Белка и колесо

      Перед глазами стоял Гена. В дверях съёмной студии, в серой зимней куртке, ещё с не отросшими короткими волосами, на три года моложе, на три года ближе. Ещё прошлым вечером он просил сходить в кино, а теперь, не разуваясь, собрал вещи в чемодан, часто повторяя: «мне нужно уйти, мне нужно уйти, так будет лучше». Это как? «Это когда меня рядом нет». А если ты ошибаешься? «Я всё решил».       — Ха, решил он! — громким пьяным голосом гаркнул Костя, кончиком кухонного ножа пытаясь поддеть и отколупать защитную упаковку с пробки в бутылке. — Вот бы… вот бы подцепить, блять…       По чердаку пешком ходили птицы, шумели крыльями, взлетая под самый верх крыши, забивались по углам, путаясь в рыболовных старых сетках. Глупые — залетают в выбитое окно, а потом не могут вылететь и дохнут на ровном месте. Костю довольно сильно сердили трупы, валяющиеся по чердаку; порой они даже падали вниз в прихожую через открытую дверцу в полу и пугали своим внезапным появлением, в сопровождении снопа перьев и пуха. Этих дохлых птиц не растаскивали даже крысы, которые, казалось, могли жить в доме, на чердак не проникали под покровом ночи даже самые наглые дворовые коты… А вот птицам тут было будто мёдом намазано.       Костя, как и птицы перед холодами, в поисках спасения бросился туда, где «трава зеленее», но вместо временного пристанища и тепла, нашёл лишь смерть. Она, как и три года назад, вцепилась мёртвой хваткой, в этот раз пообещав, что не уйдёт, не забрав ни одной души. Притворяться пустым стало привычкой, притворяться бездушным стало смыслом существования. Ведь, пока никто не знает, что у тебя есть душа и чувства, никто не сможет растоптать их или забрать с собой в Ад. Больше никто не причинит боль.       Медленными пьяными пальцами он оторвал упаковку с пробки — ну, наконец-то! — и, быстро открыв бутылку, решил попробовать водку сразу из горла. Дорогая водка идёт легче того поганого самогона, который довелось найти минут тридцать назад за шкафом… Всё же, с привкусом крови из разбитой губы любой алкоголь вкуснее. С привкусом собственной крови, когда наполовину разбитую психованным придурком губу начинает жечь, будто бы её ножом режут, всыпая сверху мелкую соль.       Поставив бутылку на стол, Костя едва не закашлялся от жгучего алкоголя. Рукой зажав рот, он выдохнул, пару раз встряхнул головой и расслабился. Не тошнило — а это главное.       В мыслях навязчиво маячили мысли о самоповреждениях и в конце концов о суициде. Можно было бы сильно напиться, а потом, не прихватив с собой ни куртки, ни ботинок, в одной кофте и брюках уйти куда-нибудь ближе к окраине и там прилечь в кустах… навсегда. Но было страшно. Страшно, а что же дальше? Планов на будущее нет, нормального рода занятий не было и в помине, а прошлое уж тем более всё искорёжило разум, сильно потрепало внешний вид и изменило в корне отношение к миру. Получив неоднозначный ответ от Феди и прямой посыл Гены и Маши, Костя понимал, что и из этого города вскоре придётся бежать. Только вот, угодив в капкан этой серости и дождливости, ехать никуда не хотелось. Хотелось лишь разжиться пеньковым галстуком и завязать его потуже.       Вновь подняв бутылку, он поднёс её к губам, но, услышав шум, замер. Хлопнула входная дверь. Шаги засеменили сначала в гостиную, потом в спальню и, наконец отворилась дверь кухни.       Тишина. Побрякушки на сумке сестры знакомо зазвенели, когда та сначала несмело шагнула на кухню, возможно, движимая желанием что-то взять или сделать, но замерла у входа. Она сбито дышала, переступая с ноги на ногу, пока не прислонилась спиной к стене.       — Чего зависла? — бросил Костя через плечо, ожидая, что Маша тут же подлетит к нему и вырвет из его руки бутылку, но та даже не шелохнулась.       — Да так, ничего, — ответила та немного высокомерно. — Где ты был? Почему руки красные?       Костя взглянул на свои ладони, все в засохшей крови и каплях прозрачного алкоголя.       — Морду начистил одному самодовольному упырю…       — Гене?       — Чёрт с ним…       Маша самодовольно хмыкнула, подняв брови:       — Андрею, да?       — А кому же ещё…        — Тогда ты молодец. А так… Как там погодка на окраине? Ветрено, наверно?       На чердаке вдруг взлетели голуби, видимо, напуганные резким порывом ветра. Вздрогнув, Костя медленно повернулся к дверному проёму, почесывая жёсткую недельную щетину на щеке.       Они оба на пределе своих возможностей со всей наигранной смелостью посмотрели друг другу в глаза. Маша всё так же холодно улыбалась, видимо, в попытке скрыть что-то, что рвалось наружу и выдавало её дрожи и стекляшках-глазах.       «Я не хочу тебя так хорошо знать. Обычно это не к добру»       — Как там Гена? Рассказал бы, а то я туда больше ни ногой, — нарушила она молчание вновь. — Ну? Чего уставился!       — Ничего я и не уставился, — раздражённо перебил её Костя и окинул взглядом с ног до головы.       — Сам же бежал на окраину утром, язык на плечо. «Костя ты куда?», «Костик, я дома». Тьфу! Сначала плевался на Гену оскорблениями, а теперь в ноги бросается… Дурак.       — Слушай, — отмахнулся Костя, — свали отсюда. Дай в тишине посидеть…       — Ах, в тишине ему захотелось посидеть? Давай, убегай от разговора, но я всё равно никуда не уйду, — Костя слышал, как тон её голоса повышается, неумолимо превращается из светло-розового в резкий, режущий глаза алый. Вот-вот, казалось, Маша разразится криком, но тут светло-розовый окрасился в нежный бирюзовый: — Я прошу тебя — не ходи больше к… сам знаешь, к кому. Мы там лишние и не нам решать, как им… как Гене жить. Я ненавижу блядского Андрея, но понимаю такую же его блядскую ненависть ко мне, но ходить к нему и каждый день драться — это не дело. Особенно, когда нам обоим дали понять, что мы с тобой мрази.       Костя стоял нерушимо, слушая, пока выговорится Маша, но как только она замолчала, парень тут же эмоционально всплеснул руками.       — Терпеть ложь? — от громкости голоса, каким он сказал это, Маша едва отшатнулась, зажмурившись. — Об меня вытерли ноги, сестрица, вытерли ноги и я три года считал, что сам во всём виноват. Потом пытался всё забыть, но он всё ещё здесь, — парень схватил себя за голову, — здесь! Я убежал от проблемы. Считал, что так будет правильнее, но тут… Но тут ты проболталась, прожужжала мне все уши про Гену, а теперь делаешь вид, что виноват только я. Наебарезилась невесть чем там с этим Геной и спать мне не давала. А что ты думала? Думала, на утро я всё забуду?       Костя вдруг замолчал, глядя на крупный синяк на ноге Маши, выглядывающий из-под короткой юбки. Она говорила, что синяк появился после того, как Андрей повалил её на пол. Так и надо…       — Это не было поводом выбивать из меня его адрес, — парировала сестра, но слова её звучали жутко неубедительно. — Пускай живут спокойно. Без твоего вмешательства!       — О, да, — с усмешкой протянул Костя. — Я уверен, они живут спокойно, каждый день всем отвечая, что они братья. Такие взрослые братья, что ещё не нашли себе пассий.       — А вот это уже тем более не наше дело.       — Правильно, — Костя перешёл на шёпот, шагнув к Маше и став почти вплотную, — дело не наше, а моё. Моё и Гены, так как только он один обвёл меня вокруг пальца три года назад. Три года, куколка. За это время они детей сделать могли, а я каждый день не мог понять, где я допустил ошибку, — после этих слов Костя спрятал лицо в ладонях, ощущая, как всё тяжелее и тяжелее становится себя держать. Быстро растерев глаза и, глубоко вздохнув, Костя отнял руки от лица.       Маша стояла напротив, наклонившись вперёд, видимо, интуитивно, среагировав на кажущуюся смертельной разбитость брата, и это было предельно смешно.       Лишь пару раз за всю совместную жизнь они видели слёзы и истерики друг друга. Маша не плакала, чтобы не показать, что она слабохарактерная девчонка, и это Костя хорошо знал. Всякий раз дразня её и задирая, он надеялся, что ему повезёт и мелкая плакса покажет свою сущность, но ту самую сущность скрывала забияка не из робкого десятка. Что случилось с забиякой спустя двадцать лет? Она стала той ещё плаксой.       — А тебя-то чего в слезу кинуло? — спросил он небрежно, заметив сквозь мутную завесу влаги в глазах рвано вздохнувшую сестру. Подняв голову, Маша сдвинула брови, а по раскрасневшимся её щекам скатились горячие слёзы.       — Эгоист, — процедила она тихо, выпрямившись, чтобы дотянуться до лица брата. — Думаешь только о себе.       Глаза застелила красная пелена, а спустя мгновение рассеялась, и Костя увидел, как Маша прижалась к стене спиной, получив звонкую пощёчину. Он понял, что с неё достаточно. Как странно… достаточно порой одной пощёчины, чтобы тебя восприняли серьезно.       Костя тяжело вздохнул и, вернувшись к столу за бутылкой, направился на выход из дома. Валить отсюда, бежать, никогда не возвращаться. Взять билет в соседний город, спиться и умереть — таков был его план. По дороге он прихватил куртку, мгновенно обулся и, спрятав водку во внутренний карман, бодрым шагом помчался на окраину.       Ощущая себя изнурённой белкой в механическом колесе, которое крутиться, не давая с него спрыгнуть, Костя всё больше и больше понимал — стоит ему остановиться, колесо завертит его ещё больше и тогда смерть неизбежна. Но, казалось, стоит колесу остановиться, он соскочит с этого аттракциона смерти и будет свободен. Костя не знал лишь одного — сможет ли белка устоять на избитых усталых лапках или сдохнет, потонув во сне от усталости, не сумев отойти от колеса ни на шаг.