Мечты о всепрощении.

      «Жизнь очень короткая и очень длинная одновременно. В ней может быть многое: радость и горе, отчаяние и веселье, оптимизм и пессимизм, мир и война, любовь и ненависть.       Можно сделать много добрых дел и также сотворить множество различных, мерзких поступков, совершить тяжкие грехи. Позволяется нам помочь родному грызуну, поддержать во всех начинаниях и провалах, и оскорбить его, унизить, заставить страдать, в конце же сего мракобесья — убить или возненавидеть до смерти.       Нам разрешают делать выбор жизненного пути, в то же время как другие стараются контролировать твои решения и действия. Вроде бы ты свободен, но все равно не выходишь из-под чьего-то крыла, полной заботы.       У нас могут быть друзья и враги. Знакомые и неприятели. Мы имеем возможность узнать друг друга лучше, понимать мотивы поступков, поверхностные эмоции и скрытые увлечения, но допускается то, что друзья не понимают того, что чувствуют другие или как размышляют.       Грызуны наслаждаются жизнью, но и также страдают от неё. Они ждут счастливые минуты, и остерегаются, боятся последних секунд жизни. Одну и ту же личность они могут освистывать за спиной, а при нем вести себя хорошо и льстить красивыми словами. Животные хотят быть в большой компании, где можно повеселиться, в другое время остаться в одиночестве, чтобы никто их не трогал. Все хотят справедливости, но ничего не делают, чтобы она восторжествовала. Кто-то родился красивым, другой родился уродом, и почему же так несправедлива судьба?       Сначала они хотят жить, полностью отдавая себя хорошим воспоминаниям, потом же лишь оказаться мертвыми, больше не вспоминая грустные моменты. Вначале они улыбаются, светятся от счастья, в конце плачут, выпуская из себя весь негатив.       Несмотря на все эти очевидные противоречия, такова наша жизнь, какая она есть. Она милосердна и жестока. Но без боли не будет наслаждения. Без любви не будет и ненависти. Многие противоречия толкают нас на правильный или неправильный выбор. Мы все испытывали подобное и познали все прелести того, как прекрасно — быть живым здесь и сейчас. Кто знает, как будет складываться наша судьба по ту сторону — после смерти…».       Последние слова писались с длительными перерывами. Ему было очень больно физически и духовно написать о смерти. Рука, держащая перо, дрожала и отказывалась двигаться. Парень заставлял себя закончить свои мысли на пожелтевшей и потрепанной бумаге в дневнике, имеющий твердый переплет.       «… Я рад, что мне довелось жить в этом мире. Никогда не пожалею о том, что я попытался как-то разнообразить свою жизнь».       Сильный стук по столу. Рука пишущего опустилась от бессилия. Перо выкатилось из тонких пальцев. Глубокий усталый вздох раздался из сухих губ.       «Чем только не займешься, пока дожидаешься своей скорой кончины», — горько усмехнулся в мыслях Кеннет Шпротски, расслабившись на мягком невысоком стуле. Диктатор наклонил голову к спинке стула, начал разглядывать темный сырой потолок своими больными глазами, высохшими и раздраженными.       В последнее время тиран не спал, словно боялся больше никогда не проснуться. Постоянная боль внутри не давала ему заснуть, она преследовала, делала больно, напоминала о себе и о смерти. Он не ел несколько дней, что пагубно повлияло на активность и здоровье парня. За него беспокоились подчиненные, но тот не подавал виду, что у него все плохо.       Обессиленный енот продолжал сидеть неподвижно, словно застывшая фигура. Почти все силы он истратил, а новой так и не получил. Только и остается, что лишь делать вещи в своем разуме, не надеясь на то, как сделать то же самое, только в реальности. В его ум приходят различные мысли о том, как бы поскорее отмучиться и перестать страдать в этом невыносимом сосуде под названием тело.       «Сегодня же прощенное воскресение. Как же смешно. Меня будто наказывают и заставляют просить прощения у всех, с кем я был рядом или виделся всего лишь раз. Но ведь это бессмысленно. Мне не нужно чье-либо прощение, чтобы просто спокойно умереть», — думал Кен с кривой усмешкой, полной боли. Он считал подобную ситуацию слишком ироничной.       Рассудок повреждается. Трезво мыслить больше не удается. В голове лишь страдание и боль. Парень потерялся в отсчете времени. Сколько времени прошло после того, как он осознал, что серьезно болен? Несколько дней? Неделя? Месяц? Это младший Шпротски спрашивал своего подчиненного ученого, который каждый день заходит к больному.       Вот и подошло то самое время. — Командант, — тихо и неуверенно позвал диктатора пришедший Зитзи с медицинскими принадлежностями. Заинтересованно наклонив голову, он взглянул на сидящего Кена, который уже не мог повернуться лицом к нему.       Тот даже не подал виду, что заметил присутствие опоссума в белом халате и продолжал смотреть куда-то вверх. Даже никаких звуков не издал, лишь гнетущая тишина.       Ученый пожал плечами и подошел к письменному столу, где разложил различные лекарства в виде сиропов и таблеток, мокрое холодное полотенце. — Вы как себя чувствуете? — словно мудреный опытом врач спросил он, доставая из кармана халата градусник.       Кен опустил голову и почувствовал, как у него онемела шея. В глазах помутнело. Виден был лишь силуэт зеленых перчаток изобретателя, который снимал фуражку с головы диктатора. — А по мне не видно? — глухо произнес свой риторический вопрос больной.       «Хуже некуда уже. Мне плохо. Я хочу излечиться или же умереть, чтобы не страдать!» — говорило с ним второе «я» из остатков прежнего разума.       Зитзи посмотрел на своего начальника жалобным взглядом. Он не мог представить, как страдает другой, и сильно переживал по поводу того, что будет, если могущественного правителя свалок не станет.       Всеми силами умник пытался создать лекарство от болезни, убивающей диктатора изнутри, но безрезультатно. В очередной раз он принес образец новых соединений целебных веществ, чтобы испытать их на больном. И снова опоссум в белом халате надеется, что на этот раз все точно сработает. Как много сил тратится на то, чтобы спасти енота от неминуемой гибели, и все впустую. «Но нет причин сидеть, сложив руки, и сдаться на полпути», — именно так размышлял Зитзи.       Мокрый и грустный взгляд опоссума прошелся по помутневшим зелено-коричневым глазам, потрескавшимся сухому носу и губам, которые были также сухи, как и пески в пустыне. — Вы хотите пить? — ученый подносит стакан воды к руке Кеннета. Руки его дрожат, словно боится сделать что-то не то, или сделать еще хуже умирающему еноту.       Глядя на безвольное тело парня в форме, он невольно вздрагивает от ужаса. Страшится взглянуть снова на лицо отрешенного тирана, чтобы увидеть, какое оно безжизненное, будто молодой парень плюнул на то, что произойдет с ним дальше, как боль разрывает на части здоровое тело и разум.       Изобретатель отодвинулся подальше.       Кен как-то равнодушно посмотрел на стакан с водой, думая, что он его не поднимет. Собравшись с последними силами, заветный сосуд приближался к губам енота. Он отпивал пару глотков быстро, как только мог, и потом поставил стакан на стол. Пытался экономить последнюю энергию, что у него осталась.       Зитзи, пронаблюдав за этим, удовлетворительно кивнул, и поднес градусник к правителю свалок к лицу, молча показав головой, чтобы тот его взял ртом. Кен повиновался и острыми зубами прикусил его, чтобы он держался. — Не волнуйтесь, командант, я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вы были снова здоровы. Я почти нашел формулу лекарства, которое поможет вам встать на ноги, — успокаивал ученый начальника, наблюдая за его реакцией.       Больной лишь грозно щурил глаза и ничего не говорил. И так было понятно, что он осуждает своего «доктора», который в очередной раз говорит об этом, о чудном исцелении. Но ведь так продолжается долго, и не стало легче мученику, лишь шло все к безысходности и страданию.       «Может, все-таки, попросить его об этом?» — спрашивал себя младший Шпротски. Он, казалось, нашел выход из своей безвыходной ситуации. Но только никогда не решался уговорить близкого подчиненного так поступить.       Ведь это тяжкий грех. Гораздо хуже, чем просто напакостить очередной шуточкой в душе или просто оскорблять за спиной начальника. Вряд ли такой малодушный опоссум сможет взять на себя ответственность за данный поступок. — Ноу-Нек недавно сообщил, что свалки, которые захвачены нами, в полном порядке. Ни одной сегодня не потеряли, — рассказывал Зитзи последние события дня, — Также он сказал, что напал на след Сопротивления. Сейчас пытается обнаружить, где находится их база.       Тиран слабо усмехнулся. Похоже, они сейчас поднялись с колен. Крысиная армия работает оперативнее, чем думалось. Достойно защитили свалки, да еще возможно то, что и база ФОС найдется, и тогда империя просто раздавит их, словно надоедливых тараканов. Усмешка Кена мигом испарилась, он думал, почему с ним несправедлива судьба. Ведь только начало все получаться, становится лучше, но тут болезнь ему не позволяет насладиться радостным моментом в истории Мусорной Империи.       Изобретатель видел быструю смену настроения енота в форме и лишь мог посочувствовать. Он представлял, как тот разочарован в себе, что больше не может управлять армией так же, как и раньше, и вроде крысы без него очень хорошо справляются. Наверно, чувствовал себя ненужным. — Как только мы найдем Эйба и его команду, то сразу же схватим, и они падут к вашим лапам, — утверждал «доктор», крайне наслаждаясь тем, что придумал у себя в голове.       Только радости не было видно на лице диктатора, который раньше мечтал о том, как наконец покончить с повстанцами и захватит все свалки квартала. Почему же сейчас так грустно…       «Похоже из-за этой болезни я перестал радоваться. Я лишь волочу жалкое существование, уже не живу…» — приуныл парень в голубой форме.       Ученый забрал у команданта градусник, чтобы посмотреть температуру. — О господи, — вскрикнул напуганный Зитзи, — надо срочно сделать укол от повышения температуры.       В спешке и панике он сложил правильно полотенце и приложил к горячему лбу уставшего диктатора. Холодное соприкоснулась с горячим. Больной сразу почувствовал немалый дискомфорт. Даже зашипел то ли от боли, то ли от неожиданности.       Вот уже был в руках шприц с жаропонижающим средством. Опоссум в халате уже натер спиртом руку тирана и приготовился проткнуть кожу, попасть в вену, чтобы ввести лекарство в организм больного. На полпути рука Зитзи была остановлена другой рукой. Она принадлежала обессиленному Кеннету. — Не нужно, Зитзи. Это не поможет, — почти ноющим тоном он просил подчиненного остановиться. — Еще как поможет, — возражал второй, — сейчас я сброшу Вам температуру, а потом найду лекарство… — Хватит мне уже лапшу на уши вешать. Моя болезнь неизлечима уже как месяц. Сейчас я совсем ослаб, что не могу больше пошевелиться. Все, это мой конец… — Не надо так говорить. Мы с Ноу-Неком обязательно вылечим Вас. — Все, достаточно. Не хочу больше это слышать. — Отпустите мою руку, командант. Дайте мне вколоть жаропонижающее. — Сказал же, не надо мне ничего.       Конфликт начал разрастаться между енотом и опоссумом. Но второй старался не злиться, ведь сейчас он спорит с больным и, возможно, тронутым умом тираном. Он лишь хочет выполнить свой долг, но мешает тот, кто нуждается в спасении, кто почему-то сейчас противится лечению. — Если вы, командант, помешаете вколоть шприц, то тогда шансы на выздоровление сильно упадут! — Да оно и не повышает шанс моего выздоровления, Зитзи! — Ну а так вы и больше нескольких часов не продержитесь! — Может, я уже не хочу жить эти ужасные часы?!       Диктатор начал сильно кашлять. Похоже, что он слишком напрягался, пока пытался хоть как-то повысить голос. Ученый шокирован словами его начальника. Как это, больше не хочет жить?       Второй почувствовал, как хватка первого ослабела, и Зитзи потихоньку убирал руку со шприцем. Не успел он освободиться от плена, то снова неподвижная лапа Кена схватила его. По ней можно было понять, что диктатор всем тело дрожит, пульс сильно участился, будто он начал бояться чего-то. Ученый услышал переменчивое рваное дыхание енота, его бегающие глаза, которые отображали ужас в душе.       Дрожащими губами император свалок сказал: — Мне больно. Я хочу, чтобы ты усыпил меня…       Зитзи сначала не понял, что он имел в виду. — Хотите, чтобы Вы заснули? Я могу добавить больше снотворного в лекарство, и тогда спокойно будете спать.       Кен жалобно взглянул на подчиненного. Того проняло на некоторую тревогу и беспокойство. — Нет, ты не понял. Усыпить…в смысле, навсегда.       На данных словах ученый выпучил глаза. — Нет, не-е-е-е-т! — он испугался и даже упал на пол, — Я так не могу, командант. Я ни за что так не поступлю с вами… Мы еще можем… — Зитзи, пожалуйста…       Кап. Кап. Слезы уже текли по щекам молодого Шпротски. Сам же он дрожит еще сильнее. Сильный стресс сказывается на его невыразительной мимике. Видно, что енот тратит последние силы на большую активность. — Я больше не хочу страдать. Не хочу волочить жалкое существование. Без движения, без мыслей, без смысла бороться. Мне очень больно внутри. Кажется что вот-вот сердце остановится, или я перестану дышать. Страшно дожидаться мне своего конца. Лучше уж умереть во сне, чем от лихорадки или отказа сердца. Поэтому, пожалуйста…избавь меня от страданий, Зитзи.       Опоссум был готов упасть в обморок. Он не верит, что сильный духом Кен говорит такое. Никогда не сдавался, даже если все против него, а теперь уже хочет покончить со своими страданиями, просто умерев, даже не поборовшись за жизнь. Так молод, еще много чего он бы мог сделать для себя и для других.       Зитзи нервничает, не знает, что сделать. Он не способен кого-то убить, даже если попросят, да и заставлять чувствовать постоянную боль диктатора не хочет. Совесть не подсказывает ничего, никаких подсказок, никаких правильных решений для подобной ситуации. На маленьких глазках ученого проступают слезы от жалости к начальнику и от осознания того, насколько он бесполезен и не сможет помочь дорогому хищнику. — Не-е-ет, я так не могу, — дрожащим голосом сказал изобретатель, держа лапу тирана в своей руке. Он спустился и присел на колени, хныча во вторую руку.       «Я так и думал, что он так отреагирует», — нисколько не удивлен Кен, который заранее предсказал поведение подчиненного.       Но убивать он не может. Либо слишком слаб духом, либо не хочет брать на себя ответственность. А, может, просто ученый очень привязан к команданту? Будто подружился с ним и много связывает, что просто не может подумать о том, чтобы убить своего друга.       Диктатор продолжал думать о чем-то своем, пока Зитзи пытался успокоить свои нервы. Отстраненный от своего тела, Кен был свободен от всех рамок, от боли, и был спокоен.       Он размышлял о прощенном воскресенье. Такой ведь хороший праздник, когда любой может попросить прощения у своих родных, друзей. И другие их прощают, чтобы те не совершили. Диктатор не чувствовал себя удовлетворенным.       Возможно, эта проблема скрыта именно в том, что он ни у кого не попросил прощения за свои грехи. От одной мысли, что кто-то после смерти будет его ненавидеть, мурашки по коже прошлись. Кен не желает уйти так, мечтает, чтобы все скорбели по нему, любили, в независимости от того, что он вредный и злобный император мусорной империи, посочувствовали ему напоследок.       Умирать в одиночестве страшно. И когда кажется, что весь мир настроен против тебя — грустно и обидно. Хочется плакать из-за равнодушия грызунов квартала, даже ФОСы вряд ли будут так убиваться по тому, что умер злодей. Возможно, кто-то даже будет рад такому исходу.       С другой стороны, младший Шпротски не спешил на последнем издыханье прибегать к старшему Эйбу, чтобы тот его простил. Чувство собственного достоинства еще оставалось у тирана. Из принципа парень не собирается просто так сдаваться.       Но если все останется по-прежнему, то будет ли что-то чувствовать лидер повстанцев, когда узнает, что лидер крысиной армии скоро умрет? Придет ли первый его проведать? Будет ли чувство утраты, будто потерял кого-то дорогого? Будет ли Эйб ненавидеть своего брата?       «Я хочу, чтобы меня любили. Я страстно желаю этого. Не жажду страдать оттого, что никто не проявит заботу, и я умру в одиночестве, зная, что меня ненавидят абсолютно все.       Страшно. Очень страшно. Что будет ждать там, по ту сторону жизни? Я не знаю, поэтому хочу, чтобы кто-то был моим проводником, словно отправляет на поезд и прощается в последний раз», — раздумывал енот, делая для себя вывод, что ему не просто нужен кто-то рядом. Необходим тот, кто сможет его успокоить, сказать пару теплых словечек, в которых он очень нуждается.       Но вряд ли кто-то сможет помочь. Слова Зитзи абсолютно не успокаивают, лишь заставляют волноваться не только за себя, но и за него. Нервный опоссум сам впал в депрессию, поэтому он совершенно ненадежный. Ноу-Нек же хоть и кажется спокойным и хладнокровным, добрым парнем, но иногда видится, будто его щит трескается по всем местам, возможно, он также будет скорбеть, как и его товарищ Зитзи.       Кеннет пришел к выводу, что только Эйб сможет помочь в его эмоциональных перепадах. Только родная душа способна понять другую. Они столько были вместе в детстве, что знают друг о друге все.       Диктатор уже написал давно письмо своему брату, на случай, если он будет готов умирать. Он специально написал перед этими событиями, потому что потом бы было поздно. Только енот не решался, стоит ли его отослать Эйбу, или же оставить себе. Он не желал прогибаться из-за смерти и звать братца на помощь, как это было в детстве, но ведь, возможно, повстанец и сам переживает за младшего оболтуса. В душе боролись два чувства: страх и гордость. Они мешались друг другу достаточно сильно, раз душевно тирану было больно от противоречий.       Но теперь выбор сделан. Он решился сделать то, что раньше он бы никогда не сделал, будучи тем же злобным тираном. — Ты можешь выполнить мою последнюю просьбу? — Кен обратился к Зитзи.       Ученый поднял голову и посмотрел в глаза начальнику.       Казалось, он сильно расстроился из-за слова «последнюю». — В моем нагрудном кармане есть письмо. Я хочу, чтобы ты его отнес Эйбу. Ты ведь это сможешь выполнить? — озвучил свое желание лидер крысиной армии.       Опоссум немного взбодрился. Хоть снова не предложил убить его. Такой приказ легче выполнить. Зитзи кивает. Он берет из кармана диктатор тот самый лист бумаги с текстом. — Хорошо, командант. Не волнуйтесь, я это выполню. Ждите, я мигом вернусь, что не успеете глазом моргнуть, — протараторил изобретатель, мгновенно встав на ноги, и побежал к выходу.       Кеннет улыбнулся в пустоту. Он остался один в лаборатории на своей базе. Есть время подумать о чем-то отдаленном или же постараться чем-то заняться, пока смерть не настигла енота. Ему кажется, что его время очень скоро придет.       С тяжким трудом парень в форме взял ручку и снова начал чирикать что-то у себя в дневнике.

Верни, верни Сердцу покой. Пусть медуза плывёт. Усни, усни, Глазки закрой, Не бойся, сон не уйдёт, Медуза его сбережёт.