Ты - мое безумие

      Я иду по темному, устрашающему коридору и считаю удары собственного сердца. Цоканье длинных каблуков раздается где-то на краях подсознания, выбивая своеобразный ритм и сливаясь с гулом, который раздается в моей груди. Никогда раньше я не чувствовала такого волнения перед сеансом с пациентом. От чего? Я не понимаю. Мужчины, сопровождающие меня, держатся холодно, с некой опаской и настороженностью. И чем мы ближе к камере Джокера, тем сильнее они сжимают в руках массивное огнестрельное оружие, вот-вот готовые проделать дыру в чьей-либо голове. Лампочки, встроенные в потолок, такие тусклые, так что я разглядываю лишь широкие спины и затемненные лица. Осматриваюсь, натыкаясь на похожие друг на друга двери, и прижимаю к груди папку с делом своего нового пациента, стараясь унять дрожь в холодных пальцах. — Харлин Квинзель, — один из сопровождающих, темнокожий мужчина лет сорока, останавливается около серой изрезанной двери с небольшим окошком. Остальные формируются по всему коридору, занимая свои обыденные позиции и выставляя в темноту заряженное оружие. Сердце пропускает еще несколько ударов, прежде чем я успеваю улыбнуться и что-то сказать. Самообладание — вещь очень интересная, и порой она испаряется там, где это совсем не нужно. — Да? — я поправляю очки и перевожу взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь понять, почему они настолько напряжены. Видимо, издержки дерганной, неспокойной профессии. — Джокер очень опасный преступник, — заговорил темнокожий солдат, указывая дулом автомата на дверь помещения, где уже через минуту состоится сеанс психотерапии. — Пусть у него и будут связаны руки, но он все равно опасен как никогда. Будьте бдительны, мисс Квинзель. Он отходит в сторону и открывает скрипучую дверь, пропуская меня вперед. Взору открывается довольно просторная комната с кирпичными холодными стенами. В одну из них встроено окно с решеткой, которое является здесь единственным источником света. И именно его мерзлые лучи освещают поверхность тонкого стола из темного дерева, на изогнутых коричневых ножках. Тишина. Дверь за моей спиной закрывается с гулким грохотом, эхо от которого раздается еще несколько раз. И снова тишина. Я чувствую, как снова нервничаю, но уже через секунду осмеливаюсь поднять голову. Пора. Когда взгляд падает на человека, сидящего в одном из стульев, я поправляю волосы и сжимаю папку до боли в побелевших костяшках. Он расслаблен, на лице застыло безразличное ко всему выражение тихого, холодного безумия. Руки моего нового пациента в прочном белом мешке с кучей завязок и замочков — он беспомощен. И эта беспомощность его бесит. — Так и будете стоять в дверях? — надменный, с долькой веселости и отвращения голос настигает мой слух. Уставший от всего, от вечно меняющихся психиатров и лишения сладкой, такой нужной свободы, Джокер самозабвенно цокает языком, разминая шею. — Нет, — я едва не подпрыгнула на месте от такой спешки и неожиданности, надевая на лицо фирменную, мягкую улыбку. — Конечно же нет. Сделав пару шагов к столу, я краем глаза оглядываю зеленовласого мужчину, который не желает даже смотреть в мою сторону. Бледный, с острыми чертами лица, с алыми, налитыми багровой кровью губами он держится как настоящий король в заточении. Серо-голубые глаза потухли уже очень давно, и создается иллюзия, что уже никто и никогда не сможет зажечь в них яркий огонь. — Добрый день, мистер Джокер, — я все еще улыбаюсь, укладывая на гладкую поверхность стола папку и картонный стаканчик с карамельным капучино. — Меня зовут Харлин Квинзель. Он усмехается, отворачивается от меня в сторону и смотрит в окно. Тени красиво ложатся на точеный профиль, позволяя мурашкам пройтись вдоль хребта. Мне говорили, что он некрасив собой, но я бы не сказала, что он выглядит безобразно. Даже эта улыбка, безусловно устрашающая, от чего-то не пугает меня. — Чем займемся, милая Харли? — он вытягивает шею, склоняя голову к левому плечу. Изучает каждый сантиметр моего лица, словно боясь упустить какую-нибудь маленькую, важную деталь. На карминовых губах играет широкая, с долькой голого безумия улыбка. И лишь глаза… Они смотрят иначе, не разделяя всей этой напускной веселости. Он устал. Устал, устал, устал… Я понимаю. — Давайте поговорим, — я раскрываю папку с его делом, растерянно не находя никакой важной информации. — Они прислали мне девушку психиатра, — Джокер отворачивается от меня и его грудь сотрясает мелкая дрожь безудержного смеха. А потом мужчина резко подается вперед, глядя мне прямо в глаза на расстоянии одного горячего вздоха. — Да им самим нужен врач! Взгляд и выражение его лица на миг становятся безжалостными, угрожающими, но потом он снова начинает смеяться, запрокинув голову. Этот смех раздается в моих ушах эхом и подобное ужасно сбивает с нужных, правильных мыслей. Будто я тоже чуточку схожу с ума. Его теплое дыхание до сих пор отпечатком ощущается на коже, на губах… Это так странно, что я теряю нужные слова, даже не пытаясь успокоить его. Входная дверь внезапно открывается, и внутрь заходит тот самый темнокожий солдат, приказывая своим коллегам увести меня. — На сегодня достаточно, доктор Квинзель, он не в себе. — Я всегда не в себе, капитан Лойс, — Джокер ухмыляется, пока солдаты хватают меня под руки и силой пытаются вывести из помещения. — Подождите! Мне дали слишком мало времени! — я пытаюсь оправдаться, пытаюсь вырваться. В груди почему-то все ужасно болит: я хочу помочь ему, хочу помочь ему! Мне нужно время! — Пока-пока, доктор Квинзель, — Джокер выгибает зеленую бровь, провожая меня скучающим, совершенно незаинтересованным взглядом. Улыбка слезает с его багровых губ, и мужчина без сопротивления дает солдатам увести его. Джокера ведут в одну сторону коридора, а меня силком тащат в другую. Что происходит? Почему мне кажется, будто я теряю что-то очень важное? — Джей! — я все-таки вырываюсь и успеваю нагнать солдат, которые его держат. Едва не уронив очки, я предстаю перед ним с чересчур взволнованным выражением, с таким, которое никогда не показываю своим пациентам. Просто он кажется мне другим. Одиноким и брошенным, сумасшедшим, но способным любить. Любить с тем же нежным, безудержным безумством. Лицо Джокера удлиняется от мимолетного удивления и моей наглости называть его так. Но сейчас это действительно важно. Мои слова, мое обещание: — Я еще вернусь! Я вернусь и спасу тебя! Солдаты вновь хватают меня за руки, мнут рукава белоснежного халата и уводят… уводят под его маниакальный громкий смех. — Я буду ждать тебя, Харлин Квинзель!