Something else

Вся дорога уложилась в одни сутки, без сна, остановок и перерывов на обед. Без каких-либо промедлений я становился всё ближе к чему-то давно забытому. И, кажется, оно должно было ещё вчера начать сводить моё сердце с ума, порождая хоть какое-то чувство детского предвкушения, но чем ближе становился город, чем больше сгущались ели и рос в высоту заснеженный пейзаж, тем всё меньше я ощущал вчерашнюю надежду на что-то внутри. «Добро пожаловать в Южный Парк». Но почему я не чувствую совершенно ничего? Когда останавливаю машину у дороги, когда переступаю порог забытого дома, когда смахиваю пыль со старого серванта. Совершенно ничего. Этот дом остался здесь как символ того, что когда-нибудь мы вернулись бы сюда, но мы не вернулись. Никто не возвращался. Здесь пахло лишь неким предательством и скорбью. Но даже это не пробуждало во мне никаких откликов чего-либо. Это было не то, ради чего я примчал сюда. Не то. Оставив сумку с некоторыми вещами, вновь покидаю дом, захлопывая дверь за собой. Натягиваю на голову синюю шапку с помпоном и набираю полную грудь воздуха, подставляя лицо под леденящие потоки ветра. Практически больно. Взгляд замирает на доме по соседству. Когда-то серый, обделанный и ухоженный дом кажется уже давно заброшенным. Интересно, приедет ли сюда сам Брофловски и есть ли у меня хоть какой-то шанс вновь заговорить с ним? Уже и не помню, когда мы последний раз обменивались хотя бы приветствиями в сети. Это было… давно. Будто в совершенно другой жизни. Желая избавиться от призрака прошлого перед глазами, медленно поднимаю взгляд прямиком на нависшее практически чернильное пространство надо мной. Кажется, это и есть небо. Небо, чьи звёзды сияли для кого угодно, но не для меня. Волосы неспешно покачиваются на ветру, пока тело бредёт в неизвестном направлении по улочкам, что кажутся до ужаса знакомыми и одновременно чужими и опустевшими. Даже невзирая на то, что на часах давно ночь, чувство пустоты и заброшенности рождалось далеко не здесь. Заворачиваю в первый попавшийся круглосуточный магазинчик. Продавца за прилавком нет, что и неудивительно, зато музыка, гремящая здесь, кажется, заполняла всё пространство неким приторным чувством вины и немой боли. Хотелось осесть на пол и закричать, без особой причины ― просто под гнётом чего-то невидимого, так и твердящего «это твоя вина», но вместо этого ноги делают шаг вперёд и взгляд оседает на полках с продуктами. Некоторое время на пару со скрипящей телегой брожу между стойками, забрасывая в своего спутника хлопья, молоко, пару банок консервов, макароны, кофе, бутылку дешёвого виски и две ― тёмного пива. Всё это вскоре оказывается на кассе, за которой всё же кто-то живой, да оказывается. Если облокотившегося на стену за прилавком парня, уткнувшегося лицом в колени и не шевелящегося вовсе, можно было принять за нечто живое. ― И пачку вишнёвых сигарет, ― тяжело вздыхаю, когда вместо сигарет в мою сторону выносят обклеенный огромным множеством пластырей средний палец; не знаю, чего я ещё ожидал. Тем не менее мне хватает терпения обойти стойку и достать необходимое для выживания в этой отрешённой от всего реальности, упаковать всё в пакеты и покинуть магазинчик, оставляя приблизительную сумму за покупки на прилавке. Если быть откровенным, я даже не проверял. Кажется, это место всё же ни капли не изменилось с детства. Всё такая же поражённая своим существованием язва на теле этой земли. И я, к счастью или к сожалению, прекрасно вписывался в это, как никогда раньше. Я был частью всего этого, я родился здесь. Отсюда было невозможно сбежать. От Южного Парка невозможно избавиться, хотя бы внутри себя. Петли на входной двери вновь оглушительно скрипят, приглашая войти внутрь. Кажется, что прямо сейчас я бесцеремонно отматывал время назад, чтобы в одно мгновение оказаться там, где когда-то всё закончилось. Если бы это было только возможно. Из мебели здесь оказывается ровно ничего. Что и не удивительно. Полагаясь на удачу, щёлкаю переключателем света в прихожей, в очередной раз подмечая, что мне никогда не везло. Здесь бы не помешали свечи, и довольно предусмотрительно, оказывается, с моей стороны захватить их с собой из дома. Расправившись с освещением, уделяю время тому, чтобы вырвать дом, в коем мне придётся провести несколько ночей, из костлявых лап времени. Хоть я и не был властен над ним более, прошлому придётся сегодня уступить. В тот момент, когда тело кутается в одеяло, устроившись на матрасе в гостиной, стрелки часов плавно подходят к шести. Но тишина поглощает меня ненадолго. Телефон неустанно наворачивает круги на полу, порождая в голом помещении некое подобие эха от навязчивой мелодии. В конечном итоге всё свелось к некой дуэли: у меня на душе не было совершенно никакого желания прилагать хоть малейшее усилие, чтобы достать мобильник из-под бока, потому отмечаю собственную воображаемую победу, когда мой противник в этом противоборстве всё же сбрасывает трубку, отступая. И вновь тишина. Не помню, когда в последний раз видел сны, в которых было бы хоть что-нибудь, помимо тьмы. Когда сознание на какое-то мгновение проваливается в состояние дремоты, вновь вижу перед собой бесконечный туннель, по которому я всё так же бесцельно и безостановочно бреду куда-то вперёд, будто надеясь отыскать в нём что-то. Один и тот же сон, один и тот же коридор, одна и та же обволакивающая всё вокруг тьма. Иногда после долгих скитаний здесь мне видится свет, и я тут же бросаюсь вперёд, желая вырваться на свободу. И когда уже кажется, что ещё пара шагов ― и протянутая ладонь коснётся потока света, ноги путаются, спотыкаясь об воздух, и тело необратимо устремляется в вечное падение во тьме, проваливаясь сквозь невидимый доселе пол. Я слишком тороплюсь, слишком спешу и боюсь, я жажду обрести то, что укрывает от меня жидкий свет впереди. Вслед за мной рушатся невидимые стены, и тьма опадает осколками стекла в бездну под оглушающий грохот, предначертывающий конец. Глаза распахиваются, дыхание спирает, и ещё пару секунд тело чётко ощущает это обволакивающее чувство падения, лишь после медленно возвращаясь к прежней реальности. Белый, хоть и потрескавшийся от времени потолок кажется слепящим в дневном солнечном свете, и только сейчас, потирая глаза, обращаю внимание на не прекращающийся методичный стук в дверь, что и послужил силой толчка в моём сне к падению. На самом деле он лишь ускорил конец ― ничего другого: пробудь я на той стороне чуть больше, я бы не нашёл. Встать и прекратить эту пытку, приоткрыв входную дверь, всё же приходится, иначе бы нервы ещё бы долго продолжали браниться на меня. За порогом же всё оказывается слепящим и белым, отчего глаза начинают слезиться, а тело вздрагивает от леденящего ветра, что нагло проскальзывал под одежду. Петли двери, что несмело покачивается на ветру, скрипят, зрение медленно восстанавливается на свету и являет взору парня, точнее спину кого-то в серой толстовке, сидящего на ступенях моего дома и, судя по волоку дыма, курящего. Второй же взывает к себе голосом не сразу: высокий шатен спортивного телосложения в бордовом бомбере с вышитым на груди гордым номером «01» и с перекинутой через плечо битой. ― Хэй, Марш, здарова, сколько лет, сколько зим, ― его голос оказывается довольно-таки приятным и тёплым, несмотря на общий не особо дружелюбный вид. Фигура медленно поднимается по лестнице, обходя товарища, что автоматически побуждает меня сделать шаг назад и отчаянно пытаться понять, кто же из прошлого восстал передо мной, но спросонья в голове таилась лишь пустота, и любая мысль казалась бредовой, не желая останавливаться хоть на чём-нибудь конкретном. Шатен же, кажется, замечает моё недоумение, отчего вовремя останавливается и, резко расплываясь в широкой сияющей белоснежной улыбке, похуже снега на солнечном свету, достаёт из кармана помятый конверт и протягивает мне. Держит руку вытянутой до тех пор, пока я всё же не решаюсь принять письмо, даже не решаясь задать хоть какой-то вопрос. После тот всё же отступает, быстро преодолевая ступени лестницы одну за другой, по пути хлопая товарища по спине, призывая того оторваться от земли и проследовать за ним, лишь на мгновение вновь обращаясь ко мне: ― Это тебе Эрик передал: сказал, что ты ― ёбанный хипарь и трубку не берёшь. ― Передай ему, что пускай отсосёт: все нормальные люди в такую рань спят. И вообще, если ему что-то надо, то пусть тащит свою жирную задницу сюда сам, ― собственный голос на удивление холоден и спокоен, если только слегка измучен, что неудивительно по достаточно обширному списку обстоятельств. Говорю же я первое, что придёт мне в голову, даже не задумываясь о последствиях или чём-то ещё, наблюдая за тем, как парень в бомбере лишь слабо кивает, вновь отворачиваясь и на пару со вторым направляясь куда-то вперёд по улочкам. Я же ещё какое-то время смотрю на оказавшийся в руках конверт, после всё же возвращаясь в дом, громко захлопывая дверь за собой. Измождённое тело падает на матрас; конверт делает несколько неуверенных оборотов в руках, проскальзывая между пальцами, в конце концов оказываясь всё-таки открытым. Из него выпадает небольшая открытка ― наподобие приглашения ― и пластиковая чёрная карточка размера кредитки с выгравированной на ней некой треугольной эмблемой. Добро пожаловать домой, Стэнли. Мы скучали. ― Э.К. Лишь на секунду в голове всплывает мысль о том, что мне не следовало приезжать сюда, в то время как рука пихает «визитку» в карман, отбрасывая исписанный кусок бумаги куда-то в сторону. Ведь пути назад уже не было.