Трое

Расстояние от Фукуоки до Кумамото измеряется всего двумя часами езды на поезде или часом – на машине, так что они, в принципе, могли бы отправится туда сразу же; Сэм так поначалу и предлагает, но Нейт вдруг качает головой: - Можем мы хотя бы одну ночь никуда не бежать? Третьи сутки уже. Если мы будем продолжать в таком темпе, я банально не выдержу. Это же планировалось спокойное, скучное приключение! - Звучит как оксюморон, - хмыкает Елена, на что Нейт толкает её в плечо – не настолько сильно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы отбросить её на колени Сэму: - Не умничай. - Ах ты! – она хохочет и кидается в ответную атаку – вцепляется пальцами в его пижаму и, прижав бедрами его руки по бокам так, что Нейт не может пошевелится, начинает щекотать его; тот чуть не пищит и просит пощадить его уже через минуту. Сэм и не подозревал, что его брат настолько боится щекотки… Он и Елена выглядят действительно счастливыми вместе. Сэм поднимается и уходит в душ до того, как они успевают опомниться и остановить его. После того, как он рассказал им, в чем, на самом деле, причина его панических атак, как будто даже дышать стало легче; если у Нейта и Елены и были какие-то мысли насчет того, что причина может быть в них, то сейчас они полностью развеялись, а его самого эти воспоминания больше не тянут на дно его подсознания – да, они никуда не делись, но остались просто частью его истории. Темной, жуткой частью, - но ведь исключительно чистой и светлой биографии не бывает ни у кого, по крайней мере, у людей их профессии – уж точно. Но, пусть даже Нейт и Елена теперь знают, а Сэм успокоился – он все равно не может присоединится к ним в постели, потому что нет абсолютно никаких гарантий, что история не повторится, как в Сиднее. Вот ему и остается только душ и правая рука. Сэм быстро скидывает с себя черную пижаму – он, честно сказать, так и не понял, что это за зверь, у которого очень много ушей разных форм, желтые глаза и хвост, наполовину черный, наполовину красный, - носки, трусы, и уже хочет встать под душ, но цепляется взглядом за ростовое зеркало напротив. С тех самых пор, как его подстрелили в Панаме, у него ни разу не было возможности осмотреть себя с ног до головы: в тюрьме не было зеркал в принципе, Рейф не подпускал его к любым колюще-режущим и бьющимся предметам, особенно после того, как у Сэма участились провалы в памяти, а в гонке за сокровищами Эвери даже помыться не каждый раз удавалось, что уж говорить о том, чтобы смотреть на себя. В доме Нейта и Елены, наверное, были зеркала в полный рост, но Сэм пользовался ванной комнатой для гостей, поэтому точно не знал. Получается, в общей сложности он не видел себя чуть больше пятнадцати лет. И теперь, когда у него, наконец, появилась такая возможность, он смотрит – и не может узнать себя. Он выглядит старым. Ему нет ещё и пятидесяти, но жилы уже начинают характерно проступать под кожей, мышцы выглядят сухими и жесткими, даже кости местами видны, - ничего подобного пятнадцать лет назад не наблюдалось. И шрамы – шрамы по всему телу, мелкие и крупные; те, что оставила Панама, смешиваются с теми, которыми наградили его наемники Надин и Рейф; но треугольник на животе выделяется больше всего. Эти круглые шрамы от пуль – они стали его неотъемлемой частью, но только теперь Сэм понимает, насколько чужеродно они смотрятся на его коже – словно кто-то приклеил недожеванную клюквенную жвачку к его животу и спине. Горячий душ ненадолго отрезвляет его, но совсем ненадолго. Он подставляет под струи воды лицо, смывая грязь, и нетерпеливо проводит рукой по животу вниз, накрывает пах; перед глазами встает видение: Нейт целует Елену, стягивает с её плеч этот нелепый бело-голубой костюм, обнажая аккуратную маленькую грудь с яркими розовыми сосками. Она выгибается ему навстречу, подается промежностью в его ладонь – ею движет сиюминутная страсть, помноженная на многолетнюю привязанность к Нейту – наверное, именно это сочетание и достойно называться любовью. Сэм дрочит себе, представляя, как в соседней комнате его младший брат занимается любовью с женой; он забирает в рот большой палец, прикусывает его, чтобы не стонать, потому что, если его услышат, это будет совсем нехорошо. Забывшись, он чуть не упускает тихий звук – как будто кто-то настойчиво скребется в дверь душевой: - Сэм? - Что? – он успевает накинуть полотенце на голову и натянуть трусы, чтобы все выглядело так, как будто он действительно ушел просто помыть голову. Нейт отводит взгляд на мгновение, но возвращает его почти сразу: - Я тут подумал… Помнишь, тогда, в Сиднее, - ты ведь реагировал на прикосновения совершенно спокойно. Приступ случился позже. - И что? - У меня есть теория на этот счет. Мы можем попробовать ещё раз?.. Если ты хочешь, конечно. - Глупый вопрос, - Сэм обнимает ладонью лицо Нейта, но не притягивает его к себе, как тот, возможно, ожидает; просто поглаживает, наслаждаясь небольшой острой болью от трехдневной щетины на подушечках пальцев. Он уходит в спальню – там уже ждет Елена, но не на кровати, она сидит около окна, и лишь на пару секунд зацепляет ладонями руку Сэма, в знак поддержки, - откидывает полотенце и устраивается на кровати поудобней. Нейт укладывает его на живот, а сам усаживается сверху. Похоже, они решили начать с массажа, обычного, банального массажа спины – наверное, для того, чтобы он привык к касаниям чужих пальцев. Сэм невольно фыркает – зачем, ясно же, что их рукам он доверяет, - но в то же время понимает, что такой порядок действий не лишен смысла: чем больше он расслабится, тем меньше вероятность того, что его опять выкинет из реальности в самый на то не подходящий момент. Сэм покорно подставляется под большие ладони Нейта, которые растирают кожу, начиная с плеч, и спускаются ниже, через широчайшие на поясницу; у него вырывается невольный стон, когда пальцы прослеживают три почти идеально круглых шрама, но не от боли, просто – от ощущения, что к нему прикасаются вот так, с желанием, граничащим с благоговением. Елена садится ближе, гладит ладонью его лицо, поворачивая к себе, и целует – глубоко, страстно, почти так же, как в его фантазии она целовала Нейта, только вместо брата теперь – он сам, и это неожиданно, и куда лучше любой фантазии. Она не носит шелкового белья – их жизнь не дешевый роман, чтобы после тех приключений, что они пережили в последние три дня, у неё вдруг откуда-то взялась красивая, но абсолютно неудобная и непрактичная комбинация, - но Сэм готов поклясться, что сейчас она выглядит куда возбуждающе, чем если бы на ней были надеты эти глупые блестящие тряпки. Нейт умудряется каким-то совершенно незаметным для глаза движением перевернуть его на спину, и теперь его губы прослеживают неровную сетку шрамов – от груди вниз, к тем, что тянутся через весь живот к пресловутому треугольнику. Сэм старается дышать ровнее и уговаривает себя, что ничего страшного не происходит, когда Нейт спускается мокрой дорожкой поцелуев от пупка вниз, к поясу боксеров, но не может удержаться от дрожи, едва язык младшего касается его напряженного члена – не напрямую, сквозь ткань. Только дрожь эта – не от страха, а от острого наслаждения, ярким огнем вдруг разлившегося по его телу. Его непроизвольно выгибает, и он не может видеть, как настороженно смотрят на него Нейт и Елена, - но он прекрасно это чувствует, поэтому усилием воли возвращает себя в нормальное положение и кивает: - Все хорошо. Хорошо… - последнее слово смазывается в протяжный стон, когда Елена наклоняется и целует его в шею; Сэм крепко обхватывает её за талию, а потом опускает руку и проводит пальцами от живота вниз, к влажному пятну смазки в промежности, - замирает на какое-то время в нерешительности, но Елена сама подается к нему, и так стонет, что у Сэма перехватывает дыхание. Он слышит, как Нейт внизу вздыхает почти так же, и протягивает руку, чтобы зарыться пальцами в волосы брата; тот льнет к его ладони, как кот, и продолжает усерднее вылизывать его член сквозь ткань боксеров. Когда губы Елены спускаются от шеи вниз и касаются его соска, Сэм вздрагивает и тянет её вверх, чтобы прижаться к её губам – не потому, что ему страшно или не приятно, просто он знает, что так все слишком быстро закончится, - а ему хочется растянуть удовольствие. Она охотно отвечает ему, открывает рот и позволяет его языку проникнуть внутрь. Елена не борется за первенство, хотя он знает, что могла бы, и тем более уверен, что одержала бы верх. Сэм не знает точно, сколько времени проходит к тому моменту, как ему удается оторваться от её губ; знает только, что близок к тому, чтобы кончить: - Нейт, - имя младшего у Сэма получается произнести таким отчаянно-умоляющим тоном, что ему было бы стыдно – будь он в чуть более вменяемом состоянии; он хочет что-то сказать, хочет попросить Елену и Нейта двигаться дальше – он готов, ничего не случится, ведь он доверяет им как себе, или даже, пожалуй, больше, чем себе, - но мысли путаются, и ему удается только выдыхать их имена. Но они его понимают. Нейт поднимается, чтобы суметь дотянуться до губ Сэма через плечо Елены, и быстро целует его; Елена перекидывает одну ногу через Сэма – и теперь прижимается промежностью к нему и Нейту одновременно, и стонет – сладко и протяжно. Их бедра двигаются вместе, и Сэм может чувствовать, как его член трется о твердый член брата, и как вздрагивает Елена, когда пальцы Сэма гладят её клитор сквозь промокшую ткань трусиков. - Черт! – его судорожный вздох, когда он кончает, едва ли слышен за стонами Нейта и Елены; но он не отстраняется от них, он хочет, чтобы они остались с ним до самого конца, до того момента, пока не кончат сами. На это уходит не так много времени; Елена вскрикивает первой, выгибаясь почти в идеальную дугу и откидывая голову на плечо Нейта, когда тот протягивает руку и сжимает пальцами её клитор, а младший, в свою очередь, только хрипло выдыхает и прижимает к себе Елену; Сэм может чувствовать, как под его ладонью член Нейта дергается, и как и без того влажная ткань его трусов промокает насквозь. А потом они, уставшие, укладываются рядом с ним. Они все грязные, в поту, слюне, сперме, и обязательно должны сходить в душ – но завтра. Потому что сейчас Сэму так хорошо, что он едва ли действительно сможет подняться на ноги. Он ощущает легкие прикосновения рук Нейта и Елены к своей коже, и обнимает их в ответ. И это – едва ли не самое правильное ощущение в его жизни.