Цепная реакция

Фильм кончился. Драко все никак не мог прийти в себя. Все его тело трясло так, будто его и в самом деле только что вызволили из Выручай-комнаты, горящей в Адском пламени. Он постарался это скрыть. Искоса взглянул на Гермиону, на щеке которой блестел след одной-единственной слезинки. Она встала, слегка потянулась, запрокинув голову и подняв руки. Провела по побледневшим щекам рукой. Толпа медленно потянулась к выходу, заплаканная и молчаливая. Малфою нужно было как-то отвлечься, прийти в себя, чтобы не… думать. Не вспоминать. - Это вымышленная история? – спросил он заплетающимся языком. - Что? – рассеянно бормочет Грейнджер. - Я спрашиваю, вымысел ли все то, что мы только что видели. Грейнджер смотрит на него, как на ненормального, и это почти приводит его в чувства, отрезвляет. Вот так. Продолжай в том же духе. - Ты же говорил, что слышал… - Слышать, Грейнджер, можно все что угодно. Она глубоко вздохнула. Отвернулась. Опустила взгляд в землю. Во имя Мерлина, все, что угодно, только, пожалуйста, не молчи! Не позволь ему утонуть в этом снова. - Это не вымысел, - наконец произносит она ломким до надрыва голосом. – Все это произошло на самом деле без малого сто лет назад. «Титаник» затонул в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое апреля в тысяча девятьсот двенадцатом году и унес с собой жизни тысяча четырехсот девяносто шести человек. Спасти удалось лишь семьсот двенадцать. Все, что ты видел, все эти люди… Все так и было тогда. За исключением Джека и Розы – эти герои вымышленные, их никогда не было на «Титанике». Малфоя словно кольнули под ребра ножом после того, как он услышал эти цифры. Это позволило ему на какое-то время переключиться со своих воспоминаний на мысли о реальности. Значит, весь тот ад, который он видел… все это… Настоящим людям пришлось через это пройти. Пришлось умереть. Оказывается, в мире маглов есть катастрофы пострашнее, чем в мире волшебников. - Но… если Джек и Роза – вымышленные, то как же тогда все это, черт побери, было сделано? Грейнджер вновь посмотрела на него как на ненормального. - Малфой, это же кино. Неужели ты думаешь, что все, что ты видел только что, было отснято в тысяча девятьсот двенадцатом? - Но ведь ты же сама сказала, что это было на самом деле. - В том и дело, Малфой. Это было. То, что ты видел в фильме, это как… реконструкция с небольшой долей художественного вымысла. Но, стоит признать, все воссоздано очень качественно. «Титаник» - мой любимый фильм. Я его вижу уже, наверное, в пятый раз. И снова – как в первый. Уже была настоящая ночь. Стрелки часов неумолимо приближали полночь. Малфой и Грейнджер вышли с территории кладбища и шли по дороге, сами не зная, куда. В густой траве на обочине стрекотали цикады, в небе игриво поблескивали лучиками серебристые звезды. Малфой все еще не мог прийти в себя. Очередное воспоминание накрыло его неожиданно, пришло тогда, когда он совершенно его не ожидал. И, Мерлин. Вновь оно так или иначе было связано с ней. Ему не хотелось думать об этом сейчас, что-то анализировать. У него просто не было сил на это, поэтому он возобновил угасший разговор. - И много таких… фильмов? Уголки ее губ приподнялись. - Достаточно. Самый первый фильм был снят братьями Люмьер еще в тысяча восемьсот девяносто шестом году… Я иногда поражаюсь тому, что до мира волшебников кинематограф так и не дошел. Кино – это ведь тоже магия, только иного рода. Как же вы проводите свое время? Вот ты, например, - она игриво пихнула его локтем под ребра. – Что делал ты, когда жил в Малфой-мэноре? Об этом Драко предпочел бы не вспоминать. Особенно с учетом того, что творилось в стенах его дома в последние годы. Но чтобы не дать болезненным мыслям взять над собой верх, он все же ответил: - Каждый раз по-разному. У волшебников – особенно у аристократов – довольно много развлечений. Прогулки, светские мероприятия, музицирование, чтение книг… Гермиона как-то странно ухмыльнулась. - Что? – резко спросил он, ощетиниваясь. Видит Мерлин, стоило этой ухмылке появиться на ее губах, как он тут же приходил в бешенство. - Да так… - Гермиона слегка пожала плечами. – Просто мне это кое-что напоминает. - И что же? – с вызовом спросил Малфой. Гермиона закусила губу, стараясь не рассмеяться. - Просто… ты только что посмотрел фильм, и то, что ты видел в жизни, в быте Розы и ее семьи… это не навело тебя ни на какие мысли? - Что ты хочешь этим сказать? Малфой замедлил шаг и прищурился. Гермиона практически закатила глаза. Она знала заранее, что он так отреагирует. Но он ведь сам попросил, верно? - Скажем так… тебе не кажется, что вы застряли на том уровне, на котором были маглы примерно сто лет назад? Драко понимал, к чему она клонит. То, что он видел на экране – аристократический магловский мир – чинные прогулки, негромкие обходительные разговоры, светские рауты, дорогие ужины… Во всем этом когда-то жил он сам. Мерлин, даже некоторые костюмы!.. - Кажется, магическая Британия – по крайней мере, чистокровная ее часть – застряла в той эпохе, которую маглы пережили восемьдесят лет назад, - Гермиона развела руками. Нельзя было сказать, что Малфой ни о чем таком не задумывался. Но так или иначе ее рассуждения были в корне неверны. - Ведь у вас есть же радио, допустим, - продолжала Гермиона. – И вы им прекрасно пользуетесь… - В моем доме нет никакого радио, - снисходительно сказал Драко. Гермиона посмотрела на него снизу вверх. В ее глазах застыло непонимание. - Но ты же знаешь Дину Вашингтон, - она всплеснула руками. Холодный ветерок развевал ее волосы. Драко заметил, как на ее руках выступили мурашки. - Дома есть магический граммофон, - нехотя признал он. Говорить с Грейнджер о семье, о доме, о быте, о маглах… нелепо. Даже это маленькое признание, этот несуразный диалог практически смущали его. Он закрывался. Он не хотел впускать ее в эту часть своего мира. Пускай хоть что-то в его жизни останется в стороне от нее. К тому же, их отношения после… стали довольно натянутыми. Они оба предпочли забыть, вернее, игнорировать тот факт, что провели вместе ночь. Они изо всех сил старались вести себя так, как привыкли, делая разве что небольшие уступки. Малфой стал мягче. Неожиданно для себя он начал соглашаться на многие из ее авантюр, на что еще несколькими днями ранее он бы ни за что не пошел. Даже сегодняшний просмотр фильма. Он сидел на пороховой бочке и отчаянно старался оттянуть момент взрыва. Потому что, видит Мерлин, он боялся неизвестности и… ее. В голове неожиданно возник какой-то блок на самоосуждении. Драко старался держать ситуацию в узде столько, сколько мог, а для этого была нужна трезвая голова. Его очередные приступы ярости до добра бы однозначно не довели. Малфой не знал, что думала Грейнджер обо всем происходящем, но она охотно ему подыгрывала. После того случая на кухне она старалась держаться от него на почтительном расстоянии и порой закрывала глаза на его резкое поведение. Вместе они пытались растянуть этот «мягкий» период на как можно более долгое время. - Граммофон, - с трепетом повторила Гермиона. – Черт, Малфой! Кажется, впервые в жизни я готова признать, что завидую тебе. Драко непонимающе посмотрел на нее. - Нет лучше музыки, чем на пластинках, - объяснила Грейнджер. - Ну, я бы так не сказал, - со знанием дела произнес Малфой. – Ты когда-нибудь была на концерте симфонической музыки? Гермиона покачала головой и грустно улыбнулась: - У меня не было времени ходить по театрам. К тому же Рон всю жизнь считал классику смертельно скучной. Драко ухмыльнулся. Очень в духе Уизли. - Но ты хотя бы слышала, как звучит живой инструмент? - Ты издеваешься? – кажется, гордость Грейнджер была уязвлена. – К твоему сведению, я с пяти лет занималась в музыкальной школе. Брови Малфоя поползли вверх. Это было неожиданно. Такую деталь биографии Грейнджер он не знал. Признаться, он знал о ней не так уж и много. Если говорить откровенно – совсем ничего. И узнавать о ней больше он не хотел. Да, именно не хотел. Дистанция. Нужно держать дистанцию. - И на каком инструменте ты умеешь играть? Мерлин. Малфой практически закатил глаза. Гермиона зарделась. - Фортепиано, - коротко сказала она, стараясь игнорировать его пытливый взгляд. – А ты умеешь играть на чем-нибудь? Переводишь стрелки, значит. Что же, дело твое. Ладно, Грейнджер. Ладно. Просто ему стало интересно, только и всего. Он замедлил шаг. Грейнджер, стараясь идти с ним вровень, тоже. - В детстве меня обучали игре на рояле и на скрипке. - Надо же, - задумчиво сказала она. – Никогда не слышала, как ты играешь. Их разговор принимал опасный оборот. Эта их милая болтовня изначально ему не нравилась, но теперь… Музыка была для Драко чем-то особенным, чем-то… личным. Он никогда не играл на публику. При всей своей любви к славе и к вниманию, несмотря на все просьбы родителей, он всегда играл исключительно в одиночестве, только для себя. - А хотела бы? Раздери тебя гиппогриф, что ты несешь?! - Серьезно, Малфой? В ее взгляде неверие, граничащее с подозрительностью. Он молчит. - Ну, это было бы весьма интересно, - неуверенно говорит Грейнджер. Молчание – лучший способ ее расколоть. Всегда. - Квартира пуста. Ее там нет! – Рон мечется по кабинету, как угорелый. - Как это – нет? – спрашивает Гарри. Он устало снимает очки и прикрывает глаза. Потирает виски кончиками пальцев. Ноющая, пульсирующая боль во лбу не дает ему сосредоточиться и рассуждать здраво. - Вот так и нет, - выкрикивает Рон. Его слова выстреливают в голову, словно пули. Каждое из них раскаленным до предела эхом отражается в сознании, прожигая мозг. Рон носится с такой скоростью, что запросто бы заменил собой вентилятор. Несколько бумаг, лежащих на краю стола, упали на пол. - Подожди, не мельтеши так, - Гарри поднимает руку, призывая друга к спокойствию. – Сядь и объясни все по порядку. Резким движением Рон отодвигает стул, стоящий напротив стола Гарри, так, что ножки царапают пол. Гарри поежился. Рон падает в кресло и зарывается пальцами в волосы, уперев локти в колени. - Так, уже лучше. Держи, - Гарри протянул Рону стакан воды. – Выпей это, а затем говори. Только с самого начала, пожалуйста. Рон нехотя принял стакан из его рук и, глядя на содержимое, скривился. - Вода? Серьезно? Я бы сейчас не отказался от чего-нибудь покрепче. - Не забывай о том, что мы на работе. Рон как-то странно посмотрел на него. - Что? - Ты сейчас сказал это точь-в-точь как Гермиона, - ответил Рон. В его голосе почему-то звучали осуждение и смутное подозрение. Гарри только плечами пожал. - Ты будешь говорить, что произошло, или нет? Рон снова опустил взгляд в пол. Сжал обеими руками бокал и сделал небольшой глоток. - Я пришел к ней и… - он прочистил горло. – В общем, сначала я решил, что она просто сидит там взаперти и никуда не выходит, потому что в почтовом ящике лежат газеты еще с середины февраля, - про свои цветы и письма Рон решил умолчать. – Я позвонил в квартиру, но мне никто открыл. Я постучал… короче говоря, в итоге я понял, что дверь не заперта. Я вошел… Рон замолчал. Сделал очередной глоток. Его взгляд стал расфокусированным. - Ты вошел?.. – подсказал Гарри, ожидая продолжения. Он и сам сейчас сидел как на иголках. - А там слой пыли толщиной в палец и только. Сначала я решил, что она вышла и скоро вернется, потому что все ее вещи были на месте… Но потом я понял, что она не придет. Она пропала, Гарри. - Мерлин… Гарри спрятал лицо в ладонях. Боль во лбу стала почти нестерпимой. Он только что вернулся в Министерство с очередного задания. Гарри был изможден, его не было дома уже больше суток, и ему срочно был нужен сон, чтобы прийти в себя и попытаться разобраться с тем, что делать дальше. Слова Рона не особо удивили его. Он и сам начинал догадываться о чем-то подобном и уже начал наводить кое-какие справки. То, что сказал Рон, лишь подтвердило его догадки. - Ее нужно найти, - приглушенно сказал Рон. Гарри откинулся на спинку кресла и завел руки за голову. - Ты в этом так уверен? - Что ты имеешь в виду? – Рон прищурился и отставил стакан на стол. Гарри устало вздохнул. Снова закрыл глаза. - По-моему, она сделала все возможное для того, чтобы ее не нашли. Она и не хочет, чтобы ее искали. - Гарри, ты в своем уме? – Рон снова вскочил на ноги. – Это же Гермиона! Она твоя подруга… - А ты мой друг, - отрезал Гарри. – И я и Гермиона понимали, когда тебе нужно побыть одному для того, чтобы прийти в себя. Мы всегда знали, что ты вернешься. И я уверен, что и она вернется. Просто… дай ей время. Ей нужно это. Она должна разобраться в себе. Не мы отошли от нее – она отдалилась от нас. Намеренно. И… в общем, ты понимаешь, что я хочу сказать, - заключил Гарри. Рон крутанулся на каблуках, поворачиваясь спиной к другу. Засунул руки в карманы. Его щеки пылали. - То есть, ты просто будешь сидеть и ждать. - Да, я буду сидеть и ждать столько, сколько потребуется. - И искать ее ты не планируешь. - Я не вижу в этом смысла. Рон вздохнул сквозь стиснутые зубы. Слова Гарри – как удары наотмашь. Он не ожидал от него такой реакции. Он надеялся, что тот согласится с ним. Рон решил уточнить последний вопрос: - И помогать ты мне, конечно же, не будешь. Я правильно все понимаю? Гарри не торопился с ответом. Думал, покручивая перо в пальцах. - Прости меня, - наконец сказал он. «Прости меня» - и только. Рон усмехнулся. Он вышел. Дверь захлопнулась у него за спиной. Нельзя сказать, что Гермиона не задумывалась о возвращении домой, что она не вспоминала о друзьях, о Гарри, о Джинии, о… Роне. Нет, она думала о них обо всех каждый день. Но она не была готова связаться с ними. Впустить их вновь означало бы вернуться к старой жизни. Позволить им быть рядом – значит вернуть ее к тому эпизоду ее жизни, который она всеми силами пыталась забыть. Конечно, иногда она готова была послать все это к черту. Она хваталась за пергамент и перо, открывала чернильницу и пыталась написать им хотя бы пару строк. Но очень быстро Гермиона понимала – она не может. Рука с пером так и замирала над пустым листом, и с кончика пера на пергамент сходили лишь кляксы. Нет, она еще не была готова. Ей все еще нужно было ее одиночество. Ладно… ее половинчатое одиночество. В их доме стояло старое пианино. Под сиденьем скамеечки для игры была целая кипа нот, которую Гермиона обнаружила совершенно случайно. - Мерлин, - воскликнула она, бережно перелистывая ветхие издания. Бетховен, Моцарт, Бах, Чайковский, Лист… тут были ноты композиторов разных стран мира, разных эпох и поколений. Между двумя особенно увесистыми томами этюдов Гермиона отыскала тоненькую брошюрку с мелодиями песен The Beatles. Кажется, тот, кто собирал эту коллекцию, был настоящим ценителем и искусным мастером. Гермиона, глядя на густо испещренные нотами строки, почувствовала благоговейный трепет. Она дышала медленно, неторопливо. Ее легкие наполнялись запахом лакированного дерева и старой пожелтевшей бумаги. Гермиона улыбнулась. Она ощутила легкую дрожь в пальцах. Ее руки желали играть. Схватив первый попавшийся сборник, она открыла его на случайной странице и водрузила на пюпитр. Ее руки так и замерли над клавиатурой. Гермиона не знала, когда играла в последний раз, однако она до сих пор помнила все ноты. Ее пальцы сами оказались на нужных клавишах, нога – над педалью. Она прикрыла глаза на мгновение. Она побоялась играть двумя руками сразу. Гермиона боялась испортить музыку. У нее не было таланта, что называется, игры с листа. Ей всегда приходилось подолгу разучивать ноты для каждой руки. Разумеется, с годами становилось все проще, но все же… Разочарованно вздохнув, она опустила левую руку. Пальцы правой руки по-прежнему были на клавишах. Гермиона уверенно посмотрела в ноты. Первый аккорд «Лунного света» прозвучал на удивление мягко. От чистого звука, исходящего из-под ее пальцев, у нее по телу разнеслась волна дрожи. Знакомое сладкое напряжение зародилось в горле и животе. Кончики ее пальцев слегка подрагивали, но легко касались нужных клавиш. Гермиона прикрыла глаза. Она слишком хорошо знала эту мелодию. Руки все делали сами – без ее ведома. Она и сама не заметила, как мелодия, разливающаяся в воздухе, зазвучала так, как и должна была – полноценно, несмотря на то, что ее левая рука продолжала покоиться на коленях. Гермиона распахнула глаза лишь тогда, когда ее шею обожгло чье-то горячее дыхание. Она так и подпрыгнула на месте, ударившись макушкой о его подбородок. К собственному удивлению, играть она не прекратила. Но вот пальцы предательски соскользнули с нужных клавиш, и она начала играть мимо нот. - Ты слишком напряжена, - прошептал Малфой ей на ухо. Его левая рука порхала над клавишами легко и плавно, так, что звук получался кристально чистым. – Расслабься… это всего лишь я. Она услышала легкую насмешку в его голосе. - Ну же, Грейнджер. У тебя получалось довольно сносно до того, как я пришел, - они оба все еще продолжали играть. – «Лунный свет»* не терпит фальши. Он легко коснулся кончиками пальцев ее локтя, отвел его немного в сторону. Затем он положил свою ладонь на ее дрожащую руку, и отчего-то от этого прикосновения ее пальцы сами оказались на нужных клавишах, и она снова начала играть чисто. Спиной она чувствовала, как он слегка прижимается к ней грудью. Его дыхание все еще щекотало ее шею. Они оба сконцентрировались на музыке. Это получилось как-то само собой. И это было удивительно. Его рука продолжала касаться ее запястья, практически неощутимо, едва-едва, и это помогало ей. Через это прикосновение к ней словно переходила частичка его мастерства, его расслабленности, его отдаче музыке. Гермиона снова закрыла глаза. Все ее существо сейчас сосредоточилось только на кончиках ее пальцев, перебирающих клавиши. На музыке. На их музыке. Она не видела нот, но зато она прекрасно чувствовала Малфоя. Они вместе выдерживали все паузы с точностью до миллисекунды, и никогда ее или его звук не был громче или тише, чем надо. Она предугадывала каждое его крещендо или диминуэндо, и они вместе образовывали единое целое. Мелодия, играемая ими так, будто бы их руки принадлежали одному телу. Последние ноты оставались за ней. Уйдя в едва ощутимое пиано, звук растворился в тишине. Гермиона прерывисто выдохнула и откинула голову назад – ему на плечо. Их руки все еще лежали на клавиатуре, его пальцы все еще у ее запястья. Они словно застыли так, и музыка как будто продолжала отдаваться у них в ушах. И неожиданно его губы коснулись ее лба. Это прикосновение было таким нежным, таким тонким, что Гермиона сначала решила, будто ей это почудилось. Ее веки затрепетали, но открыть глаза она так и решилась. Кажется, они и впрямь застыли. И впервые ни один из них даже мысленно не задавался вопросом о том, что будет дальше, что все это значит, как им потом вести себя друг с другом… Сейчас это казалось неуместным, мелочным, таким ничтожным. Они были во власти магии. - Я хочу, чтобы ты сыграл мне что-нибудь. И он молчаливо соглашается. Он садится рядом с ней, и их колени соприкасаются. Гермиона вновь кладет голову ему на плечо, даже не задумываясь о том, правильно ли она поступает. И Драко ничего не ждет – он просто играет. Гермиона с первых же нот узнает ноктюрн Шопена. Она зачарованно следит за его руками, за его невесомыми, полными нежности движениями. Она понимает, что сковывает его руки, поэтому отодвигается, давая ему свободу. Изредка она поглядывает на его сосредоточенное лицо. Его губы напряжены, между бровями залегла складка. Драко обращается с инструментом бережно, словно с девушкой. Он позволяет музыке струиться и, извиваясь, наполнять собой все его существо. Порой для волшебства далеко не всегда нужна волшебная палочка. Он напрочь забыл о том, что не один. Ей нравится его худая напряженная спина и взъерошенные волосы, горящий взгляд. Сейчас она видит его настоящего, его таким, каким он и был на самом деле. Хотя нет, она не видела. Она слышала. В музыке нельзя врать. Она слышала надлом и горечь, слышала его душевную боль и беспомощность. И с каждым новым звуком он все глубже впускал ее в свой мир, показывал ей те грани своей души, те свои чувства, о которых никогда бы не рассказал вслух. То, как он играл, говорило о нем слишком много. Его музыка говорила лучше его глаз. Его плечи тяжело вздымались и опадали, он отрывисто дышал, а по виску скользила капелька пота. Он продолжал играть, приближаясь к финалу. Он ушел слишком далеко в себя, а его пальцы продолжали скользить по клавишам, отточенными движениями беря восьмые и шестнадцатые. У Гермионы появилась гусиная кожа. Его игра разливалась у нее под ребрами, отдавалась в каждой клеточке тела. И ее душа отзывалась на эти звуки, впитывала в себя каждую ноту. У нее в глазах стояли слезы. И неожиданно Гермиона различила кое-что особенное. Она услышала тупик. И там, где-то на его полутонах, зазвучала надежда. Робкая, слабая, но живая. На этой надежде все и оборвалось. Последняя нота прозвучала непривычно резко, дрожащие пальцы соскользнули с клавиш чуть раньше положенного. Первый изъян в его безупречной игре тоже был безупречным, потому что он был искренним. Малфой все еще дрожал. Глаза закрыты. Неровным движением он отер пот со лба. - Вот поэтому, Грейнджер, - произнес он хрипло, переводя дыхание, - я всегда играю в одиночестве.