Трое

Нейт не знает точно, сколько он сидит возле застывшего лавового озера – может, несколько минут, а может, несколько часов; ему кажется, что он провел там вечность и ещё немного. Когда у него, наконец, находятся силы на то, чтобы подняться, острая боль в груди утихает до ноющего, тупого чувства пустоты. За какие грехи мироздание заставило его потерять брата во второй раз? До сих пор Нейт искренне считал, что тот момент, когда он не удержал Сэма там, в Панаме, был самым худшим в его жизни; и вот теперь та же история – только на этот раз Сэм погиб окончательно и бесповоротно. С тремя пулями в брюхе и перемолотыми в щебень ребрами выжить можно; с обуглившимся остовом – нельзя. Бросив последний взгляд в ту сторону, где под толстым слоем вулканической породы остался погребен его брат, Нейт поворачивается и уходит, не чувствуя поверхности под ногами. Где-то на половине пути у него вырубается фонарь, - он пару раз долбит им об ладонь, будто надеется высечь искру и таким образом заставить его светить, но никаких результатов это ожидаемо не приносит, так что Нейт продолжает путь в кромешной тьме. На какое-то мгновение в мозгу проскальзывает предательская мыслишка – может, в темноте ему удастся споткнуться так удачно, чтобы свернуть шею, и тогда он снова вернется к Сэму, пусть и по другую сторону? Но Нейт её сразу отгоняет. Ему нельзя оставлять Елену одну. Он точно помнит, что, когда они спускались, была глубокая ночь, поэтому сильно удивляется, увидев забрезживший впереди яркий свет; выбравшись из-под каменного люка, Нейт прикрывает рукой глаза, чтобы банально не ослепнуть, и обнаруживает, что солнце стоит уже достаточно высоко. Выходит, он провел под землей почти двенадцать часов. Ещё пятнадцати минут ему хватает на то, чтобы добраться до бунгало – перед полуоткрытой дверью, за которой едва различимы тихие шаги и шорох, Нейт замирает в нерешительности; он не уверен, что своим появлением не рискует нарваться на ещё один удар в лицо, но все же открывает её и заходит внутрь. Елена, в этот момент что-то выискивающая в единственной оставшейся походной сумке, бросает на него короткий взгляд, - и отворачивается. Горло перехватывает не то облегчением, не то разочарованием, но Нейт старается не подавать виду; он уходит на кухню, набирает воды в стакан и силком вливает в себя – пить совсем не хочется, но он хорошо понимает, что организм обезвожен от адреналиновых атак и большой кровопотери. Стакан чуть не падает у него из руки, слишком сильно дрожат пальцы; Нейт опирается о столешницу, пытаясь перебороть подкатывающую тошноту и головокружение, и вздрагивает, когда чувствует на своем плече чью-то ладонь. Рядом с ним стоит Елена; в другой руке у неё – аптечка первой помощи. Они молча помогают друг другу перевязывать раны; им обоим сильно досталось, так что Нейт даже не берется утверждать, кому из них хуже. У Елены пропорот бок, несколько глубоких ран наискось пересекают ребра и ноги, более мелкие порезы в беспорядке разбросаны по предплечьям, пара царапин есть на лице, но он уверен, что они заживут без следа. У него самого вся верхняя половина тела пестрит темной коркой запекшейся крови и проглядывающими сквозь неё ярко-красными краями рассеченных мышц; масштабы катастрофы Нейту удается разглядеть, только когда Елена, стирающая кровь с его кожи влажной тряпкой, несколько раз сменяет воду. Глубже всего рана на груди – наверняка от ножа мадам Вонг, но в момент сражения он не посчитал её столь опасной; кровь из этой раны все ещё продолжает сочится, с новой силой каждый раз, когда Нейт пытается пошевелиться, так что Елене приходится наскоро штопать её стерильной леской. Увидеть спину у Нейта возможности нет, но, по тому, что терпеть уколы сшивающей иглы ему приходится в двойном объеме, он предполагает, что там тоже все плохо. Почти все оставшиеся бинты уходят на то, чтобы перевязать его торс, поэтому оставшиеся раны, не такие большие, но все же достаточно серьезные, он перехватывает пластырными стяжками. Когда они заканчивают, небо за окнами их дома уже окрашивается в оранжевые и красные предзакатные цвета; только тогда Нейт находит в себе силы заговорить: - Елена, я… Она вскидывает ладонь, останавливая его, и молчит так долго, что Нейт решает, что она в принципе не хочет с ним говорить; он с трудом поднимается, чтобы уйти спать на диван, но замирает, понимая, что просто не сможет даже сидеть там, где всего день назад они с Сэмом… Горестный стон вырывается из груди Нейта прежде, чем он успевает себя остановить. Елена встает тоже, и он, наконец, слышит её голос: - Мы возвращаемся в Штаты завтра. Сразу, как отдохнем. - Хорошо, - он кивает. Им в самом деле незачем оставаться на Роте и дальше. - Я уеду на какое-то время, - она продолжает все тем же ровным тоном; Нейт даже не сразу понимает, что она это всерьез, а, когда до него все же походит, поворачивается к ней и, запинаясь, спрашивает: - П-почему? - Мне нужно побыть одной. Подумать. - Хочешь оставить меня? Именно в этот момент? - Слишком большая потеря, Нейтан, для нас обоих, - он знает, что Елена называет его полным именем только тогда, когда сильно на него обижена, хотя сейчас в её тихом голосе нет ни капли этого чувства – только безграничная, всепоглощающая усталость. – Кажется, теперь я понимаю, почему ты не рассказал мне о… - она тяжело сглатывает, - о Сэме, когда тот появился через пятнадцать лет после своей несостоявшейся смерти. Больно было его потерять, но ещё больнее – обрести вновь. Между ними воцаряется молчание, и длится слишком долго для того, чтобы можно было попытаться что-то исправить. Плечи Нейта безвольно опускаются, когда он спрашивает: - Ты уедешь насовсем? - Нет. В смысле… - он видит сомнение в глазах Елены. – Я не знаю. - Хорошо. Я уважаю твое решение. – Нейт склоняет голову в знак согласия. Он уже знает, что будет делать, как только Елена пересечет порог их дома и исчезнет в неизвестном направлении: нет, он не станет напиваться вдрызг, безвылазно сидеть в четырех стенах неделями, не будет пытаться свести счеты с жизнью, - наверное, кто-то на его месте и мог поступить так, но только не он. Такое – совершенно не в стиле Нейтана Дрейка. Вместо этого он отправится искать меч Масамуне, и будет перекапывать архивы и библиотеки, гоняться за информацией на черном рынке, работать без сна и отдыха до тех пор, пока не найдет малейшую зацепку, - а когда найдет, поедет добывать артефакт, и либо получит его, неважно, какой ценой, либо окончательно убедится в том, что меча, возвращающего к жизни, не существует. Вполне возможно, что в итоге это будет стоить ему жизни. Возможно, оберегающая его все эти годы удача, наконец, отвернется от него. Это уже не будет иметь никакого значения. - Если я буду нужна, ищи меня на пирсе, - сквозь собственные мысли Нейт умудряется расслышать голос Елены, которая остановилась у двери и теперь смотрит на него; честно говоря, он не знает, зачем ей нужно подтверждение того, что он понял, но на всякий случай кивает: - Ладно. Хлопок закрывшейся двери в его мозгу уже не регистрируется; он смертельно устал, и готов, кажется, просто рухнуть на пол и проспать сутки напролет, и ещё пару суток после них, но, едва добирается до неразобранной кровати в самой отдаленной комнате дома, сон снимает как рукой. Раны мешают лежать так, как он привык, под закрытыми веками клубится кровавый туман вместо блаженной темноты, на которую так надеялся Нейт; ему удается кое-как задремать только минут через десять, и от этого как будто становится даже хуже. Почти сразу из болезненной дремоты его вырывает пронзительный крик жены, раздавшийся с пляжа. Сэму снится что-то очень хорошее – какие-то лица, среди которых он узнает Нейта, ещё совсем маленького, и десяти нет, узнает лицо матери, и ещё одно, такое же детское, как у Нейта, неуловимо знакомое; Сэм улыбается, когда понимает, что видит перед собой Елену. Она уже похожа на себя взрослую, но наивные карие глаза широко распахнуты навстречу миру, а ещё не ушедшая с щек детская припухлость придает какое-то особое очарование. Наверное, именно так лет через десять-пятнадцать будет выглядеть дочь его брата, если они с Еленой решатся родить; впрочем, Сэм даже не сомневается в том, что решаться. Он помнит, как шагнул в лаву, помнит прожигающий до самых костей жар, - и совершенно не жалеет о своем решении; может быть, за свою жертву он попал в рай, в котором нет отрицательных эмоций, а может, смерть милосердна к каждому, Сэм не знает. Знает только, что прямо сейчас сон, который он видит – лучше всех, приснившихся ему при жизни. Но вдруг сквозь него он улавливает звук – сначала очень слабый, набирающий силу постепенно, но Сэм сразу распознает его: это кричит Елена. Причем, по мере того, как сон отпускает его, старший Дрейк понимает, что кричит она прямо над ним. - Елена, что?.. – по глазам нещадно бьет солнечный свет, так что Сэму приходится прижать ладони к векам; когда глаза, постепенно привыкнув, позволяют ему разглядеть окружающее пространство, Сэм обнаруживает себя лежащим на песке у самой кромки воды, прямо возле пирса, который был около их бунгала. Елена стоит на деревянном настиле пирса, и теперь уже не кричит, просто смотрит на него так, словно он явился прямиком из ада; она опускается на колени и упирается руками в доски, наклоняясь ближе к нему: - Т-ты… Но как? Как ты можешь быть жив? - Я… - только теперь к Сэму приходит осознание того, что он действительно живой – раненое арбалетным болтом плечо, как и несколько других мелких ран по всему телу, обжигает болью так, что он невольно морщится. – Честно говоря, я не знаю. Она хочет что-то ещё спросить, но её прерывает щелчок взводимого курка за спиной. - Елена, отойди. Это не Сэм. - Нейт, ты что? – недоуменно поднимает взгляд Сэм. Нейт перед ним едва держится на ногах, он серьезно побит и явно измотан, но рука, которой он направляет пистолет в голову брату, практически не дрожит, как и голос, когда Нейт произносит: - Это не можешь быть ты – ты сгорел в лаве меньше трех часов назад. - Наверное, всплеск магии, заморозивший лаву, как-то переместил меня на поверхность… - Или ты – очередной демон, решивший добить меня и Елену таким извращенным способом, - Нейт начинает отжимать спусковой крючок на себя. – Но я тебе не позволю. - Постой-постой, это действительно я! - Невозможно. - Рассказать что-нибудь, что могу знать только я? Ладно, - Сэм пожимает плечом. – В панамской тюрьме мы с тобой и Рейфом были в одной камере; он забирался на самую верхнюю шконку, а ты спал на средней, нагло спихнув меня вниз. Спустя неделю пребывания там мы так и не смогли найти укромный уголок, чтобы потрахаться, так что однажды ночью ты просто спустился ко мне – мы старались не шуметь, ты мне всю ладонь изгрыз, а Рейф потом все равно косился на нас, как на прокаженных. Он замолкает, не сводя глаз с младшего, и проходит, кажется, целая вечность, прежде чем во взгляде Нейта мелькает узнавание; Елена оборачивается на него как раз в тот момент, когда он опускает пистолет, и интересуется: - Правда? - Да, - едва слышно подтверждает Нейт. – Я никому никогда об этом не рассказывал. Сэм не успевает заметить, как они оба бросаются к нему и сжимают в объятиях; он обнимает в ответ, понимая, что ему нестерпимо щиплет глаза и нос от переизбытка чувств. - Мы так испугались, если бы ты знал, - шепчет Нейт, и, судя по тому, как ломается его голос, он все ещё не верит в произошедшее до конца. Сэм сжимает в ладонях их руки и перебирает поцелуями костяшки: - Ох, ребята, мне так жаль. Вы… - он вдруг замечает, что вместо обручальных колец на пальцах Нейта и Елены остались только бледные полоски незагоревшей кожи. – Вы потеряли свои кольца? Там, во время драки? - Мы потеряли тебя, идиот, - голос Елены дрожит от слез и едва сдерживаемой злости, так что Сэм справедливо считает, что она сейчас заедет ему кулаком по лицу; но ничего подобного не случается. – Сделаешь так ещё раз – клянусь всеми святыми, я спущусь за тобой в ад и заставлю страдать так же, как мы. - Договорились, – Сэм протягивает мизинец. – Значит, мир? - Значит, мир, - Елена в полузабытом детском жесте зацепляет мизинцем палец старшего, и Нейт делает то же самое; Сэм невольно улыбается, и они улыбаются ему в ответ. Уже после того, как Елена осматривает Сэма, обрабатывает его раны и накладывает швы, они втроем устраиваются в кровати, обнявшись, перепутавшись руками и ногами, и Сэму кажется, что это – куда интимнее, чем если бы они занялись любовью; с этой мыслью он и засыпает.