Пробуждаясь средь курганов, Светло-пепельных туманов, Разгоняешь древний дым, Что гуляет по надгробьям, По мертвецким изголовьям, Ты движением своим.
Навязчивое шептание пёстрых нитей, сплошной завесой кружащих вокруг него, утихло под мирный гул мягкого прибоя. Мягкие волны лижут окоченевшие ступни. Заботливые жёсткие руки поднимают за плечи, выволакивая из кучи рваных водорослей, осторожно переворачивают и нежно укладывают спиной на широкие ступени. Неуловимо касаются сомкнутых глаз, будто сдёргивая приставшую мутную плёнку. «Вставай, ну же! Вставай… вставай…» — вкрадчивые не то советы, не то приказы отдаются невнятным звоном где-то за пределами мира. Настойчивые пальцы впиваются в веки. «Вста-вай, вста-вай, вста-вай. По-ра, по-ра, по-ра». Шаря по рассохшимся, полным заноз доскам ничего не чувствующими ладонями и распрямляя ноющую спину, он нехотя подчиняется, горячим шёпотом прося оставить в покое. «Вспо-ми-най, вспо-ми-най, вспо-ми-най», — трещит над ухом злобное ворчание. — Нет! Нет! Прочь! — Он беспорядочно машет руками, но бормотание становится только громче и настойчивее. «Ты должен жить, мы должны жить, жить, жить!» К монотонному гомону примешивается ещё один звук. Он нехотя разлепляет глаза. По хлипким деревянным мосткам разгуливает, изредка истошно каркая, изгвазданная в грязи ворона. Он скрипит зубами, негромко рыча на птицу. Та с любопытным видом подходит и… гаркает прямо на ухо. — Да замолчи ты, дура! — Хруст — и у неё свёрнута шея, а серые лапы подрагивают под холодным ветром. Он долго, не моргая, смотрит на мёртвую птицу. — Прости… — Напористые шептуны замолкали. — Стой-стой-стой, не надо… я не… Он поднимает её за облезлое крыло и прижимает к себе трупик. Жаль, что нельзя так же заставить замолчать эти голоса. А ворона что, ворона ни в чём не виновата. Он нащупывает верёвку на поясе, обматывает тонкие птичьи ноги и надевает петлю через голову, поглаживая трепещущие перья. — Где вы? — Когда не нужно, эти «помощники» всегда рядом, а когда ему понадобилось вспомнить своё имя, их и след, разумеется, простыл. Вокруг мелкий залив, только вершины могильных камней на затопленных курганах высовываются из жёлтой воды, да эти мостки трещат. Он встаёт на дрожащие ноги и делает первые несколько шагов. Из густой чёрной дымки выплывает впереди показывается грязно-бурая лапа, вторая, третья… Клубок получивших рук скребется по доскам и замирает, проводя пальцами.Рядом ропщут неизменно, Непреложно, непременно, Кружат дикою толпой. Ты не видел их ни разу, Но, неуловимы глазу, Навсегда они с тобой
Они и не думали исчезать — как из ниоткуда в ладонь ложится рукоять ножа. «Не жди, не жди, вперёд, вперёд». Одинокий луч солнца неярко блеснул на клинке. Лапы озабоченно жмутся друг к другу и как бы нехотя, отталкиваясь от краёв настила, прыгают к нему. «Живей!» — его оглушает недовольный вопль. Он судорожно кивает и удобнее перехватывает нож. Первые движения резки, стойка неустойчива, но забывшему неизвестно сколько длившимся сном тело понемногу оживает, вспоминает то, что раньше умело. Трепетные кисти с сухим шорохом распарываемой кожи падают в пузырящуюся воду и на дерево, оставшимися конечностями клубок разворачивается и с сильными хлопками пытается откатиться в море, неосторожно показывая бледное студенистое тело и маленькую прозрачную голову. Ухват за шершавую лапу, чуть более сильный замах, едкие брызги маслянистой синеватой крови на лице. Его снисходительно поглаживают по спине, продолжая подталкивать вперёд. — Ну зачем же… — собственный голос кажется донельзя жалким и жалобным. В холодных клубах вихрем проносятся красные юбки, отдалённо звучит звонкий женский смех. На миг мелькает спокойное девичье личико. — Оринтра, стой! — Только нож выронил. «Вспомнил?» — вкрадчиво выдыхают за спиной. «Сможешь её отыскать?» — Надо… — Он пожимает плечами. Всё-таки своё имя вспомнить тоже надо.Образ милый увлекает, В мутной памяти рождает След былого бытия. И — бегом по хлипким доскам, В развеваемых обносках, Там она — сестра твоя!