чертыхнуться, посмотреть на его лицо и…
И увидеть. Узнать.
Судьба даже не предоставила ему выбора — влюбляться в этого человека или нет, присмотреться к нему получше или развернуться и уйти, чтобы больше никогда его не видеть, хотя бы в чём-нибудь разобраться. Шоичи хватило одного взгляда, чтобы в душе с прежней силой разгорелся неистовый пожар.
Он был влюблён в Бьякурана в прошлых жизнях в других мирах, и всё, что он знал, встретившись с ним в тот день, — это то, что Бьякуран — его судьба. У него не было выбора: любить или не любить. Он с самой первой секунды любил.
Чувство было таким, когда в один момент понимаешь, что твой друг — это много большее, чем просто этот «друг», оно ошарашило его и захлестнуло с головой. Любит, любит, любит, он… любит Бьякурана. Того самого человека, приходившего к нему в сотнях мелких воспоминаний и обрывков диалогов на протяжении трёх лет. Того самого, в существование которого он даже не верил.
Ирие не понимал, как можно было упустить, не заметить настолько важную подробность и даже не подумать о ней: они друг друга любили.
Шоичи вспомнил много больше, когда столкнулся с ним нос к носу и вскрикнул от неожиданности, оказавшись под прицелом гипнотизирующих глаз.
Например, то, что Бьякуран любил французские поцелуи. Или то, что он всегда обезоруживающе мило улыбался, когда Ирие возвращался из магазина, нагруженный зефиром — одной из многих сладостей (наравне с мороженым, пожалуй), которые обожал Джессо. Или то, что он любил подлавливать Шоичи и вжимать его в стену, дыша в губы, но не касаясь своими. Это его заводило и обоим сносило крышу. Он вспомнил, как они ходили по улицам, держась за руки.
Руки. Поцелуи. Объятия. Это вдвинулось в память буквально за пару минут, и Ирие стоял в растерянности, не понимая, почему до этого момента эти подробности были скрыты от него непроницаемой завесой.
Шоичи вспомнил ещё одно.
Он был предателем. Глядя в глаза человека, застывшего напротив, к его воспоминаниям о нём добавилось ещё одно — самое отвратительное и неприятное, которое только могло быть. Он его предал.
Они замерли друг напротив друга, совсем близко. В любом другом случае Ирие просто прошёл бы мимо, однако здесь его ноги вросли в декоративную аллейную плитку, а сам он даже не подумал убежать.
Не произнеся ни слова. Шоичи чувствовал, как постыдная кровь приливала к лицу, как руки наливались отвратительным виноватым свинцом и превращались в неловкие оглобли — никуда не денешь, не спрячешь в карманы, которых почему-то именно на сегодняшних штанах нет.
Никуда не спрячешь себя.
Бьякуран смотрел прямо ему в глаза, и Ирие, хлопая ресницами, растерянно пялился на него в ответ, не в силах пошевелиться. По выражению, мелькнувшему на столь знакомом лице, он понял, что тоже узнан и что… Джессо знает и помнит.
Его предательство — дело решённое.
В тот день сон не шёл к нему. Ирие ворочался, смежив веки и пытаясь провалиться в сон, но ничего не получалось. Бьякуран маячил перед его внутренним взором, протягивал ему цветки белых лилий, Бьякуран улыбался уголками губ, с теплом смотрел на него, что-то рассказывал мягким успокаивающим голосом, дурачился, кормил сладким зефиром, обнимал. А Шоичи, закрыв глаза, провалился в эти грёзы, облизывая чужие подушечки пальцев и тоже улыбаясь. Как оно было до того, как всё полетело к чертям.
А ещё той ночью к нему вернулись воспоминания куда менее невинные, чем были до этого.
Шоичи почти физически ощущал его присутствие и его прикосновения, несмотря на то, что односпальная кровать стала бы слишком тесна, будь в темноте рядом с ним кто-то ещё.
Он всегда ночевал один, накрывшись одеялом, и более чем привык к холоду своей постели, но сейчас его окутывал жар. Он чувствовал властные пальцы на своих запястьях, на талии. Собственнические прикосновения, жаркий шёпот на ухо, касания к волосам — сначала нежные и осторожные, затем грубоватые, доходящие до болезненных, когда он вцеплялся пальцами в короткие пряди, вдалбливаясь в покорное тело и вжимая его в себя.
Он мог быть ласковым в постели, а мог и не быть. Ирие часто брали грубо, не заботясь о его ощущениях, а потом вжимали в матрас и доводили касаниями и томным шёпотом до такого состояния, когда он не был способен ни на что, кроме тихих постанываний, и эти ощущения, пришедшие вместе с воспоминаниями, заставили тоскливо почти поскуливать, рождая во всём теле томительное желание.
В этом мире и в это время он ещё девственник, но ожившая так не вовремя — или в самое время? — память услужливо подбрасывала доказательства того, что его невинности в будущем, которое теперь не существовало, пришёл очень приятный конец.