Потолок вновь завешан пеленой дыма, будто густого тумана, и кажется, что я вот-вот упаду прямо в него. Нечто схожее я ощущал, глядя на бездонное яркое голубое небо над родным городом, — в детстве всё казалось слишком цветастым, слишком далёким и слишком живым. Прикрыв глаза, я мог, хоть и с усилием, восстановить эти картины в памяти. Только почему моё голубое небо стало неожиданно серым и вместо чего-то высокого на меня лишь с презрением смотрела пустота сквозь трещины облезлой штукатурки? Не помню, когда последний раз был на улице. Не помню, какое оно на самом деле — небо. Существует ли оно всё ещё там, или же единственное, что над нами нависает теперь, — лишь тьма, готовая в любой момент поглотить целиком? Со временем мир меняется. Или же это меняемся мы?
Последнее порождение яда вместе с последней затяжкой сигареты медленно наполняет лёгкие, отравляет, пропитывает насквозь. Кисть как ни в чём не бывало стряхивает пепел куда-то на кофейный столик и так же небрежно тушит бычок об лакированную, прожжённую не в одном месте поверхность. От всего этого веет гнилью меланхолии. Я будто был соткан из всего этого и так же умело отравлял воздух и людей вокруг себя. Вечное гниение. Пальцы шарят в поисках стакана с жидкостью, которую, не задумываясь ни на секунду, заливаю в себя. Виски, кажется, с водкой. Рвотный позыв не заставляет себя долго ждать, но побороть его не кажется такой уж и проблемой. Как говорится, не в первый раз. Потирая затуманенные синие глаза с опустевшим и потерянным взглядом, пытаясь в мыслях проснуться, отделив наваждения от реальности, опускаю взгляд, наблюдая мило свернувшуюся у бока девушку, мягко обнимавшую мою талию. Ребекка? Барбара? Эшли? Кажется, всё-таки Ребекка. Осторожно запускаю пальцы в её огненные рыжие волосы, не желая будить. Она была одной из любимиц этого мира, та, у которой всё всегда получалось, та, у кого всегда был целый шлейф из поклонников, и совсем непонятно, почему она увязалась именно за мной. Но в такие моменты мне казалось, что я ощущаю нечто, отдалённо напоминающее радость. Её тепло рядом обжигало, но я был рад гореть не один.
— Бекки? — В ответ раздаётся лишь глухое ленивое мычание, что вызывает на моих устах грустную улыбку. Осторожно покидаю её объятия, накрывая изящное голое тело, сравнимое лишь с произведением искусства, одеялом и направляясь к окнам. Отточенным за годы повторения одного и того же сценария движением открываю форточку, вдыхая аромат потерянного жизнью города и поднимая взгляд, будто бы сегодня должно было что-то измениться «там». Я и правда начинал забывать, как выглядит небо. Лишь низкое свинцовое полотно грозилось в любой момент раздавить меня своей тяжестью, а за мной — и весь город, каждое живое существо в нём.
За все эти годы похмелье стало вещью настолько обыденной, что перестало приносить хоть какие-то неудобства. Ровно как и холод из щелей в окне, ровно как и горький привкус сигарет на губах. Удивительно, как я всё ещё умудрялся сохранять своё присутствие здесь, в этом мире, про жизнь не осмеливаюсь заикаться. Жить. Мне кажется, что это было просто не для меня. Вновь закуриваю, подтягивая ноги к груди. Едкая отрава внутри вновь что-то задевает, вызывая болезненный кашель вместе с парой слезинок на глазах. Что ж, возможно, не так уж и много осталось.
Тем не менее на той стороне я также был всегда желанным гостем. Когда это было в последний раз? Подушечки пальцев нервно обводят линию потрескавшихся губ. Не так уж и давно, кажется, даже и месяца не прошло. Пена у рта, адская боль, яркий больничный свет. Кажется, передозировка? Я уже не был даже уверен, что не наглотался чего-то намеренно, однако после того случая пришлось изменить поле битвы: наркотики сменились выпивкой и стонами в постели. Бухло, секс. Секс, бухло. Я переставал запоминать имена девушек, что приходили в этот дом, — всех, кроме Бекки. Она была для меня действительно чем-то особенным, возможно, как и я для неё, последним сохранившимся осколком прошлого. Того, что никак нельзя вернуть. Тем не менее её мне было мало. Мало забвения, мало похмелья, мало удовлетворения. Всё это было не то. Чего-то не хватало, и я сам не знал чего.
Несколько раз кряду я пытался влюбиться, но сердце неисправно, раз за разом барахлило. Кто-то зарабатывал себе рак, а я, кажется, разучился чувствовать хоть что-то. Даже разговоры с Брофловски не вызывали никаких откликов во мне, будто бы всё, к чему я ранее стремился, оказалось ничем. Пустышка. Несколько раз ко мне заезжала Венди Тестабургер — та самая Венди, при виде которой когда-то все внутренности скручивало. Но бабочки превратились в червей и сточили всё изнутри, противно смотреть, и даже её ромашковый чай вызывал некое усилившееся ощущение апатии. В результате я просил её больше никогда не появляться в моей жизни. Если мне и нужно что-то, то точно не она. И нужен ли мне вообще человек? Скорее, я нуждался… в смысле.
От накативших размышлений отвлекает усилившийся шорох со стороны дивана. Медленно перевожу взгляд на девушку, что, потягиваясь, выгибается в спине, грациозно и изящно, будто бы зверь, а не человек. Натягивает кружевные трусики и мою первую под руку попавшуюся футболку, собирает практически алые волосы в хвост и только после этого обращает на меня внимание, ласково улыбаясь и как будто обнимая своим нежным взглядом двух изумрудных очей.
— Доброе утро, милый. — Грустно ухмыляюсь и чуть киваю, делая последнюю затяжку, тушу сигарету об дно пепельницы, что стояла на подоконнике, пока девушка скрывается на кухне. Звук воды из-под крана, щелчок чайника, хлопок дверцы холодильника. Всё как и всегда, будто заученный сценарий спектакля. Ноги касаются холодного пола, по спине пробегает стая мурашек, заставляя тело вздрогнуть. Холодно. Оно двигается, даже не до конца это осознавая, по вызубренному наизусть маршруту «душ — гардероб — кухня», на последней остановке которого я и встречаю почти родное, обжигающее взглядом существо. Обнимаю её со спины, мягко целуя в изгиб шеи и вслушиваясь в мягкий смех и слова, пока она практически полностью поглощена приготовлением завтрака. Омлет и салат из зелени, тосты с джемом и кофе с ликёром. Ребекка прекрасно знала мои вкусы, хотя предпочитала обходиться без последнего: она практически не пила со мной, возможно, хотела показать, что находится здесь благодаря трезвой мысли, но я так и не научился ценить это.
Хлопок окна: она никогда не была против того, что я курю, в какой-то момент даже призналась, что данная деталь, запах табака и вкус вишни придают мне лишь большего шарма. Единственное, что она плохо переносила, — холод. Умещаясь на стуле вместе с ногами, девушка была похожа на котёнка, которого хотелось приласкать лишь из некой жалости. Будто это и было то, на чём строились наши особые отношения взаимопользования. Мы словно пытались подменить что-то друг другом. Но каждый раз, ближе к полудню, её присутствие в доме растворялось вместе с запахом приготовленной еды. И я вновь оставался один на один с этим холодом. На экране ноутбука, будто запущенные в цикле, крутились одни и те же сериалы, реплики актёров которых я знал уже практически наизусть. Рядом на столике вразвалку устроились коробка пиццы и наполовину опустошённая бутылка виски. В последнее время я всё чаще ловил себя на мысли, что устал даже от этого, но не мог с собой ничего поделать. Не мог прервать этого цикла, разорвать цепи, и дело было даже не в отсутствии сил. Я просто не видел выхода. У меня не было причин что-то менять, не было цели взяться за новое, даже если я и понимал, что всего этого недостаточно, чтобы жить. Мне нужен был
кто-то, кто бы силой вытащил меня отсюда, с пучины на берег, заставил бы снова набрать полную грудь воздуха и начать жить.
Никогда не мог представить, что нечто подобное станет постановкой человека, которого я боялся увидеть даже в страшных снах. Ощущение того, что его руки лишь сожмут моё горло сильнее в тиски, не покидает, тем не менее глаза вновь и вновь скользят по одним и тем же строчкам, хватаясь за отдельные слова, будто за спасательный круг. Одно письмо с просьбой приехать — и я уже строю кратчайшие маршруты к забытому всеми богами городку Южному Парку, что когда-то был моим домом. Завтра мне будет тяжело поверить самому себе, поверить в то, что я повёлся, согласился, пустился в путь. Довериться Картману можно было, когда нам всем было лет по десять, и то не один раз перепроверив всё, к чему только можно было придраться. Сейчас мне не шестнадцать и даже далеко не восемнадцать. Двадцать два года не тот возраст, когда стоит верить сказкам, но, возможно, именно тот, когда большего и не хочется. Встретиться с чудом, что может всё изменить.
От кого: Эрик Теодор Картман.
Тема: Приезжай, будет весело, хиппи.
Хэй, хиппи, мы тут организуем встречу одноклассников, и, как бы мне того не хотелось, ты приглашён. Так что шевели своими булками и чеши в сторону Южного Парка. Мы тебя встретим.
— Э.К.
Re: Приезжай, будет весело, хиппи.
Уже еду.
— С.М.
Утро. Бокал виски. Сигнализация на приме. Холодный голос GPS. Казалось, что-то звало. И я не мог противостоять этому до конца. Прощай, город без неба. Я поеду по звёздам искать нечто, что заполнит меня.
Мы скоро встретимся. 
