Добрые мертвецы приходят перед рассветом

От скал ощутимо тянуло холодком. Фуриоса поежилась и закуталась в куртку. Она как ящерица пыталась согреться на большом камне у подножия Цитадели. С подъемника неуклюже скатилась Сестрица, из кабины которой выглянул Руфус и помахал ей рукой. Фуриоса показала ему большой палец. Хотя водила из него просто ужасный, но до Газтауна по прямой он доехать сможет. Руфус напоминал ей утенка, который жил в их с мамой пруду — такой же растрепанный, немного нелепый и ласковый. Фуриоса понимала, что вести машину сама она не сможет, не хватит сил. Хорошо еще, что Медведь решил ехать с ней. Помощь им не помешает. — Давай еще круга четыре вокруг Цитадели! — крикнула она Руфусу. Из кабины выпрыгнула Даг и присела рядом. — Ты бы зашла к новому органик-механику. Неважно выглядишь. Он может помочь. Он хоть и старый, но толковый. Посмотрел меня и сказал, что у меня могут быть еще дети, представляешь? — она вдруг смутилась и отвела глаза. — Сейчас тут наши варбойчки тренировку будут устраивать. Меня позвали посмотреть. Фуриоса смогла только выдавить из себя жалкую улыбку. Даг молодая, теперь веселая. Загар покрыл ее бледное лицо и оттенял прозрачные, невероятного голубого оттенка, глаза. Фуриоса легонько ткнула ее локтем в бок. — Как бы не сорвалась тренировка-то. — Ничего, — хихикнула Даг, — я буду смирно сидеть, обещаю. Но к органик-механику все же сходи. — Да в порядке я. До свадьбы заживет, как говорил… один человек. — Ты зеленая совсем, и глаза запали, как у трупа, — Даг встревоженно вглядывалась в ее лицо. — Завтра важный день, а ты свалишься. — Ты права, — кивнула Фуриоса, — загляну к нему, может, укол какой поставит. — Ему там как раз твоя подружка помогает. — Кто? — удивилась Фуриоса. — Твоя подруга, — повторила Даг, — Ну, Способная. Я рада, что вы помирились. Даг замолчала, и тень пробежала по ее лицу. Она вспомнила Тост, ту, что стала просто телом, не может больше улыбаться парням и греться на солнце, тост, которой больше нет и не будет никогда в их жизни. Когда на тренировочную площадку высыпали бойцы под руководством Медведя, Даг сидела тихо и смотрела куда-то сквозь них, как только она одна умела смотреть. Фуриосу же неудержимо клонило в сон. Император накануне решающего события должен следить за подготовкой, а не храпеть в тенечке, подумала она и встряхнулась. Она вспомнила, что прихватила с собой тетрадь Калашникова. Хотела дочитать ее до конца, хотя не верила, что сможет найти там еще что-то полезное. Она рассеянно перелистывала страницы, попадались все больше записи на русском, пока, наконец, в самом конце она не увидела английские буквы. 2036 Я лежу с закрытыми глазами. Хочу заснуть и проснуться, когда уже не будет больно. Но сон не проведешь, и все мои усилия напрасны. В небе опять кто-то воет третьи сутки подряд. Ненавижу песчаные бури. Это знают все в Цитадели. В эти дни меня лучше не трогать. Внутри что-то ноет — то ли остатки души, то ли печень пошаливает. Мне пусто и страшно одному, меня тошнит от людей. Я хочу к Марте. Ее нет уже три месяца, а я до сих пор сплю только на своей половине кровати. Утешает одно — ей больше не больно. Она умирала очень тяжело. Мы с Найджем вздохнули с облегчением, когда все закончилось. Если бы я верил в бога, то молился бы только о быстрой и легкой кончине для себя и тех, кого люблю. Но я не верю. Мой образ жизни предполагает быструю смерть, а легкой смерти не бывает. — Все лежишь? И на надоело тебе? В дверном проеме возник Чарли. Судя по придурковатой улыбочке он был слегка навеселе. А я, как назло, трезвый и злой, как черт. Интересно, по какой же причине наследный принц осчастливил нас своим визитом? Он теперь большой мальчик: в рейды ходит со своими людьми, а чем занимается в свободное время — не знаю и знать не хочу. Джо решил его женить и отдал Золотце, одну из газтаунских заложниц. Золотце — хорошенькая, как куколка, покладистая и ласковая. Чарли ей нравится. Но он почему-то невзлюбил ее и выпросил себе еще и вторую сестру — Подарочек, которой всего-то четырнадцать лет. Подарочек довольно невзрачная девчушка, но очень неглупая. Джо к ней привязан и обожает ее всему учить. Поэтому согласился он, скрепя сердце. Но когда он мог отказать Чарли хоть в чем-то? Свадьбу справили буквально пару дней назад. Он закрыл дверь и уселся верхом на стул, лицо его осветилось какой-то потаенной мыслью. — Что случилось, Чарли? — Не зови меня этим тупым именем, а? Ты ведь мне больше не нянька. — Прости, Скротус. Он довольно ухмыльнулся. — Калаш, ты долго лежать собираешься? Может, хватит уже, а? Любого другого я бы на месте пристрелил за это мерзкое прозвище, но мой мелкий поганец может позволить себе и не такое. — Надеешься, что Джо прибежит тебя утешать и мириться? Зря. — Мы не ссорились. Что он сделал? А малыш-то просек, что у нас нелады. Мы с Джо всегда были слишком разными. И вот наши различия достигли критической массы. Старая дружба дала трещину потому, что обоим хреново. Джо бесит, что я лежу. То, что Цитадель лишилась врача гораздо страшнее, того, что один старый дурак потерял жену. Нужно, понимаешь, собраться, запихнуть страдашки себе в задницу и всего себя отдать на благо Родины. Лучшее лекарство — помощь другим, ага. А лежат только слабаки и бабы. В глаза он этого, конечно, не скажет. Но я знаю, что он презирает меня за слабость. Что ж… Может, он и прав. Я в этой истории всего лишь друг главного героя, которого он только и делает, что вытаскивает из передряг. А он такой правильный, никогда не дает слабины и не позволяет чувствам взять верх. Он принимает решения, направляет и наставляет всех, кто оказывается на его орбите. Наш великий кормчий! Только сына направить в нужную сторону не вышло. — Мы не ссо-орились! — передразнил меня Чарли и раздраженно сплюнул на пол. — Ты сам-то себя слышишь?! Я сел поняв, что спать он мне сегодня точно не даст. — Что он сделал? — повторил я. Он пересел ко мне на кровать и, больно ухватив за шею, притянул к себе. От него сильно пахло свежей кровью.  — Ох, Ники… Даже не знаю, как тебе и сказать. Он на тебя чертовски зол. Ты же знаешь, что бывает с теми, кто злит моего папашу? — зашептал он мне на ухо, — Но я не хочу, чтобы он причинил тебе вред. Мы должны что-то с этим сделать. Я смог только разинуть рот и выкатить глаза. Его губы покривила презрительная усмешка. — Какое же у тебя сейчас глупое лицо. Но я на твоей стороне, дядя Ник. Нам нужно поскорее решить эту проблему. Понимаешь, к чему я клоню? Он многозначительно поднял брови и придал лицу участливое выражение. Прочистив пересохшее горло, я тихо ответил: — Понимаю… Что ты предлагаешь? Он облегченно выдохнул и выпустил меня. — Признаюсь, я в тебе немного сомневался, но Парша меня убедил, что ты нам еще сгодишься… — он прошелся по комнате, заложив руки за спину. — Вот спасибо. А зачем я понадобился Парше? — Хорошо умеешь убивать. — Хочешь, чтобы я убил Джо? Он вздрогнул и перестал метаться по комнате. — А ты сможешь? — с сомнением спросил он. — А что такого? Сердце у него бьется как и у любого другого. Чарли удивленно приподнял широкие темные как у отца брови. — Нет, я сам. Не могу отказать себе в этом удовольствии. Он задумчиво потер подбородок и поднял глаза к потолку. — Знаешь, мне всегда было интересно, что будет, если слегка придушить человека, а потом выпустить ему кишки. Долго протянет, как думаешь? Я молчал, и он опять беспокойно прошелся по комнате. — Отдам тебе Газтаун, — он остановился и рассмеялся. — Хочешь Газтаун? — Допустим. А он у тебя есть? — Будет! Все будет. Джо дает им слишком много воли. А я согну до земли. Они у меня будут жрать свой бензак на завтрак, обед и ужин, а потом мы им устроим пытки и веселье! — Все, что захочешь, сынок. Что ты обещал Парше? — Он станет императором, Игла сядет в Восточной башне, а Одноглазый Сэм в северной. — А Билли Монаган разве не с вами? — Кому нужен этот слабак! Его вздернем вместе с остальными. — Это правильно. Мутноватый парнишка. Однажды он обещал меня убить. — А зачем тогда ты оставил его в живых? В его бархатно-карих глазах читалось искреннее изумление. Какой он красивый парень вырос: высокий, стройный, глаза восхитительные, ресницы длиннющие, порча не прицепилась. В прежние времена девушки за ним табунами ходили бы. — Странный ты все-таки, — протянул он, — Мне надо идти, но мы еще обсудим все подробнее. Ну и если сольешь меня папаше, я приду за тобой хоть с того света. Прям из Вальхаллы, понял? — Понял. — Ну и славно. А ты не залеживайся, думай о Газтауне. Ну и бабу себе возьми, потрахайся — полегчает. Я выждал немного, взял кольт и вышел в коридор. Мой путь лежал в старую столовку. Было уже поздно, да и во время бури не я один хандрю, поэтому народу там было немного. Они сидели компанией — Игла, Парша, Одноглазый Сэм, Бурый и еще пара ребят, чьих имен я не помню. На меня они не обратили особого внимания, так как были увлечены разговором. Обсуждали, как всегда, чьи-то пышные бедра. Современная молодежь считает, что чем толще баба, тем красивее. Они и не успели понять, в чем дело. Убить их было просто. Я пока еще самый быстрый стрелок в Пустоши. Сколько это еще продлится? Лет пять-шесть? Потом молодые волки сожрут нас — законы стаи. Остальные тут же разбежались, только парочка любопытных щенков испуганно сверкала глазенками из-под лавки. Мысли стали медленными и тяжелыми, как камни. Я опустился на стул Парши и закурил. Сигаретный дым мешался с пороховым и тонкими прядями тянулся к потолку. Одноглазый Сэм не заслужил легкой смерти. Давным-давно Джо вытащил его из жуткого дерьма. Если б не надо было действовать быстро, я б разобрался с ним совсем по-другому. Раздался топот, и в столовку влетел, вращая глазами Чарли. Мне удалось его удивить. Один — один, малыш. Играть со мной на равных тебе рановато. — Прости, Скротус, они дурно на тебя влияли. Не стоило слушать Паршу. Человек с таким прозвищем никогда не станет хорошим императором. Он зарычал, выхватил нож и бросился на меня. Может, стоило позволить тебе меня убить? Все бы закончилось, и я сейчас не вел бы этот бесконечный разговор с тобой. Мне иногда кажется, Чарли, что ты — всего лишь иллюзия. Меня это немного беспокоит. Мне очень жаль, но на тот момент я все еще был лучше тебя. Хотя ты был моложе и сильнее. — Я не скажу отцу, — пообещал я, выкручивая нож из ослабевших пальцев, — при одном условии… Он вскрикнул от боли, и я отпустил его. — Ты уймешься и свалишь отсюда на какое-то время. — А если нет? — он показал зубы и отступил, потирая запястье. — Боюсь, мне придется убить тебя, малыш. Он сдвинул брови и опустил голову. Плечи затряслись, и изо рта потянулся тоненький скулящий звук. Он смеялся. — Знаешь, как я тебя раньше любил, — он вытер выступившие на глазах слезы. — Мне казалось, нет никого на свете добрее, умнее и отважнее тебя. Я хотел, чтобы ты был моим отцом, а не он. И я много лет не мог понять, почему ты во всем ему подчиняешься. Все оказалось просто: ты жалкий, во всем сомневающийся неудачник. Не ври хоть самому себе, ты никогда не осмелишься меня убить. Ты даже в морду мне дать боишься. Смех снова стал душить его. —Ты только представь, как папа расстроится, а? — Папа расстроится еще больше, если узнает о нашем с тобой разговоре. — Ну так и не рассказывай ему! Это же именно ты боишься его расстроить. А мне насрать! — Чарли, иди к себе. Остынь, а еще лучше — езжай проветрись куда-нибудь. — И как ты меня заставишь? Ты же ничего не можешь мне сделать. Ты не мужик! Распустил нюни из-за своей докторши! А я-то для тебя расстарался! Он подошел вплотную и часто задышал в лицо безумием. — Я ведь ее убил, ты что не понял? Помнишь, мы нашли крысиный яд в заброшенном супермаркете? Если подсыпать маленькими дозами, получается интересный эффект. Перед глазами заплясали огненные мухи, и я понял, что не могу дышать. Чарли с любопытством наблюдал за мной. — Ники, ну ты чего? — издевательски улыбнулся он, — Расстроился что ли? Она же старая стала и страшная. Я хотел тебе помочь. К тому же… Мне смертельно надоели ее нравоучения. Я вскинул ствол. Одно движение — и его мозги окажутся на полу. Я как наяву увидел, как они брызнули на камень, и я наступил и растер их ногой. Осколки черепа заскрипели под подошвой. Чарли смотрел мне в глаза и улыбался. Потом пожал плечами, сунул руки в карманы и ушел. Нужно было рассказать обо всем этом Джо, но даже половина правды убьет его. На свете остался всего один человек, которому я не могу причинить боль. А ведь когда-то мы были людьми. И, наверное, не самыми плохими. Мы, черт побери, старались. Но вот сейчас я понимаю, мы были недостаточно строги к себе. Когда жизнь предлагала нам выбор, мы всегда выбирали, что попроще, а себе говорили, что выбора нет. А он был, Чарли. Был! И с каждым таким выбором в нас оставалось все меньше человеческого, так что теперь я и сам не знаю, что я такое. Я люблю тебя, как собственного сына, хотя ты и превратился в чудовище. Я не обманываю себя: я хорошо помню то время, когда носил тебя на плечах, и легко мог рассмешить, я никогда не смогу от тебя отказаться. Не знаю, сколько времени прошло: может, час, а может, день. В узкое оконце в потолке столовки пробивался солнечный свет. Значит, буря закончилась. Бойцы столпились у входа, и как только я вышел, бросились внутрь. Оглянувшись, я увидел, как щенок по кличке Зараза с урчанием тянет с Иглы ботинок. Он был ему велик размеров на пять, но это его не останавливало. Я пошел к тебе, занявшись своим любимым делом — самообманом. Мне так хотелось верить, Что-то ты солгал мне насчет Марты. Это всего лишь временное помутнение рассудка, говорил я себе. Песчаные бури творят с людьми вещи и похуже. Ну признайся же, ты просто хотел сделать мне больно, а? Я не был тебе идеальным наставником, а Джо — идеальным отцом, но мы всегда делали все, что могли. У тебя было все самое лучшее. Я открыл дверь. В нос ударил тяжелый запах крови и человеческих внутренностей. На кровати лежала Золотце… Я прислонился к дверному косяку, не в силах шагнуть внутрь. Посреди комнаты на стуле сидел Джо. Он был похож на большую тряпичную куклу — руки безвольно висели вдоль тела, ноги раскинуты в стороны. Еще немного и он упал бы, потеряв равновесие. В углу рыдала Подарочек. Она была голая и куталась в куртку Джо. Чарли, зачем ты сделал такое с Золотцем, она же тебя любила? Ты никогда мне не отвечаешь, только смеешься… В тот момент я только и смог пролепетать: — Чарли… Он хотел… Джо с трудом поднялся и, по-стариковски шаркая ногами, подошел. — Я знаю. Он сказал мне, что хотел сделать это со мной. — Где он? — Ушел. Уехал в Газтаун или еще куда. Сказал, что не вернется. — Джо, я хотел уговорить его… Я же не знал… — Чего ты не знал? — он положил ледяную ладонь мне на горло и притиснул к стене. — Не знал, какой он? Как же ты мог этого не знать?! Омертвевшие глаза смотрели мимо меня. Чудовищная хватка на шее сделалась невыносимой. Он приподнял меня над землей. Я сучил ногами и не мог дышать. — Это же ты сделал его таким… — выдохнул он мне в лицо и со всей силы ударил затылком в стену. — Это все ты! Я никогда тебя не прощу! Убирайся! Он вдруг выпустил меня, и я упал на пол, хватая воздух ртом. — Сваливай на карьер. Здесь больше не появляйся. Сделай это сегодня, если хочешь жить. Я выполз на карачках вон. В тот же день мы с Найджелом уехали на Свинцовую ферму. А через три дня ты пришел за мной, как и обещал. Ночью я вышел во двор по нужде. Ветер раскачивал над дверью старый фонарь. В бараке кто-то надсадно кашлял, от этого в горле скребло когтями. Небо было темно, отверстая пасть карьера соблазнительно обрывалась кромешной пустотой под ногами. Я долго стоял на краю, мучительно вглядываясь в эту молчаливую пустоту. Еще секунда, и я шагнул бы вниз, но за спиной раздался твой голос. — Привет, Ники! Скучал без меня? Это ведь был ты, Чарли? Ты стоял в воротах, которые почему-то оказались открыты. — Откуда ты, малыш? — Из Газтауна. Я приехал за тобой. Мы вышли за ворота. На востоке тоненькой голубой линией загорался рассвет. — Ну, — сказал ты, — говори. Ты же что-то хотел сказать мне… Уговорить или что-то объяснить. Я молчал. — Говори! Я жду! Он приставил пушку к моему лбу. Металл приятно холодил кожу. Я закрыл глаза. — Ну тогда я скажу, а ты послушай, ничтожество.Ты хотел настучать на меня папаше и, видишь, чем кончилось? Понимаешь, кого он выбрал? И кого он будет выбирать всегда, раз за разом, что бы я ни сделал? Ты ничего не значишь ни для него, ни для меня. И не нужен больше. Поэтому тебя и выкинули, как старый хлам. Прощай, старик! Фонарь гулко стукнул о притолоку и с грохотом упал на землю. Полыхнуло огнем, я увидел нож в своей руке и ударил. Жизнь вскипела розовой пеной на его губах в последний раз. Он пошатнулся, выронил пистолет, упал. Мертвый, ты был очень похож на Дженни. Я похоронил тебя в каком-то заброшенном саду под раскидистой яблоней. Одуряюще пахло августом. Крупные яблоки с румяными боками рассыпались по мокрой от росы траве. Потом я не смог найти то место, но это, наверное, к лучшему. Все, что я хотел сказать тебе: два слова. Прости меня. Прости… Прости меня, мой мальчик, я виноват, прости, прости прости Дальше запись обрывалась какими-то совершенно нечитаемыми каракулями. Затем шли мятые, грязные листы, иногда заляпанные кровью. После этого на чистом листе было аккуратно выведено:

Последняя запись

Я больше не знаю, какой год на дворе. Считаю дни вместе со всеми звериным счетом. Кажется, я здесь не меньше трехсот дней, не считая тех, о которых я не помню. А не помню я очень много, потому что не просыхал все это время. А тут что-то как отрезало. Не могу больше влить в себя ни капли. Организм не принимает. И, как назло, отлично себя чувствую, смотрю в зеркало на свою рожу — ни порчи, ни бельма не вскочило. Может, это от того, что проспиртован насквозь? Или здоровье лошадиное? Никак смерть меня не приберет. Найджел со мной больше не разговаривает. Я никак не мог взять в толк почему, потом напрягся и припомнил смутно, что была у меня тут баба. Ни откуда я ее приволок, ни лица ее я вспомнить не могу. Помню только, что она была рыжая и звали ее Ненси. И Найдж стал упрекать меня, что я забыл его мать и завел себе другую. Оба мы были не шибко трезвые. Я расстроился и сказал что-то вроде: «Ты не прав, я тебе сейчас докажу!» Схватил револьвер и пристрелил ее. Она как раз шла по двору с тазом постиранного белья. Найдж стал орать, что я долбанутый урод, и с тех пор воротит от меня нос. Я очень надеюсь, что это мне привиделось. Мне вообще много чего кажется в последнее время, чего не бывает на свете. Когда не пьешь, проходит. Остается только наша Свинцовая ферма и я, Свинцовый фермер, так меня зовут. Или Главный оружейник. Имечко прибрало меня с потрохами. Нету больше Коли, мальчика из интеллигентной семьи, покорителя заграниц, умника и балагура. Ничего от него не осталось, а значит, незачем продолжать эту летопись. От Джо тоже почти ничего не осталось. Я не видел его около года. Провизию и рабочих он присылал исправно. А мы ему — патроны. Чинили старые стволы, собирали новые. А тут долго не было машин. Я послал людей узнать, что за дела. Они вернулись и рассказали, что в Цитадели мор, не пускают никого, и может, совсем вымрут, потому что доктор их слег первым. В тот момент нам с Найджелом показалось хорошей идеей собраться, сесть вдвоем в Миротворец и рвануть к Цитадели. В середине пути я протрезвел, а Найдж сладко заснул на заднем сидении, обнимая свою сумку. Я понял, что мы в пустыне одни, и мне стало здорово не по себе. К счастью, доехали мы без приключений. Долго кричали снизу, наконец, они медленно опустили подъемник. Джо хреново выглядит. Он постарел, располнел и стал совсем седой. Я едва узнал его. — Чего надо? — спросил он устало. — Я привез Найджа, говорят, ваш доктор заглох… Ты почему в респираторе? — На всякий случай. — Не хочешь опустить подъемник до конца? Он покачал головой. — А наши… Твои как? Корпус, Риктус? А Лиза? — Все живы пока. Пусть Найджел выйдет из машины. А ты уезжай. Я растолкал Найджа. Зло меня взяло: прискакал как последний дурак туда, куда меня вообще-то никто не звал. Наконец, когда я уже почти уехал, Джо окликнул меня: — Эй, Ники! Спасибо. — Не за что, — ответил я ему и уехал. Дней через тридцать-сорок все закончилось. В Цитадели сожгли последних мертвецов, к нам на ферму эта зараза не добралась, а в Газтауне многих прибрала. Джо пару раз присылал за мной, просил присмотреть за хозяйством, пока он сам был в отлучке. Но ни разу с тех пор я не видел его самого. В Цитадели упадок и разорение. Кажется, после эпидемии остались одни дети и старики. Почти всех грызет порча, полнокровных очень мало. Найджел тыкает их иглой и ржет как дурак. А что тут ещё можно сделать? Лиза совсем поехала крышей. Набила себе Геродота на лоб, на спину и на бока. Выглядит страшнее атомной войны. — Зачем тебе это надо? — спросил я у нее. — Я бы отдал тебе свой молескин. Она ответила, что бумага недолговечна, в отличие от пергамента. — Ты хочешь, чтоб из тебя сделали пергамент? — Да, хочу, — ответила она. Несчастная полоумная Лиза. Она не понимает, что человек беспамятен. Никогда ничего не поймет и ничему не научится. Мир бесконечно ходит по кругу. Убивший дракона становится драконом. Это ловушка, мы на это обречены. Наверное. Не знаю… На этом, пожалуй, все. Записал Николай Калашников, 1991 года рождения, москвич. Год 2038 или 39. Тетрадь выскользнула из ослабевших пальцев, но Фуриоса не обратила на это внимания. Озноб волнами мурашек пробегал по коже. Она всматривались в дрожащее марево между скал. Теперь картинка сложилась полностью. Выходит, Калашников убил родного и самого любимого сына Джо. А он, никому и никогда ничего не прощавший, простил. Почему? И как это вообще возможно — простить такое? А ведь она встретила Калашникова примерно в то же время, как он сделал эту последнюю запись. И он сразу навешал ей лапши на уши, что, мол, их банда называется «Бешеные мудаки». А она и поверила. Фуриоса почувствовала, как губы потянула непрошенная улыбка. Калашников, Эйс, Морсов, Медведь и Фуриоса — вот это банда! Сейчас в живых остались только двое: она и Медведь. Жалела ли она об этой встрече? Раньше, пожалуй, да. А сейчас — ни капельки. Все они были частью ее жизни, от которой она не хотела и не в праве была отказываться. — Император, — вдруг окликнул ее Руфус. Он глазами указал ей на Медведя, рядом с которым стоял какой-то порченный доходяга. Шкура слезала с него лохмотьями, и он клонился в сторону, будто вот-вот упадет, но все не падал, а что-то шептал Медведю на ухо из последних сил. Фуриоса встала, куртка соскользнула с ее плеч. Он был сильно покалечен, и рукой зажимал рану в боку, нога посинела и распухла. Одно ухо у него смешно торчало в сторону. Медведь перевел взгляд с бродяги на Фуриосу, и она поняла, что теперь он знает правду о смерти Калашникова. Ухо в день побега был на ферме и участвовал в погоне вместе с ним. Медведь зарычал и как настоящий зверь и пошел на нее. Фуриоса была без оружия, и даже протез, оставила сегодня в мастерской. У нее не было сил, чтобы убежать. Все что она могла — стоять и смотреть в глаза надвигающейся смерти. На груди Медведя вдруг расцвело алое пятно. На секунду он остановился, а потом снова шагнул вперед. Второй выстрел пришелся в живот, он опять вздрогнул, но продолжил идти. В его маленьких глазках бились гнев, ярость и боль.Третий выстрел пришелся прямо в лоб. Его большое тело не хотело умирать. Он стоял еще мгновение, глядя на Фуриосу, а потом рухнул в песок лицом вниз. Руфус опустил пистолет: — Смерть предателям! Смерть врагам Цитадели! Крохотное, почти неощутимое мгновение тишины повисло воздухе, прежде чем его сотрясли вопли: «Смерть врагам Цитадели! Смерть предателям! Слава императору!» Фуриоса почти оглохла от автоматных очередей и криков бойцов. Она смотрела в глаза Руфуса, и кто-то голосом Калашникова сказал печально: «Ну вот, ты наконец получила то, о чем мечтала, — слепую верность. Тебе нравится?» Фуриоса не успела ответить ему, потому что мир вдруг почернел, и она упала на землю. Потом ее несли в лазарет, и она голая лежала на столе под холодным режущим светом ламп, и Летальный исход с перекошенным лицом осматривал ее рану: — Жуткий сепсис, у нее температура сорок, я ничего не могу гарантировать. Кто-то плакал, кажется, Шмыга. Органик-механик хотел сделать ей укол, но она стала отбиваться. — Это ампулы для Корпуса! Он умрет без них! Они там в тайнике на скале! Скорее привезите их, иначе он умрет! Наконец Летальному исходу с помощью Нюхача удалось с ней справиться. Фуриоса перестала биться у них руках, страшная тяжесть навалилась на нее. — Ты только посмотри, сколько гноя, Нюхач, — охнул Летальный исход. — Как же я упустил ее с этими грудничками и чесоткой. Никогда себе не прощу! — Она выкарабкается, — буркнул Нюхач, — она сильная, а вы самый лучший органик-механик из всех, что у нас были. Фуриоса приоткрыла один глаз и прошептала: — Завтра я должна быть в Газтауне, иначе все пропало. — Конечно, моя дорогая, — ласково ответил ей Летальный исход, — все будет хорошо. Она слабо кивнула. — Нужно так говорить, ведь слова сильнее людей. Он ввел иглу в вену, и Фуриоса вдруг ощутила удивительную легкость и покой. И только внутренний голос не унимался и шептал: «Слепая верность. Ты получила, что хотела, тебе нравится? Нравится?»