В мечту. Я (не) живу

Какое-то время Миц без особой цели бродила по лагерю. Вдали перекликались ночные птицы, ухали совы, стрекотали в траве сверчки, их голоса сливались в единый лесной саундтрек, заполняли тишину, но странным образом делали мир еще более чужим и одиноким. Горький запах мира окутывал вместе с холодом. Дома громоздились вокруг темными коробками, чьи очертания угадывались по свету фонарей. Островки света тонули в темноте, еле разгоняемой солнцем Тирри. Едва-едва оно рыжело над головой, похожее сейчас на гигантский тлеющий уголек. Миц бродила в этом темно-красноватом, с пятнами света и стрекочуще-тихом зябком мире, ежась и растирая похолодевшую кожу, но не желая уходить. Не хотелось идти в дом к Тлирине и Левку — что, если снова начнутся расспросы? Да и вдруг они уже выпили… Не хотелось и возвращаться в родной мир. Что там делать, спать? Миц чувствовала себя слишком взбудораженной для этого. Хотелось ходить, ощущать хоть какое-то движение. Пока не успокоится сознание, пока не заноют ноги, и тело само не захочет лечь, а глаза — закрыться. Тлирина явно что-то заподозрила, когда Миц не захотела говорить ей полное название ПВМ. Доверие Левка... было ли оно вообще когда-нибудь? Ринк тоже вполне мог скоро насесть на нее с расспросами, и, если верить тому же Левку, он этого еще не сделал лишь по причине, от которой Миц кидало в жар, и она ускоряла шаг чуть ли не до бега. Лишь Тирри относилась к чужачке из другого мира по-прежнему тепло… до сегодняшнего вечера, по крайней мере. Кто знает, что потом ей рассказал навещавший ее Левк. Чудесно. Все люди, ради которых она возвращалась в этот чертов мир, в ней усомнились. Глупо было ожидать, что ее ложь и тайны не заметят. Она не хотела обременять себя спасением мира, в итоге она может потерять тех, кто придавал ее жизни хоть какие-то краски. К черту мир, она не собиралась спасать его, но простят ли друзья ее за это? Даже если вытащит их отсюда… простят ли? Не уйдут ли, оставив одну? Одну… она не хотела быть одной! Одной — означает холод, тоску и падение в серую яму с огромными буквами на дне «ЗАЧЕМ ЖИТЬ?». ПВМ сказал, что здесь она найдет понимание, зачем жить, если существует смерть. Все это время Миц возвращалась сюда лишь к ним. Вволю наговориться с Тлириной, посидеть в неловком молчании с Ринком, ощущая его присутствие, обменяться колкими шутками с Левком. Только не возвращение одиночества и депрессии! Миц треснула кулаком очень кстати подвернувшуюся стену дома; костяшки пальцев заныли. Кто она им, нужна ли им вообще? Они даже про умершую подругу не рассказывали! Бить стены, больше битья стен! Чувство одиночества и бессильной злости горело в ней. Злости на себя и друзей… друзей? Если бы она не врала им, вытащила бы отсюда сразу, этого знака вопроса бы не было! И она бы не бродила по этому чертовому лагерю в одиночестве! Зачем они стали ее расспрашивать?! Пытаешься тут защитить их чувства, не дать им узнать, что их мир игрушка в руках автора, а они обижаются! Наверняка Тлирина и Левк обсуждают ее сейчас. И насчет Ринка Левк точно поиздевался. Чем они вообще там вдвоем занимаются? Почему они вдвоем, а она одна?! И еще удар по стене! — Там люди вообще-то спят. Миц шарахнулась назад и испуганно обернулась на голос. Яркие глаза Ринка довольно гармонично смотрелись среди фонарей и робких разноцветных огней леса, хотя на скрадываемом полумраком лице казались немного… нечеловеческими. Он выглядел усталым и будто бы выпитым. — Что-то случилось? — спросил Ринк осторожно. — Н-нет. — Миц постаралась сделать голос как можно более беззаботным. — Просто… гуляю. — Интересно ты гуляешь. — Ринк кивнул на стену. — В вашем мире все так делают? — Я так делаю. — Миц начала нести чушь, она понимала это, но не могла остановиться. — Погулять как будто нельзя… Прошлась раза два по лагерю… — Четыре раза. «Да?..» — Ты считал, что ли? — буркнула Миц, отворачиваясь и скрещивая руки на груди. — Да. Пауза. — Ты прошлась по кругу четыре раза, потом остановилась и стала бить стену моего дома, и я вышел. — Я тебя разбудила? Прости. — Я не спал, я считал твои круги по лагерю. Миц, что случилось? — Раздались шаги, голос Ринка прозвучал совсем рядом. — Хватит уходить от ответа. «Я и так часто от него ухожу, да?». Миц обхватила себя руками сильнее. Ее пробирала дрожь, и виновата в этом была не только ночная прохлада. — Миц?.. — Я ужасная, да? — выпалила Миц, поворачиваясь к Ринку. — Вы наверняка все думаете, что я ужасная? — Что? Нет! — Ринк ошарашенно уставился на нее. — С чего ты?.. — Кто я вообще для вас? Подруга? Просто знакомая из другого мира? Вы меня знаете всего месяц, а друг друга — много лет… у вас есть общие секреты, воспоминания… о той же Пеле, а я о до сегодняшнего дня вообще про нее не знала! А мои секреты отдельно от ваших, и получается так, что вы живете в своем мире, а я в своем, и я не про реальные наши миры! И потом вы злитесь на меня, что я ничего вам не рассказываю, хотя я бы хотела, но я просто не могу, вы злитесь, перестаете мне доверять, и мы отдаляемся все больше, и я теряю вас!.. Ринк прижал ее к себе, и Миц задохнулась собственным потоком слов. Первым желанием было оттолкнуть его, но победило второе, и девушка прижалась в ответ. Тепло другого тела, недоумение, облегчение, капелька смущения. Миц бы не стали обнимать, если бы ее слова оказались правдой? Так ведь? Так?.. — У меня один вопрос, — тихо произнес Ринк. — Тебе это кто-то сказал, или ты решила так сама? От твоего ответа зависит, кому я пойду вправлять мозг. Ситуация не располагала, но Миц хихикнула. Но всплеск веселья тут же угас. — Скажем так… решила по словам Тлирины и Левка. Хотя с Тлириной немного другая ситуация… — Миц поспешно остановила себя. — Ринк, мы… мы друзья? Мы все? Она обреченно зажмурилась, ожидая вердикта. После недолгого молчания Миц вдруг ощутила движение на спине — Ринк осторожно погладил ее. — Да. Мы друзья, — мягко сказал он. Миц отстранилась и с опаской вгляделась ему в лицо — вдруг шутит? И только рассмотрев в глазах Ринка лишь беспокойство и усталость, покачнулась от облегчения. С ее плеч свалилась не просто гора, а все сферы межмирья. — Даже несмотря на мои секреты? — прошептала Миц. И напряжение вернулось. Разлилось в воздухе во время новой паузы. Ринк вдруг стал похож на себя во время их первой встречи. Хмурого парня, подозревающего в ней врага. — Даже несмотря на твои секреты, — наконец ответил он. — Хотя… скажем так, некоторые из них хотелось бы раскрыть. Потому что они как будто касаются нас. «Да уж, “касаются” это мягко сказано». Миц отвела взгляд чисто машинально. И быстро поняла, что лучше бы она этого не делала. — Они нас касаются? — Тон Ринка тоже стал тем самым, что был при первой встрече. Настороженным, подозрительным, чужим. Это воспоминание начисто выбило из Миц все варианты ответов, и все, что она могла — смотреть в сторону и молчать. — Миц? — Я не могу сказать, — прошептала Миц. — Почему? — Просто не могу! Ненадолго их снова укутала тишина. Ринк на мгновение прикрыл глаза: — Ладно. Ясно. Ладно… В его голосе звучала все та же усталость. Смирение. Даже покорность. И несмотря на то, что Миц не желала дальнейших вопросов, ее это насторожило. Прежде Ринк не упустил бы возможность расспросить ее. Ну да, прежде. До дня, когда погибла часть лагерных людей, а его самого чуть не отправили на опыты… — Хочешь прогуляться? — внезапно предложил Ринк, и Миц ошарашенно посмотрела на него: — Куда? — Ты там была. Хочешь? Миц поняла, и сквозь чувство вины пробились приятные воспоминания. Впрочем, их было недостаточно, чтобы оно затихло. — Можно, но это неожиданно, — пробормотала она. — Знаю. Для меня тоже. Тебе холодно? Миц осознала, что снова ежится и обнимает себя руками. Она нерешительно кивнула. Попросив ждать здесь, Ринк скрылся в доме и вскоре вернулся с толстовкой в руках — той самой, на которую Миц чуть не наступила на озере. Сконфуженно пробурчав благодарность, Миц натянула ее, и ткань мягко коснулась кожи, защищая от прохлады. — Теплее? — Да. — Пойдем? Как хорошо, что люди придумали кивок. Можно дергать головой и молчать, и дрожащий голос не выдаст смущение и чувство вины. Она скрытничает, а он толстовку отдает… Ринк протянул ей руку, и для Миц это стало еще большей неожиданностью, чем предложение пройтись. Она в смятении уставилась на нее. Подождите, то есть… пойти… так?! Сердце сбилось с ритма. Блин, днем, по дороге в лагерь, нормально же шла, держась за Ринка, сейчас нормально обнимались, что теперь не так?! Чертов Левк, надо же было ему те слова сказать... Рука начала опускаться — видимо, Ринк решил, что она против. Прежде чем Миц успела осознать, она с размаху схватила его ладонь и сжала, как утопающий — соломинку. Ночь резко стала не такой уж и прохладной. Да откуда это странное тепло? Они молчали. Миц боролась с нахлынувшими чувствами, Ринк… она не знала. Они просто шли. По лагерю, провожаемые светом фонарей и тлеющим угольком солнца, к отверстию в заборе, сквозь которое Миц месяц назад подслушивала разговор друзей. Друзей… — Ты злишься на меня? — рискнула спросить Миц, когда они уже стояли среди тьмы леса, в которой тихо загорались светлячки листьев, иглы хвои, ковер травы. — Не знаю, — к ее удивлению, ответил Ринк. Со странным потерянным выражением лица он наблюдал, как по черноте расползается свет. — Я просто… хочу тебе верить. *** Жидкий бирюзовый свет стелился рядом, бросая на стволы деревьев танцующие блики. Сверчки все стрекотали, и ночные птицы тоже не собирались обрывать чириканье. Они как будто были даже активнее, чем дневные. Миц и Ринк сидели на берегу озера, прислонившись к дереву. Опять их слова не нарушали ночные мелодии леса, и это уже было привычно. Они молчали и по дороге сюда, и Миц была этому рада. Не хотелось разговаривать. Колол страх, что разговор опять перетечет в допрос. Она могла прямо сейчас рассказать о вранье насчет недоступности других миров для Вбирающих. Ну, либо продолжить врать и просто сказать, что нашла подходящий для них мир. Рано или поздно ей бы все равно пришлось. Но сейчас Миц боялась. Она не была готова к этому разговору. А уж тайну названия ПВМ хотела отстаивать до последнего. Сложно привязываться к персонажам книг… — Спасибо, что предупредила нас сегодня, — внезапно нарушил молчание Ринк. Миц вздрогнула. Лед напряжения, сковавший изнутри за это время, подтаял. — Пожалуйста, — пробормотала она, вновь чувствуя прилившее к щекам тепло. Этот жар, смешанный со скованностью от смущения, пугал едва ли не больше, чем вероятность расспросов. Она никогда такого не чувствовала. То есть, чувствовала нечто подобное на озере в первый раз, порой что-то такое проскальзывало в разговорах с Ринком, рождая неловкость, но такой теплый и почему-то болезненный комок в груди — впервые. Пытаясь избавиться от этого болезненного тепла и обратить все в шутку, Миц нервно хихикнула: — Подожди, а как же ругательства на то, что я вернулась после того, как телепортировалась из храма? — Я бы поругался, если бы ты не спасла Левка и Тлирину, — слабо улыбнулся Ринк. — Хотя все еще не понимаю, что тебе мешало остаться в безопасности в родном мире. — А ты бы остался? — У меня хотя бы есть сверхсилы, и... — А у меня ПВМ. То есть не остался бы? — Черт, — резюмировал Ринк, помолчав. Миц хмыкнула: — Вот видишь. — Ты знаешь нас всего месяц. Ты спрашивала, кто ты для нас, но, понимаешь, тот же самый вопрос задавали себе мы. По крайней мере, я точно. Я... до сих пор не был уверен, что ты считаешь нас друзьями. Ты сомневалась, что вернешься, поэтому... мне казалось, ты не хочешь к нам привязываться. Ведь мы... Ринк резко замолчал, но концовка фразы и так была ясна. Миц постаралась не обращать на нее внимания. — Ты... боялся, что я уйду? Снова этот болезненный и теплый комок внутри. Озаренный светом радости. — Не только я. Тлирина тоже боялась. С Левком сложнее, он очень неохотно говорит, что ты неплохая, но, думаю, это прогресс, — хмыкнул Ринк. Да уж. Учитывая сегодняшний разговор... — А Тлирина... После смерти ее отца и... — голос Ринка дрогнул, — и Пели она стала более замкнутой, общалась в основном только со мной и Левком. А одно время — только с Левком... — Миц показалось, что Ринк на миг помрачнел. — Она привязалась к тебе. И когда-то призналась мне, что боится, что ты уйдешь. Ох. Комок лопнул, по телу Миц разошлась волна тепла, но вслед за ней накатил стыд. Она нужна им. Они верят ей. А она врет им... — Как видишь, я все еще здесь, — проговорила Миц. — Я рад, — тихо ответил Ринк. Да какого черта ее кидает в жар?! Миц принялась разглядывать сияющие травинки, чтобы отвлечься и успокоиться. Да что происходит? Нет, она точно прибьет Левка! Молчание. Кто у нас любит нарушать молчание? — Тлирина... рассказывала тебе о Пеле? — В этот момент Ринк напомнил саму Тлирину. Она наверняка бы задала этот вопрос таким же старательно безучастным тоном. — Да, — кивнула Миц, все еще пытаясь обуздать учащенный стук сердца. — Немного, но... но да. Она показалась мне похожей на Максима. — Правда? — Правда. Мне даже показалось, что они бы подружились. Да и вообще... я бы вас всех познакомила с Максимом. Знаешь, порой у меня возникает чувство, что в нем было что-то от каждого из вас. Он тоже увлекался всякими хобби, пробовал рисовать и писать стихи, как ты, постоянно пытался сделать все сам, как Тлирина, шутил порой по-дурацки, как Левк. Не сидел на месте, вечно ему надо было заняться чем-нибудь, бежать куда-то… — Ясно, — проговорил Ринк, и Миц послышалось удивление. — Ты никогда не рассказывала про Максима. — А вы — про Пелю. Прости, — поспешила добавить Миц. — Не хотела задеть. Я не говорила про Максима, потому что... было больно вспоминать. И вы наверняка по тем же причинам не рассказывали про Пелю. — Левк и Тлирина так и не оправились от ее смерти до конца. — Ринк едва заметно поежился, словно собственные слова дохнули на него холодом. — Для Тлирины Пеля была первым другом, она очень любила ее, а Левк... она нравилась ему. А он ей. Они постоянно ворчали друг на друга, пытаясь это скрыть. Возможно, из-за этой симпатии Тлирина и… — Последняя фраза была едва разборчива. — Неважно. Мы с Пелей любили придумывать вместе истории. Она рисовала сказочных существ, я писал стихи с ними… А еще она очень сильно хотела жить. Миц вздрогнула. — Жить? — Да. Помнишь, когда-то я сказал тебе, что в жизни есть надежда? Это ее слова. Она всегда старалась искать что-то хорошее… — Почему-то Ринк тяжело вздохнул, прикрыв глаза. — Честно говоря, у нее не всегда получалось. Но она старалась. Говорила, что не хочет доставить удовольствие Защам своей смертью. Чем было хуже, тем… упорнее она становилась. Больше смеялась, шутила, обнимала нас, старалась отвлечь. Много рисовала в такие моменты — она называла это: «Пойду кормить вдохновение негативом». Слова про жизнь и надежду очень поддержали меня, когда… — Вздрогнув, Ринк зажмурился и мотнул головой. — Ты понимаешь. Я буквально держался за них. Поддерживал ими Левка и Тлирину. Говорил, что не надо отчаиваться, что мы еще живы, а значит, еще есть надежда. Так вот кому Миц была обязана разговором в тот раз на озере. Мертвая девушка, отдавшая Ринку свое желание жить. Наследие Пели… «Она мертва, но от нее что-то осталось. Ей уже эти слова не помогут… но помогли Ринку и остальным. Впрочем… ей самой и правда все равно». — Я бы хотела познакомиться с ней, — тихо проговорила Миц. — Возможно, мы бы поспорили и разругались на тему жизни… но я бы познакомилась. Черт, почему Максима нет, — горько добавила она. — Мне правда так бы хотелось, чтобы мы все дружили. Он, правда, доставал бы вас своими хобби, рассказывал бы залпом про то, какой скотина второй глаз у него на рисунке, никак не получается, или как фотоаппарт постоянно снимок засвечивает, в лицах бы показал, как именно засвечивает… — Миц рассмеялась, смахивая выступившие слезы. — И Чару, обязательно Чару бы привели. Это наша собака. Можно было бы выйти с ней куда-нибудь в поле, кидать палочку, она за палочку душу продаст, лучше нее только чесание живота… — Я бы хотел их увидеть. — Ринк улыбался, но у него тоже подозрительно блестели глаза. — Мне тоже кажется, что мы бы подружились. Почему? Почему все не может быть так? Почему люди умирают? Почему Миц не может познакомить Максима с Ринком и остальными, а они ее — с Пелей? Почему они никогда не будут вместе, не почешут Чаре живот, не погоняют ее с палочкой, не попьют чай? Почему все так несправедливо?.. — Пеля привиделась мне сегодня. Слова Ринка резко вклинились в ее мысли. — Э... то есть? — недоуменно нахмурилась Миц. Ее укололо какое-то странное неприятное чувство. — После сражения с Эйком. — Ринк поморщился, произнося имя водного Вбирающего. — Он хорошо так измотал меня, я просто упал без сил... и она привиделась мне. Мы поговорили об одной вещи... точнее, сначала поговорили мы с Эйком, еще до сражения. А с Пелей продолжили тот разговор. — И… о чем вы говорили? Ринк водил ногой по траве и наблюдал за ней отсутствующим взглядом. Мотнул головой, будто отгоняя плохие мысли. — Прав Эйк или нет, — наконец ответил он. Недоумение перешло в дрожь, пробежавшую по спине Миц. В «Мы (не) умрем» Эйк вызвал похожий вопрос у главной героини, сообщив о своем решении уйти к Защитникам. Он стал одним из маятников, качавших ее от жалости к Вбирающим до любви к планете и мысли «что, если и правда лучше убить всех Вбирающих?». Его логика была логикой Защитников — холодной, прагматичной, безжалостной. Если при уничтожении меньшинства спасется большинство, пусть так и будет. О том, что у меньшинства есть чувства и личности, лучше забыть, ведь это помешает спасти большинство. — В каком плане «прав»? — Миц очень не нравилось это сосущее подозрение внутри. — Когда мы с Эйком сражались, он… — Ринк перестал шевелить ногой, но все еще не сводил с нее взгляд, — сказал, за что сражается. Что, по его мнению, Вбирающие похожи на вирус, который надо уничтожить. Что только благодаря действиям Защей мир еще живет. Словно они врачи, а планета — живой организм, и они уничтожают раковые клетки внутри него. Весь вечер я не мог уснуть и думал… что, может, он прав? Что Вбирающие — это вирус, и его нужно устранить. Миц уставилась на него. Сказать, что она была поражена — не сказать ничего. Ее подозрения оправдались?! Слышать такое от Ринка?! Который месяц назад разозлился на нее за слова «в жизни нет смысла»? На этом самом озере рассказывал, что в жизни есть и хорошие вещи? Ругающий Защитников за их способы спасти планету, пишущий стихи про ценность жизни и что Защитники эту самую ценность жизни уничтожают? Этот парень поддался словам Вбирающего, без тени сомнения убивающего собратьев во благо планеты? От главной героини «Мы (не) умрем» Миц такого ожидала, но от Ринка… — Ты же всегда придерживался мысли, что каждая жизнь ценна! — наконец подобрала она слова. — И вдруг передумал? — Я не передумал. — Но уверенности в словах Ринка не слышалось. — Просто… что, если это убеждение и правда не работает? Что, если мы действительно настолько опасны? Защи убивают нас… но мы, по сути, убиваем всех людей. И себя в том числе, ведь вместе с планетой мы тоже исчезнем. Конечно, верующие в Природу думают, что мы создадим новый мир, но это бред. Поэтому… кто больше ценит чужую жизнь? Защитники, которые пытаются спасти хоть часть человечества, или мы, которые своими попытками выжить подвергаем остальных опасности? — Ты… думаешь, что правильнее было бы умереть? — Я не знаю. Но… может, без нас действительно было бы лучше? — горько спросил Ринк. — Весь мир показывает, что Вбирающие не нужны. Ни я, ни Тлирина с Левком и Тирри. Планета умирает, потому что мы высасываем ее энергию. Нас пытаются убить. Нас предают даже родители!.. Его голос повысился до крика и оборвался. Ринк поспешно отвернулся. Он дрожал. От боли, гнева… или желания плакать. Ох, черт. Миц знала, что Ринк и Левк росли с приемными родителями, а Тирри сначала в лаборатории, а потом сбежала, и о ней заботился отец Шерита, то есть тоже приемный. О родных они умалчивали так же старательно, как она сама умалчивала о том, что может спасти их в любой момент. Миц помнила, что, когда рассказывала о своих родителях, на лицах этих троих читались горечь… и зависть. — А что… сделали ваши родители? — осторожно спросила Миц. — Спасали человечество, — выдохнул Ринк со смесью злобы и тоски. — Они были учеными-Защитниками. Мой отец и родители Левка с Тирри. Твою мать. — Левка и Тирри отдали в лабораторию, где над ними ставили эксперименты, — продолжал Ринк. — Тирри просили демонстрировать свои силы, Левку делали анализы, снимали их показания, они помнят, что им делали уколы каких-то препаратов — наверное, пытались разработать лекарство. Они жили там и почти не видели родителей. — Ох… Сколько им было лет? — Тирри три, Левку шесть. Представь детей, у которых жизнь состоит из этого, — мрачно хмыкнул Ринк. — Мне повезло больше. Защитником был только отец, они с мамой постоянно ссорились по поводу того, отдавать меня в лабораторию или нет, и в конце концов мама забрала меня и уехала. Но… — он опять начал дрожать, — отец нашел нас. Он с какими-то своими приятелями, может, тоже Защами, ворвались к нам домой, выволокли меня наружу и потащили к грузовику. Мама пыталась их остановить, но… они ей не дали. — Я держусь, я спокойна, я не испытываю желания никого убить… — пробормотала Миц. Гнев кипел в ней, и стоило больших усилий не выразить чувства более нецензурно. — Можешь не сдерживаться. — Ринк все-таки повернулся обратно к ней, и она увидела горестную усмешку. — Самое интересное началось дальше. Лабораторию Левка и Тирри переоборудовывали специально для изучения Вбирающих со сверхсилами, и отец привез меня в город, где она была. Левка с другими детьми перевозили в еще одну, для обычных Вбирающих. А Тирри оставили в той, для «сверхов». — Вот как они разделились… — Да. Вот так… — Они вообще понимали, насколько тяжело терять брата или сестру? Тем более детям! — Может, и понимали, но спасение мира важнее. Мы с Левком оказались в одном городе. И почти в одно и то же время сбежали. Я просто вырвался у отца и побежал, у Левка было чуть интереснее — грузовик, где везли его и других детей, остановили люди, устраивавшие митинг за права Вбирающих. Они открыли грузовик, с Защами завязалась драка, Левк воспользовался суматохой и сбежал. Мы столкнулись на улице — в буквальном смысле, я его снес и чуть не придавил. Дальше уже бежали вместе. Мы плутали по улицам до вечера, пока не… Тело Ринка напряглось, пальцы загребли воздух, словно пытались сжать кому-то горло. — Мы не встретили Санлера, — глухо продолжил он. — Это он стал потом приемным отцом Левка. «Вот и настало время узнать про него, да?..» — Он помог нам. — Ринк произнес это с таким отвращением, словно, представься ему возможность изменить прошлое, он лучше бы умер на улицах или попал в лабораторию Защитников. — Оказался одним из сочувствующих Вбирающих. На тот момент… Приютил нас, попытался найти наших родителей. Самостоятельно, потому что в полицию не мог обратиться, нас бы тут же забрали в лаборатории. Отвез меня в родной город, но там… — Голос Ринка стал глухим. — Там оказалось, что мама мертва. Кто-то из приятелей отца слишком сильно ударил ее. — Господи… — Родственников, которым можно было бы меня отдать, не было. Если бы Левка вернули родителям, он снова оказался бы в лаборатории. И Санлер увез нас в свой город. Его подруга забрала меня к себе и стала моей приемной мамой, а Левк остался жить с Санлером. Что было с Тирри, ты знаешь. Она сбежала и встретилась с отцом Шерита уже после смерти Шерита, лагерь тогда пустовал Отец Шерита увидел ее способности, привел туда ее и других Вбирающих… так лагерь и ожил. «Почему-то они никогда не называют отца Шерита по имени». Миц молчала, переваривая информацию, а Ринк продолжал рассказывать: — Мы жили в том городе. Познакомились там с Тлириной и Пелей. Все было хорошо, но… постепенно Санлер начал странно себя вести. Стал холоднее, начал ворчать, когда мы с Тлириной и Пелей приходили в гости, Левк рассказывал, что Санлер все меньше с ним разговаривал, начал где-то пропадать целыми днями. Потом… в том городе стало небезопасно, появилась группировка, убивающая Вбирающих, и наши родители решили бежать вместе с нами. Санлер привел Левка к нам, куда-то отошел и пропал. Какое-то время мы ездили по стране и прятались в различных убежищах, всяких заброшенных зданиях. А затем… Ринк опять отвернулся. Стиснул выступающий корень дерева так, что тот с жалобным скрипом треснул. Миц хотела уже сказать, что если Ринк не хочет, то пусть не продолжает, но он заговорил опять. Глухо и сдавленно. — Наше убежище нашли Защитники. И среди них был Санлер. Тогда мы разделились с Лис… моей приемной мамой… я так и не знаю, жива она или нет. Убили отца Тлирины. А Санлер… застрелил Пелю. Миц буквально физически чувствовала, как тяжело ему дается каждое слово. — Мы тогда просто стояли в оцепенении. Просто не могли поверить своим глазам. А потом Левк достал пистолет и выстрелил ему в шею. Разрядил всю обойму. Он вообще много тренировался стрелять, поэтому попал с первого раза. Потом мы сбежали… выбрались в одной комнате через окно, каким-то чудом проскользнули незамеченными. Мы даже… похоронить их не смогли, ни Пелю, ни отца Тлирины, они остались там… Голос Ринка сорвался. И будто даже птичьи посвистывания приглушились, и сверчки притихли. Миц потрясенно смотрела перед собой. Нет, конечно, она догадывалась, что жизнь друзей была не самой легкой. Какой еще могла быть жизнь одних из тех, кого в этом мире пытаются истребить? Но это… в это даже не хотелось верить. Это была первая реакция. А потом Миц не выдержала и выдохнула фразу, приличный эквивалент которой звучал как «да что ж, блин, за зверек-то такой белый и пушистый». Подумала и добавила к ней матерный аналог фразы «вот же глубоко нехорошие люди». Подумала еще раз и завершила емким словом, которое кто-то когда-то заменил деликатной формулировкой «меня переполняют различного рода эмоции». Ринк не перебивал ее. Может, и вообще не слушал. Просто сидел и невидяще глядел на озеро. — Мне жаль. — Миц всегда казались эти слова заезженными и неискренними, но что поделать, если ей правда было жаль, жаль, что такое произошло с ее друзьями, что в реальном мире происходят и более жуткие вещи, и они находят отражение в мирах выдуманных, что создательница конкретно этого не знает, как ее фантазия заставляет страдать Ринка и остальных, и зачем вообще авторы переносят все плохое в свои произведения, если плохого и так достаточно в реальности?! Да, она никогда не сможет, как прежде, любить антиутопии и прочие мрачные сюжеты… Миц положила ладонь на пальцы Ринка, не зная, как еще можно выразить сочувствие и поддержку. Его кисть дрогнула, и он моргнул. — Такое чувство, будто мир и правда отвергает нас, — прошептал Ринк. С тоской, болью, злостью… знакомой интонацией. — Может, и правда, лучше бы нас никогда не было?.. Почему… он говорит так, как она, Миц? Почему повторяет ее мысли? Это ее тон и ее слова. Ее серая яма, куда она падала опустошенная, погасшая и одинокая. Куда не стоило падать никому. Рука Миц взмыла в воздух. В приступе странной ярости девушка ударила Ринка по плечу. Больше тыкнула, а не ударила, в последний момент она придержала кулак, боясь сделать больно. Ринк дернулся, изумленно и непонимающе взглянул на нее. — Не смей! — выдохнула Миц, дрожа от гнева. — Не смей быть мной! Секундное молчание. Ей надо было перевести дух. — Какого черта ты повторяешь то, что я говорю?! Если ты думаешь, что я обрадуюсь, то нет, не обрадуюсь! Я знаю это чувство, я полгода ходила с ним! Это серость и уныние! Каждый день я просыпалась с мыслью, что лучше бы умерла вместо Максима, что что бы я ни сделала, все обратится в прах, ведь я все равно умру и обращусь в прах, и значит, незачем стараться и что-то делать! Я сидела в комнате, практически никуда не выходя, и ждала смерти! Я думала убить себя, но мне не хватило смелости! А потом, перед нашей первой встречей на озере, кое-что произошло, что едва не раздавило меня к чертям, и нет, я не скажу, что это было, злись на меня за это, но это был гребаный ужас! Я все еще не могу избавиться от мысли, что и правда, если в жизни есть столько боли, не лучше ли смерть? И знаешь, что? Я не позволю вам пережить то же самое! Если ты, или Тлирина, Левк, Тирри... если хоть кто-нибудь начнет об этом думать... я брошу вас в это озеро и приложу о дно! Пение сверчков разливалось вокруг. Блики ласкали древесную кору. Миц тяжело дышала, сама опешив от прорвавшихся слов. Ринк молчал. Плечо под ее рукой еле вздымалось от дыхания. — Ты сам говорил, что в жизни есть надежда, а в смерти нет ничего, — прошептала Миц. — Пеля говорила тебе. Так не забывай о тех хороших вещах, которые дают тебе эту надежду! Не позволю! Не позволю никому пережить те чувства, что пережила я, понятно? Я... Она хотела сказать: «Я вытащу вас из этого мира, и вы будете жить, вы больше никогда не переживете страх разрушения мира и такую боль, и мы будем вместе», но что-то сжало ей горло. Пытаясь выдавить слова, все еще в шоке от собственного монолога, Миц смотрела на Ринка, а он смотрел на нее, взглядом, от которого ее и без того растрепанные чувства кружились в бешеном танце, как листья, подхваченные ветром. Изумление в глазах Ринка сменилось растерянностью, мелькнула жалость, на секунду вспыхнула злость... и угасла в нежность. Порывисто он подался было к ней, но отпрянул обратно быстрее, чем Миц успела осознать, что он делает. — На самом деле, от тебя слышать это действительно неожиданно, — наконец произнес Ринк. Все еще растерянно, с видом человека, пытающегося сообразить, что сейчас было. И он как будто покраснел... — Да я вообще ходячая неожиданность, — смущенно хмыкнула Миц. Она все еще пыталась привести чувства в порядок. — Мы как будто поменялись с тобой местами... — Да уж... Прости, — внезапно произнес Ринк. — Что тебе приходится меня успокаивать. Сегодняшний день... был тяжелый. Да, тяжелый... Можно ли назвать день, в который погибло двенадцать твоих знакомых, просто тяжелым? А также день, когда ты едва не стала свидетельницей смерти всех друзей... — Не оправдывайся, дурак. Я понимаю. Хреновый день... — Миц вложила в слово «хреновый» и нападение Защитников, и то, что на ее глазах едва не погибли Тлирина и Левк, и то страшное напряжение всей ее, казалось, сущности, когда она пыталась перенести ту Защитницу. Что все-таки произошло тогда?.. Пение сверчков вновь окутало их. Слушать их. Закрыть глаза и слушать… Это лучше, чем обсуждать прошедший день. Что в нем было? Боль и смерть. А здесь — сверчки, постепенно утихающие пересвисты птиц, мягкое дуновение ветра, шелковистое прикосновение травы, шершавый ствол за спиной. Сияние зелени, пламя в складках коры, пылающее бирюзой озеро. И Ринк. Сюда, в это средоточие жизни, он вписывается куда лучше, чем в серую яму Миц. Суть всех вещей видится мне, Как нераскрытый бутон. Жадно вдыхаю, может, узнаю то, Что не узнает никто. Миц не знала, почему она вспомнила эту песню и почему начала ее петь. Ее любила мама. И сама Миц когда-то переслушивала ее много раз, наслаждаясь звучанием. А теперь… теперь песня будто стала продолжением этих деревьев, сияния их хвои, музыки голосов леса и перелива бликов. Сердце мира Бьется с моим в такт. Сердце мира Пульсирует в хрупких цветах. — Это песня из твоего мира? — завороженно спросил Ринк. — Да. Могу продолжить. — Продолжай. Почему-то щемило в груди. Почему-то было так грустно и одновременно легко-легко. Словно еще один кусочек ее ответа, теплый и бесконечно острый, поймала она в раскрытые ладони. Суть всех вещей — На глубине, Где-то у самого дна… В каждом приливе, В каждом отливе — Свой ритм и своя луна. Они пели. Разные песни своих миров, просто потому, что сейчас разговаривать могли лишь о грусти и смерти, а петь — о множестве прекрасных вещей. Они пели о ключах, открывающие двери смелым и верящим, о сердце молнии, том, что лежит за гранью бесконечности. О героических сражениях, предсонной дреме, пламени костра и шерсти оборотней-лис, о том, как поймать солнце и зафиксировать вечность. Заканчивалась одна песня — и начиналась другая. Они пели, и Миц ловила, ловила осколки своего ответа, бережно пытаясь склеить их, теряя и начиная ловить снова. Сердце мира Бьется в тебе и во мне. Сердце мира Пульсирует в темной волне.