Олень

Этот русский Наполеон Соло считал, что ему в жизни совершенно никто не нужен. Любимое дело приносило стабильный доход, а покровительство крупной международной шпионской организации делало его работу еще более увлекательной и менее рисковой. Ну, подумаешь, стащил парочку антикварных сережек там, старинный графин тут — никто ведь и не заметит пропажи, если на кону мирная жизнь большей части населения планеты. После Второй мировой войны всяких «последователей» ныне почившего канцлера Германии было предостаточно. Конечно, не столь масштабных в своих силах, но вот в планах уж точно не уступающих Гитлеру. Ядерные бомбы, новые виды наркотиков, да и химического оружия в целом — задания были одно опаснее другого. Развлечение сплошное, одним словом. И все было бы просто замечательно, если бы не Теллер и ее отец, и не чета Винчигуэрра. И не этот русский. Курякин маячил своей праведной физиономией на пути Наполеона ежеминутно с того момента, как их троих, вместе с вышеобозначенной немкой, определили в одну группу под названием А.Н.К.Л. Как позже выяснилось, это была немногочисленная, но довольно мощная организация, а работать на нее предлагали только профессионалам, что не могло не погладить самолюбие американца. Но, черт возьми, этот русский. Да он просто светился своей кристальностью и нежеланием совершать даже мелкие правонарушения. Как вообще эта бездушная машина для убийств так запросто ломает хребет любому противнику, но совершенно не может позволить в своем присутствии украсть даже конфетку из магазина? Как вообще эти две личности уживаются в одном теле? Наполеон бесился страшно. Вся его легкая жизнь под чутким надзором ЦРУ развеялась, когда вместо большого брата к нему приставили цепного пса из КГБ. Кошмар хуже сложно было и представить. Русский был прямолинеен, холоден и всегда собран. С ним было совершенно не о чем разговаривать, он был заядлым трезвенником. Да еще и эти римские каникулы его и немки… Этот фарс двух детсадовцев, которые все никак не решаются взяться за ручки при воспитательнице, конкретно бесил серийного соблазнителя и талантливого вора Наполеона Соло. И вот, во время задания в Стамбуле, в тридцатиградусную жару, американца внезапно ударило молнией. Да так крепко пришибло, что он и сам сначала не осознал всю опасность ситуации. Чертов Купидон, кажется, совершенно ослеп или растерял все свои навыки стрельбы после ночных посиделок с нимфами. Наполеон Соло не нуждается ни в какой привязанности, не говоря уже о влюбленности и прочей розовой ерунде. Но, тем не менее, в какой-то момент сердце американского вора предательски екнуло и забилось с удвоенным ритмом. Этот русский… Он просто отказывался покидать мысли своего коллеги, расположившись на периферии сознания столь же вольготно, как Соло обычно устраивался на диване с бокалом дорогого скотча перед сном. Все эти странные грубоватые манеры и неотесанность стали выглядеть до ужаса заманчивыми и привлекательными. Изначально все было списано на необычность поведения — все же в СССР американцу бывать не доводилось, а их образ жизни отличался столь разительно, что не заметил бы этого только самый слепой в мире Купидон, который очевидно промазал, попав своей стрелой в самое сердце американца, когда тот спорил с коллегой на тему очередной вылазки. Шли дни, сливаясь в недели. Жара в Стамбуле не спадала ни на градус, распаляя пожар в груди американца с каждым новым рассветом. Его русский напарник оказался в душе совершенно невероятным и трепетным ребенком, который делает свои первые шаги в неизведанный до этого момента мир. Илья часто рассматривал фасады зданий, мог зависнуть у прилавков с восточными сладостями. Правда при попытке угостить его чем-то всегда состраивал уже приевшуюся морду кирпичом и отнекивался. Но глаз опытного вора не провести. Еще и эта Теллер со своими пьянками. Как она уговорила Соло составить ей компанию, мужчина помнил смутно. Зато он прекрасно запомнил рассказ девушки о том, как Курякин в Риме рассказывал ей выдуманную на ходу историю лестницы, перед тем, как в эту идиллию вмешался Наполеон. И если немка только пьяно посмеивалась от комичности этой ситуации, то американец счел эту детскую непосредственность сурового русского медведя невероятно привлекательной и милой. Последней каплей во всем этом графине чувств и эмоций стала улыбка Ильи, с которой тот читал книгу, сидя на балконе. У них в тот день с самого утра не было никаких дел, и вся троица проводила время за интересными им занятиями. Тогда Соло стал свидетелем, без сомнения, редчайшего чуда света — улыбки Большевика в ясный полдень. Она была такая легкая и трогательная. Глаза искрились теплом, а длинные пальцы осторожно листали книгу на русском, которую мужчина таскал с собой и читал при первой же возможности. Американец, конечно же, был несколько удивлен тем, что это не Маркс, и не Ленин. С того утра все скрутилось в какой-то жуткий вихрь разрозненных событий и мыслей, где ключевым объектом был именно Илья Курякин. Для своего коллеги он теперь занимал практически половину Вселенной, а так как Вселенная по сути своей бесконечна и измерить ее ученые не в состоянии, то русский занимал собой чертовски много места. Наполеон прекрасно понимал, что просто так впускать в потемки своей души Илья его не собирается. Любые попытки поговорить воспринимались как угроза национальной безопасности. Недоверие, разумеется, было отнюдь не беспочвенным, но в связи с открывшейся привязанностью американца к русскому, вызывало у первого лишь горькую тоску. На сближение Курякин не шел, рассказывать о себе ничего не спешил, кажется, все еще помня их первый неудачный диалог в кафе. Знай Соло тогда, чем все обернется, он бы вел себя с этим медведем помягче и не стал так колко вываливать на Илью и без того неприглядные факты из его же прошлого. Но сделанного не воротишь, и теперь это означало серьезные проблемы. После Турции было еще несколько несложных и быстрых заданий, которые в голове американца отложились ну очень плохо, так как Илья вытеснил собой весь здравый смысл и исказил адекватное восприятие реальности. Соло все наблюдал за напарником и не мог поверить, что тот и вправду ничего не замечает. Наполеон, значит, себя изводит мыслями и чувствами, ночами ворочается в постели, не в силах заснуть, а этот русский богатырь спокойно ходит по земле, даже не ощущая никаких вибраций. Неслыханное безобразие! Ладно, положим, что Илья Курякин действительно не понимает, почему его коллега снова и снова занимается таким неблагодарным занятием, как попытки навязать свое общество нелюдимому напарнику. С Габи у них, кажется, так ничего и не складывалось, так что Соло с чистой совестью, что для него было небывалой редкостью, подбирался к Курякину все ближе и ближе. Разговоры говорить у них не вышло, — что с алкоголем, который русский отверг сразу же и принципиально, что с чаем, навязывающим чопорность английской аристократии. Наполеон не сдавался, тщательно продумывая каждый новый эпизод с такой самоотдачей и сосредоточенностью, словно собирался похитить как минимум корону Британской империи прямиком с головы самой Королевы. Но, кажется, в любовных делах русский ушел не дальше пятилетнего ребенка, так как даже на женщин, которые строили высокому видному блондину глазки, реагировал как ледокол на айсберг, полностью игнорируя незначительное препятствие. Теллер и то оказалась более прозорливой в данном вопросе, что и высказала, поймав американца в коридоре одного из лучших отелей Лондона, куда своих подопечных поместил Уэверли на время оформления формальной стороны вопроса последней операции. — Соло, что бы ты там себе не удумал, даже не вздумай! — девушка последние несколько дней все время проводила в офисе с начальником, помогая с бумагами и докладами. Кажется, ее хотели приобщить к работе клерка, так как ни американец, ни русский не отличались большой любовью к написанию отчетов и рапортов. Именно поэтому девичьи черты лица слегка осунулись, теперь напоминая лицо британца. — В чем опять таком ужасном ты меня подозреваешь, Габи? Я просто наслаждаюсь отдыхом. Заслуженным, кстати, — как можно более уверенно заявил Наполеон, стараясь спрятать за спиной пакет со съестным, на поиски которого он извел целый день. Кто ж знал, что единственный приличный ресторан с более менее удобоваримой русской кухней находится на другом конце города, да еще и в каком-то жутко грязном переулке, куда без оружия и соваться-то страшно. — Я вижу, как ты его обхаживаешь. Похлеще, чем всех своих девиц, которых я успела повидать в достаточном количестве. Дождешься, когда до него дойдет твоя голубизна, сам потом в больничке проваляешься черт-те сколько, — как можно тише прошептала Теллер, пытаясь сделать интонации как можно более устрашающими. Все же стояли они напротив двери номера русского коллеги. Девушка еще раз смерила брюнета суровым взглядом, а затем удалилась, считая свою миссию на этом выполненной. Да и ничего эта немка не понимала в дремучем лесу русской души. Наполеон уже давно так собой не гордился. Курякин, пусть и через полминуты после препирательств, пустил американца в номер и даже позволил показать все то, что Соло удалось раздобыть ценой дорогих туфель. Конечно, простые котлеты и макароны по-флотски, как их обозвал Илья, не были верхом кулинарного таланта, но поедал их коллега с большим аппетитом, словно до этого на завтрак и не съел две доверху наполненные тарелки. Винегрет, как выяснилось, был скорее не салатом, а настоящим деликатесом, ибо с таким удовольствием Курякин не поедал ни одно блюдо, самолично приготовленное американцем, что навевало огромную тоску. По завершении внепланового приема пищи русский развалился на диване, довольно обнимая руками живот. Он весь излучал умиротворение и довольство происходящим вокруг. Именно этого Наполеон и добивался, снова и снова подкатывая к коллеге. Илья даже предложил американцу сыграть с ним в шахматы, хотя это было не совсем то, на что рассчитывал сам Соло, но отказываться было просто глупо. Его наконец подпустили несколько ближе, чем на три метра, а значит, подобным следует воспользоваться максимально эффективно. На следующий день ситуация повторилась. Наполеон притащил с собой всевозможные сладости. Пусть и не русские, но все же. И в этот раз ему не отказали. Курякин даже снизошел до того, чтобы немного попрактиковать с американцем русский язык, под предлогом изучения которого Наполеон и проник в этот раз в номер. И чем дальше шел этот разговор и чем более расслабленным и открытым становился Илья, тем безумнее Соло стала казаться мысль о том, чтобы променять вот такую обычную дружбу на попытку стать еще ближе. Ведь в случае неудачи страдать будут оба. И, скорее всего, не только морально. У Ильи невероятно чистые голубые глаза. Когда он чему-то удивляется, то бешено хлопает ресницами, словно старается сделать то, что он видит, еще четче, чтобы понять суть. И улыбается он чаще всего складочками около глаз, а не губами. Наверняка, потому что в суровом КГБ не принято светиться счастьем, когда на улице просто хорошая погода. У него невероятно длинные и сильные пальцы, которые наверняка могут оставить на теле кучу синяков, если захотят. А могут и гладить, и прижимать к себе сильнее… — …а не павлин разодетый, — кажется, Наполеон пропустил нечто очень важное, пока залипал на руки своего напарника, так как до него долетел лишь обрывок последней фразы. Ужас осознания всего того, что он собирался сотворить с невинным и таким открытым Курякиным буквально швырнул американца в стену. Любить ведь можно и на расстоянии, на близком расстоянии, будучи просто хорошим другом. К чему бередить душу человека, у которого и так очень много плохих воспоминаний, а даже мысль об однополых отношениях — табу. Будучи уверенным в том, что все эти попытки стоит немедленно прекратить и заставить себя забыть, Соло рывком поднялся с кресла, на котором сидел, резко развернулся в сторону двери и смог покинуть помещение до того, как Илья успел осознать хоть что-то. Спустившись в бар, американец взял себе выпить, так как чай в делах любовных не самый верный его советчик. Но решение пришло само собой в виде очаровательной стройной блондинки, которая пристроилась рядом с мужчиной уже через минуту после его появления за стойкой и игриво коснулась ладонью его бедра. Этот американец Илья Курякин считал себя достаточно взрослым и вполне состоявшимся мужчиной, способным преодолевать все жизненные трудности самостоятельно. Он еще со школьной скамьи твердо осознал, что свои чувства и мысли лучше держать при себе и оберегать, как нечто весьма драгоценное и сокровенное, ни с кем этим не делясь. Ну, разве что с самыми верными, проверенными временем товарищами. Его рутинное задание в Риме вылилось в весьма интересное продолжение в виде сотрудничества с международной организацией для защиты мира на всей Земле. Мысленно Илья даже гордился, что выбрали именно его для такой ответственной миссии. И пусть памятник ему вряд ли поставят, но и простого одобрения со стороны начальства будет вполне достаточно. Ему не привыкать. Если говорить о его коллегах, то тут все оказалось несколько сложнее, чем мужчина себе представлял изначально. Габи Теллер, пусть и изображала из себя эдакую дикую смесь милой девчушки и полевого агента, с самого начала показалась Илье совершенно милой во всей этой своей мальчиковатости. Правда, пристрастие к распитию алкоголя в неограниченном количестве быстро отбило у русского все желание проводить с немкой больше времени, чем того требовалось по легенде. Да и ее острый язычок был еще той занозой в заднице. Вторым его коллегой стал эдакий американский павлин. Нечистый на руку, да к тому же еще и с кучей пижонских шмоток — Наполеон Соло одним своим существованием перечеркивал огромное количество различных заповедей, канонов, законов и традиций. Хотя, возможно, все американцы были такие. В конце концов, с чего бы им не веселиться? Не на их же континенте разразилась жесточайшая кровопролитная война, унесшая миллионы жизней ни в чем неповинных людей. Постепенно безалаберность Соло стала как-то сглаживаться, особенно во время их совместных вылазок. Он был собран и действовал весьма быстро, а его пальцы творили с замками какие-то совершенно невероятные вещи, хотя сигнализацию Илья все же предпочитал отключать сам. Они спасали друг друга уже по меньшей мере раз десять, избегая тем самым тяжелых ранений, что позитивно сказывалось на продуктивности их совместной работы и количестве успешно завершенных заданий. Еще после Рима, когда они думали, что больше никогда не увидятся, Наполеон вернул ему часы отца. И это было весьма неожиданно и приятно. Именно поэтому Илья не стал исполнять приказ начальства до конца, а предпочел избавиться от пленки. Не то чтобы он воспринимал это как победу, но и поражением это нельзя было назвать. И, по-хорошему, начальство должно было как можно быстрее вернуть его на Родину и поставить на ковер для доклада, чтобы вызнать все тайные мотивы подчиненного, чья работа оказалась неудовлетворительной. Однако, этого не произошло, и Курякин вздохнул с облегчением. Их тогда ждала Турция, в которой Илья никогда не бывал. В этой стране все было удивительно, и русский даже был готов там задержаться на какое-то время, желательно в качестве простого туриста. Жара на него совершенно не действовала, а культурное разнообразие искрило перед глазами, открывая невероятно яркий мир новых впечатлений. За время их работы в Стамбуле Соло перетаскал их с Теллер по огромному количеству самых разнообразных мест, не упуская ни единой возможности рассказать что-то о том или ином памятнике архитектуры. Обычно после пяти минут таких лекций Габи недовольно фыркала и обзывала американца занудой, заставляя замолчать. Илье было даже несколько обидно — он бы послушал еще. Наполеон знал на удивление много самых разнообразных фактов, которыми с радостью готов был поделиться. Самое невероятное начало происходить после Стамбула. Волей случая агентов забросило сначала в Австрию, затем в Португалию, а после еще и в Норвегию. Илье нравилось это чувство постоянной погони. Они втроем выводили на чистую воду одну преступную ячейку за другой, что не могло не радовать как их начальство, так и самих агентов. Но не все было так гладко. Чем дальше в лес, тем больше… смотрят. Курякин ловил на себе заинтересованные взгляды коллеги и до этого. Ну, подумаешь, он и сам с интересом всякий раз изучал очередной дорогой костюм, идеально сидящий на американце. Это было действительно приятное зрелище. Сам он такую формальную одежду не любил, она слишком сковывала движения, а вот Наполеону нравилось и шло, а о вкусах спорить не принято. Вот только со временем у него это любопытство касательно внешнего вида американского коллеги прошло, а вот у Соло — нет. Мужчина все так же изучающе рассматривал русского, заставляя того чувствовать определенную неловкость. Илья не хотел устраивать из этого сцену, дабы не стать похожим на какую-то истеричку. Все эти странности он просто по умолчанию отнес к категории капиталистических причуд. Наполеон продолжал все так же упорно лезть в русскую душу, стараясь всячески растормошить Илью. Это раздражало. Ведь иногда просто хотелось побыть наедине с самим собой и подумать. А тут этот пижон со своим алкоголем или попытками вывести на разговор по душам. Курякин воспринимал это как намерение выведать секреты. Его всегда учили быть готовым к подобному. И пусть образ вора и бабника не очень сочетался со шпионажем государственного значения, но ведь все это могло быть лишь тщательно продуманным спектаклем. Илья делал шаг назад — Соло снова напирал, навязывая свое общение. Это выглядело ну слишком уж странно, чтобы быть основательно просчитанной стратегией. Разве что это был двойной блеф, но Курякину не хотелось верить в то, что человек, который несколько раз спасал ему жизнь (да и сам он частенько вытаскивал американца из передряг), может оказаться просто безумно расчетливым засранцем. Так мужчина и избегал своего напарника как мог, лишь бы не доходило до разговоров. Но в Лондоне бежать было некуда. Уэверли дал им небольшую недельную передышку, вручив ключи от номеров в лучшей гостинице Лондона, чтобы агенты ни в чем себе не отказывали. Илье во всей этой роскоши было скучно. Он не привык подолгу засиживаться без дела, а дела, к сожалению, не было. Его напарник вроде успокоился на некоторое время, тоже дав русскому передышку, а затем возобновил поползновения с новой силой. И в этот раз стены бастиона пали. Ну не мог же Илья противиться своей родной кухне. Это был просто запрещенный прием. Удар ниже пояса. Макароны по-флотски и котлеты. Самые обычные, как в любой столовой. Ну как тут можно было отказаться? После такого подарка Курякин решил для себя, что стоит просто принять эту странную американскую дружбу без лишних подозрений. Просто у них слишком разный менталитет для того, чтобы не вызывать друг у друга никаких вопросов, а с разглядыванием своей скромной персоны Илья вполне может и смириться. Уже на следующий день американец явно решил закрепить успех, принеся просто гору всевозможных сладостей. А ведь Илья был совершенно уверен, что в Турции не выказывал особого интереса ко всему этому кондитерскому великолепию. Но, кажется, Наполеон все же что-то заприметил. Было даже приятно из-за того, что американец потратил время, чтобы найти все это и принести. Они снова сидели в номере Курякина, увлеченно поедая сладости и разговаривая на русском языке, чтобы Наполеон практиковался. Они ведь друзья, а друзья должны помогать друг другу. Так Илью всегда учили. И вот их разговор из обычного диалога перерос, как-то сам собой, в нечто более личное. Они стали делиться своим первым впечатлением друг о друге. Беседа давалась легко им обоим, пока, в какой-то момент, Наполеон снова не отвлекся на какие-то свои мысли. Русский уже привык, что его коллега способен делать несколько дел одновременно. Но в этот раз все вышло иначе. Наполеон резко поднялся с кресла, пока Илья делал очередной глоток чая, и, не сказав ни слова, покинул номер. Курякин растерянно уставился на пустое кресло, а затем перевел взгляд на хлопнувшую дверь. Кажется, он сказал что-то не то. Вот только у мужчины и в мыслях не было обижать напарника, тем более, когда тот столько усилий потратил на то, чтобы они просто поговорили и стали несколько ближе друг к другу. Попытка дозвониться в номер Соло ничего не дала, видимо, тот пошел в бар. Илья присел на кровать и задумчиво повертел перед носом последним пирожным. А ведь ему правда было в этот раз приятно общаться с американцем. И он сам все испортил. Эти мальчишки В подвешенном состоянии Илья находился около получаса. Он то вставал с постели, порываясь пойти и поискать своего коллегу, то снова садился, коря себя за то, что обидел американца, хотя сам так до конца и не понял, что же он такого сказал. Они ведь на самом деле мило беседовали, Соло даже шутил и смеялся над шутками самого русского. Ничто не предвещало беды. А тут такая резкая перемена настроения, и совершенно неясно, что именно послужило причиной. Решение принято, спустя несколько долгих и томительных минут ожидания. Русский решительно поднимается на ноги, на ходу накидывая на себя куртку. Он твердо решил найти Наполеона и извиниться, пока все окончательно не испортилось. За эти несколько дней американец предпринял чрезвычайно много шагов для их сближения и укрепления дружбы. Было бы как минимум свинством не попытаться выяснить, в чем же он так провинился. За дверью номера Соло послышался женский голос, который что-то на повышенных тонах сообщал владельцу этого самого номера. Илья на мгновение замер, осознавая, что время, возможно, уже упущено, а прерывать коллегу во время его важного диалога с барышней — еще более невежливо. Русский замялся, уже собираясь развернуться, растеряв весь свой героический запал, как дверь отворилась, и девушка вылетела из номера, чуть не сбив двухметрового блондина. Илья не смог точно различить, чего же она такое кричала напоследок в сторону Наполеона, на ходу застегивая на себе пальто, но скрылась девушка из поля зрения очень быстро. Американец стоял посреди номера в одном халате, как и всегда, но вид у него был не слишком-то расстроенный для человека, которого только что так грубо отшили. Но потом Соло взглянул на Илью таким странным тоскливым взглядом, что Курякин разом вспомнил все, что собирался сказать напарнику. Он осторожно шагнул в номер, прикрывая за собой дверь, и набрал в легкие побольше воздуха. — Послушай, Ковбой, не знаю уж, чем я тебя обидел, что ты так резко ушел, но мне правда жаль, — выпалил русский на одном дыхании, чтобы не успеть передумать. Для него извинения были чем-то действительно редким и непривычным. Последний раз подобные слова выскакивали из его рта еще в детстве, а теперь ему впервые хотелось самому это сказать. Хотелось избежать всей этой неловкой ситуации. — Ох, Большевик, — американец в два широких шага преодолел расстояние между ними, практически впечатываясь в стоящего в непонимании русского. — Ну что ж ты за олень-то такой северный, а? Только не бей меня сильно, — последние слова были произнесены практически шепотом. Пока Илья пытался быстро оценить ситуацию, чтобы понять, что произойдет в следующее мгновение, Наполеон уже обвил руками его шею, заставляя чуть склониться, и осторожно поцеловал. Неспешно и вдумчиво, словно делал это в первый раз в жизни. Курякин замер, словно мраморная статуя, пытаясь собрать в одну кучу те крупицы сознания, которые еще способны были здраво анализировать происходящее вокруг. К слову, их было не так уж и много. Первым и самым естественным желанием стало оттолкнуть американца от себя подальше, да еще и врезать для профилактики, чтобы неповадно было на советскую собственность посягать. Но что-то в душе предательски кольнуло, заставляя бешеный сердечный ритм понемногу замедляться, а руки осторожно опускаться на чужие бока. Наполеон словно погрузился с головой в масло, таким вязким и липким было каждое прикосновение. Первые мгновения дрожи ярости со стороны русского не нашли своего продолжения в рукоприкладстве, хотя и отвечать тот не спешил. Соло не знал, какие мысли сейчас вертятся в голове у его напарника, надеялся только, что ему дадут возможность все толком объяснить, а, возможно, даже поймут. Почувствовав, что поцелуй несколько затянулся, американец все же нашел в себе силы оторваться от тонкой линии чужих губ и чуть заглянуть в голубые глаза напротив. Илья выглядел странно, он все так же невинно хлопал своими пушистыми ресницами, словно пытаясь сморгнуть наваждение, при этом забавно морща нос. — Ты ведь не перепутал меня с той девушкой, которая выскочила из номера? — у русского в голове было столько вопросов. Ему хотелось знать, что все это значит, и как им теперь работать вместе после такого. А еще хотелось продолжения. И пусть подобное отрицалось правильным коммунистическим обществом, но сейчас они в Британии, а это довольно далеко. — Я несколько выше, чем она, даже будучи на каблуках. — Нет, не перепутал, — как можно более спокойно отозвался Наполеон, все еще не убирая рук с чужих плеч, борясь с желанием зарыться пальцами в короткие светлые волосы на чужом загривке. — Тебя невозможно ни с кем перепутать. — Тогда что все это значит? И почему это я олень? — Курякин насупился еще сильнее, чем обычно, сердито дыша и стараясь оценить шансы того, что его напарник спрятал где-то жучки, чтобы добыть на русского довольно щекотливый компромат. — Потому что в упор меня игнорировал все это время, изображая из себя мраморную статую, — кажется, все опасения отражались у Ильи на лице. Он вообще последнее время позволял себе быть открытым перед американцем непозволительно много, что было весьма на руку Наполеону, который был слишком жаден до чужих эмоций. — Тут нет никакого подвоха, я клянусь. Я просто сам хочу… Уже давно… — Соло выдохнул слова в приоткрытый от изумления рот напарника, который явно все еще не был готов к тому, чтобы до конца открыться человеку хотя бы дружески, не говоря уж о том, чтобы так резко перескочить из раздела «друзья» в раздел «любовники». Наверное, он просто слишком много времени провел вне «железного занавеса» и безнадежно размяк, поддаваясь тлетворному влиянию капиталистического мира вокруг. Потому что второй раз прикосновение горячих мужских губ было просто физически невозможно оставить без внимания. Наполеон действовал слишком уверенно, из-за чего русский немного терялся, но ничего не предпринимать ему не позволяли гордость и совесть. Илья лишь чуть-чуть разомкнул до этого плотно сжатые зубы и сразу ощутил тяжелый выдох, смешанный со стоном то ли благодарности, то ли облегчения — Курякин был не слишком силен в определении человеческих эмоций, за исключением страха. Язык Наполеона с жадностью скользнул в приоткрытый рот, не давая ни малейшей возможности отстраниться. Поцелуй длился еще дольше, чем предыдущий. Под конец русский даже неуверенно двинул губами, так до конца и не понимая, что ему хотелось сделать в ту самую секунду. Соло не напирал, стараясь сдержать свое всеобъемлющее желание покорить русскую вершину как можно быстрее. Растопить лед хотелось неимоверно сильно, но еще сильнее хотелось получить на все это согласие со стороны Ильи. — Слушай, я, наверное, тороплюсь слишком, — Наполеон не мог поверить, что приходится вести себя с мужчиной, который в состоянии свернуть ему шею одним легким движением, как с юной и наивной девушкой, которую он собирается затащить в постель. Большевик требовал особого подхода, в который явно не вписывались все эти розовые сопли и горы комплиментов. Нужно было действовать уверенно, но осторожно. — Но если ты позволишь, всего один раз, мне будет достаточно… — И как давно ты о подобном думаешь? Это же совсем неправильно… Думать о таком, — Илья все еще терялся в волнах ярких ощущений. Губы слегка опухли, сохраняя на себе тепло чужих прикосновений. Первая дрожь спала, возвращая телу подвижность и уверенность, но руки все так же лежали на чужих боках, находя это положение для себя весьма комфортным и успокаивающим. Ему нужны были ответы, хотя внутренний голос и детское любопытство подгоняли просто броситься в объятия в поисках новых ощущений. — Думаю, это все началось еще в Риме, возможно, даже до того, как мы были друг другу представлены официально, — трогательности этого момента могли бы позавидовать многие современные мелодрамы. Стоящие в полутемном номере мужчины, обнимающиеся и так доверительно смотрящие друг другу в глаза — такого у Наполеона не было ни с одной женщиной. Илья вел себя робко, даже слишком для своего возраста и роста, а сам Наполеон изо всех сил старался не спугнуть свою доверчивую добычу. — Слишком долго. А ведь я думал, что ты просто хочешь подружиться. А ты… — русский снова нахмурился. На гладком лбу выступила такая заметная морщинка, что Соло не смог удержаться и осторожно скользнул пальцем, стараясь ее разгладить. Илья не должен хмуриться, он должен улыбаться, хотя бы одними глазами. — Прости, Большевик. Кажется, я не был таким уж хорошим другом, — Наполеон слегка поджал губы, повторяя жест самого русского. Он уже мысленно практически смирился с тем, что ему откажут, попросят больше не приближаться и уйдут. Работать в такой обстановке станет настоящей пыткой: и если Илья через какое-то время досадный инцидент забудет, то для американца все их дальнейшее сотрудничество перерастет в один нескончаемый кошмар. — Ты им и не был никогда, Ковбой, — Курякин осторожно соскользнул ладонями ниже, касаясь чужой поясницы. Он прекрасно осознавал, что после подобного его мир и мироощущения навсегда изменятся. Но правда была в том, что впервые с момента его взросления хоть кто-то проявлял к нему такую невероятную заботу и трепетность, кто-то впервые относился к нему, как к чему-то весьма ценному. Путем этой нехитрой манипуляции мужчины оказались друг к другу еще ближе, так, что нос русского осторожно коснулся незакрепленных сейчас гелем кудрявых волос американца. — Такие мягкие… — Илья забавно поморщил нос, который от прикосновения с черными локонами резко начал чесаться. — Я могу подарить тебе такой же шампунь, — с придыханием прошептал Соло, замирая в столь интимных объятиях, а затем все же снова целуя. И в этот раз ему ответили полноценно, пускай и несколько неуверенно, все еще настороженно. Наполеон с наслаждением зарылся рукой в светлую шевелюру, притягивая мужчину к себе как можно теснее. Ему хотелось всего и сразу: скользить руками по горячей коже и терзать эти податливые губы, хотелось тереться о мужчину всем телом, совершенно не стесняясь своих животных позывов. — А что ты, собственно, хочешь делать? — тяжело дыша и теряясь в столь яростном напоре, спросил Илья, когда мужчины в очередной раз прервались на передышку. Мир тактильных эмоций он открывал для себя впервые, поэтому с жадностью впитывал каждое чужое прикосновение, пока не решаясь начать действовать самостоятельно, боясь попасть впросак. — Все, что ты мне позволишь… Пожалуйста… Я остановлюсь в любую секунду, если ты попросишь. Илья, мне это нужно… — наверное, так Наполеон Соло еще никого не упрашивал. Хотя все его пассии и не отличались особой несговорчивостью. Курякин все еще находился в смятении, все еще боролся с ворохом внутренних противоречий, а американцу просто отчаянно хотелось потереться о него своим уже давно оформившимся возбуждением. Вот только он не был уверен, что это окажет на русского должный эффект. Скорее — диаметрально противоположный. — Хорошо… Да, хорошо, — словно убеждая скорее самого себя, чем давая отмашку Соло, прошептал Илья, снова приникая к губам мужчины. На этом поле он уже более менее освоился и был теперь способен ответить на ту ласку, которая была ему самому предложена. Наполеон осторожно скользнул руками под полы чужой куртки, стремясь скинуть ее как можно быстрее, не разрывая при этом поцелуй. Курякин пусть и был недоволен тем, что ему пришлось убирать руки с чужой поясницы, но на ворчание времени не нашел, так как его рот все еще терзал язык американца. Соло избавил напарника от куртки и осторожно повел к постели, здраво рассудив, что так будет удобнее им обоим. Илья в его руках был послушен и доверчив, чем вызывал волны дрожи по всему телу. Оказавшись около горизонтальной мягкой поверхности, Наполеон осторожно опустился на край кровати, утягивая русского за собой. Он решил, что лучше не нависать сверху, а постараться быть в нижней позиции, дабы Илья чувствовал себя комфортно. Курякин полз за манящим его за собой Соло в самую глубь кровати, пока они не добрались до подушки. Ботинки русский скинул с себя на ходу, все никак не желая отлипать от таких желанных губ американца. Слишком непривычно и приятно было все это, поэтому добровольно отказываться от продолжения мужчина не спешил. Наполеон же скользнул руками по линии чужого пояса, осторожно выправляя черную водолазку, чтобы коснуться вожделенной кожи. Все приходилось делать на ощупь, так как русского настолько увлек поцелуй, что он совершенно не желал получать удовольствие никаким другим способом. Пользуясь этим, Соло задрал водолазку мужчины до самых ключиц и лишь потом наконец слегка отстранил его от себя. — Тише-тише, успеешь еще нацеловаться, — с легкой усмешкой шепнул напарнику американец, ловко скользя по покрывалу вниз, чтобы коснуться губами груди нависающего над ним Курякина. Мужчина медленно, растягивая удовольствие, принялся скользить губами по перекатывающимся под кожей литым мышцам груди, пальцами обводя кубики пресса, а затем добираясь до них и языком. Илья был недоволен тем, что поцелуи прекратились ровно до того момента, как он ощутил губы на своей груди. Прикосновения были изучающими и очень необычными. Наполеон пробовал каждый участок кожи с нескрываемым довольством, поглаживая и целуя, заставляя русского судорожно глотать и стараться твердо стоять на локтях, чтобы не завалиться на своего соблазнительного мучителя. Соло чутко улавливал все вибрации тела партнера. Он чувствовал, как дрожат от напряжения мышцы русского и в нужный момент начал вести языком от линии ремня вверх, по животу, а затем и груди. Курякина настолько поглотило это ощущение, что он с легкостью позволил уложить себя на бок и стянуть водолазку через голову, оставляя болтаться ее где-то на кистях. Язык скользнул выше. Там, где еще не бывал. Очертив влажную дорожку по чужой шее и чуть прихватив зубами беззащитный подрагивающий кадык, Наполеон снова добрался до губ русского, который все еще продолжал неверяще хлопать своими непростительно пушистыми светлыми ресницами. В этот раз Илья был уже более настойчив и жаден. Он не привык к такого рода удовольствиям, так что даже столь легкие прикосновения со стороны Соло отдавались довольно сильным возбуждением по всему телу. Поцелуй получился уже совершенно равноправным и жадным, а руки русский запустил под ткань халата напарника, оглаживая его грудь, привыкая к непривычным тактильным ощущениям. Робость оказалось перебороть несколько сложнее, чем он рассчитывал. Мужчине постоянно казалось, что он делает что-то не так, но он старался не подавать виду. Вот только Наполеон прекрасно чувствовал неуверенность и волнение, исходящие от напарника. И пусть Илья с превеликой охотой касался его самого, но он явно не был уверен, приносят ли эти прикосновения столько же удовольствия, сколько дарит ему Соло. Американцу вся эта медвежья неуклюжесть сильно нравилась. Его гладили весьма жадно, с напором и огромным энтузиазмом. Чем ниже продвигались изучающие ладони русского, тем тяжелее было мужчине оставаться беспристрастным, концентрируясь на удовольствии партнера. Илья добрался до пояса халата, который и так уже весь перекрутился, и решил, что он уже готов избавить американца от этого предмета гардероба. Он, разумеется, уже несколько раз видел своего напарника обнаженным, пускай и частично, но никогда не задумывался о том, что между ними происходило теперь. Узел не желал поддаваться с первого раза, поэтому русский так увлекся, что не сразу услышал приглушенный стон совсем рядом со своим ухом. Наполеону активность Курякина пришлась по душе, тем более, что пояс неудобно впивался в живот, о который, в свою очередь, терлась напряженная головка. Но Илья несколько переусердствовал, пока возился с поясом, постоянно задевая это самую чувствительную часть чужого тела. Прикосновения были мимолетными, но даже их было достаточно, чтобы Соло на некоторое время потерял контроль над собой и тихо застонал от удовольствия. Курякин замер от чужого стона, словно это был хрип боли. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, почему американец мелко дрожит всем телом, тяжело и прерывисто дыша ему в изгиб шеи. Информация смутила русского настолько, что он поспешно отдернул руки и покраснел, как помидор, вновь теряясь. Все же он совершенно неуклюжий. — Прости, я не хотел, — пытаясь побороть возникшую обоюдную неловкость, Илья осторожно коснулся чужого виска нежным поцелуем, стремясь вымолить прощение за такой свой не самый изящный жест. В ответ на это мужчина кожей ощутил легкий смешок и успокаивающий нежный поцелуй в ключицу. — Все нормально, Большевик. Не нужно быть таким зажатым, ты не на экзамене, — как можно более ровным тоном прошептал американец, хотя ему до смерти хотелось просто ощутить эти исследующие голодные пальцы на своем члене еще раз. От напряжения начинало звенеть в ушах, а отпускать русского совершенно не хотелось. — Я ничего не имею против твоего изучения меня. Это нормально, — глубоко вдохнув, Соло откинулся на спину и закинул руки себе за голову, давая понять, что он готов поработать живым экспонатом. Илье пришлось тяжело сглотнуть неожиданно вязкую слюну, окидывая взглядом представшее перед ним тело, уже практически полностью обнаженное из-за их копошения. В собственных штанах становилось невыносимо тесно, так что Курякин расстегнул пуговицу и потянул за собачку ширинки, однако от самого предмета гардероба избавляться не спешил. Он снова навис над Соло, осторожно касаясь губами всего того, что до этого изучал пальцами, а ладони опустил на дурацкий пояс халата, который не желал поддаваться. Вслепую получалось не так уж и просто, узел сильно затянулся, что бесило Илью все сильнее. Наконец, подражая движения Наполеона, Курякин добрался поцелуями до чужого таза и смог справиться с дурацкой тряпкой. Шелк мягко сполз по коже на кровать, оголяя тело целиком. Соло сверху шумно выдохнул, чуть прогибаясь в пояснице и аккуратно покачивая бедрами из стороны в сторону. Илья замер, уставившись на чужой эрегированный член, словно ребенок в магазине — на дорогую игрушку. Он находился совсем близко, словно загипнотизированный, дразня и без того измученную плоть горячим дыханием. — Большевик, — тихо позвал Наполеон, для которого все это зрелище в районе своего паха было сродни мощному афродизиаку. — Если не хочешь, то можешь просто пока его оставить. Это слишком. — Тебе больно. Забыл, что у меня такой же, и я знаю, каково это? — кажется, при попытке пойти на попятную Наполеон только разжег огонь упрямства в русском. Взгляд блондина стал более уверенным и спокойным. В конце концов, это всего лишь член, такой же как у него самого. Он точно знает, как с ним нужно обращаться. Тяжело и шумно выдохнув, Илья провел своим языком по ладони и бросил короткий взгляд наверх, где Наполеон смотрел на него, чуть прикусив губу от накатывающих волн удовольствия. — Не смотри, — почему-то все еще было неловко именно от чужого взгляда, хотя сами действия должны были вызывать в голове стойкое отторжение. Соло картинно закатил глаза на эту просьбу. Мол: ну что за невинное создание, до сих пор краснеющее, они ведь уже зашли так далеко, но послушно поднял взгляд на потолок. И не смог сдержать стона облегчения, когда чужая сильная ладонь обхватила его член, несильно сжимая и делая пробное движение вверх-вниз. Кажется, эта реакция пришлась юному исследователю Илье Курякину по вкусу, потому что движение повторилось с большей уверенностью, а большой палец скользнул по раскрытой головке, размазывая предэякулят. Дальше все пошло очень легко и быстро. Соло все же осторожно подсматривал за тем, как русский трепетно его сжимает в своей ладони, как с нескрываемым любопытством изучает реакцию органа на каждый свой жест, каждое прикосновение. Зная, что нравится ему самому, русский проделывал то же самое с чужим членом, периодически переключаясь на отяжелевшую мошонку. Наполеон даже не успел толком предупредить напарника о скорой разрядке, когда член задрожал и вязкие соленые капли выплеснулись на чужие пальцы и его собственный живот, а бедра дернулись в неконтролируемом порыве, чтобы продлить момент удовольствия. — Ох, прости… Я не думал, что… — стараясь справиться со сбитым дыханием, отозвался американец, но замолчал, с удивлением уставившись на русского, который все так же лежал между его ног и растирал между своих пальцев капли семени, словно химик в лаборатории. Такой живой, неподдельный детский интерес немедленно натолкнул американца на мысль о том, что Курякин, возможно, и с женщиной-то никогда не был толком, раз все такие, вполне естественные реакции тела воспринимались им с небывалым восторгом. — Наполеон, — хрипло выдохнул Илья, все еще не до конца понимая, как ему удалось так просто довести напарника до финиша. Единственное правдоподобное объяснение, которое приходило на ум, сводилось к тому, что Соло хотел его настолько сильно, что все их предшествующие игры завели мужчину так, что пик наслаждения был достигнут с помощью лишь легкой стимуляции. В этот самый момент русский наконец полностью осознал все то желание, которое крутилось внутри его напарника бешеной лисицей и стремилось вырваться наружу на протяжении уже практически полугода. — Как далеко ты хотел зайти в самом начале? — Как можно дальше и еще несколько шагов, — превозмогая разом накатившую леность, американец принял сидячее положение, прихватывая лежащие в тумбочке салфетки. Он ловко перехватил испачканную руку Ильи и принялся вытирать его пальцы. Не то чтобы его напрягал тот факт, что мужчина с таким неподдельным интересом изучает его сперму, но все же представлял он себе зажатого, погрязшего в комплексах Курякина немного иначе. Сейчас же его любознательность откровенно подкупала, пусть и смотрелось все вкупе весьма комично. — Ложись, тебе тоже не помешает разрядка. Русский насупился, словно его отчитали за плохое поведение, но послушно перебрался выше и устроился поудобнее. Наполеон только улыбнулся, целуя недовольного любовника в кончик носа, а затем переходя к губам, попутно стягивая совершенно лишние штаны и белье. На поцелуй Илья ответил с большой охотой, снова возвращаясь в свою зону комфорта. Соло пришлось уделить губам напарника некоторое время, изучая его член только посредством тактильных ощущений. И это его нисколько не разочаровывало. Наконец оказавшись снизу, американец довольно облизнулся, зная, что русский безотрывно за ним наблюдает, а просить отвернуться было как-то неловко. Нельзя лишать любознательного внутреннего ребенка Ильи такого интересного зрелища. Курякин весь подобрался и резко вскинул руки к изголовью, когда почувствовал и увидел, как головка его члена скрывается в чужом рту. Все это казалось совершенно нереальным и фантастическим, поэтому мужчина шокировано уставился себе между ног, не в силах выдавить из себя ни слова. Наполеону оставалось лишь чувствовать дрожь во всем сильном теле под ним, стараясь держать чужие бедра на месте. Такая ласка, возможно, была испытана русским впервые. Соло сильно сомневался, что в СССР Курякин смог зайти с какой-то девушкой так далеко. Он вообще теперь предполагал, что Илья невиннее утренней росы альпийских лугов. Первый стон прогремел в комнате, словно набат церковных колоколов. Наполеону этот звук пришелся по душе, поэтому он снова втянул щеки, создавая во рту некое подобие вакуума, опираясь только на одну руку, чтобы второй скользнуть по поджавшейся мошонке русского. Илья сверху был похож на обезумевшее от удовольствия животное. Он то и дело вздрагивал всем телом, безостановочно вертя головой в разные стороны и кусая собственные губы. Сомнений не было — ему нравилось, причем безумно, до цветных кругов перед глазами. Конец был близок и легко предсказуем. Наполеон с удовольствием смотрел, как вязкие капли выстреливают на подтянутый живот русского, который, кажется, от переполнявшего его чувства восторга был готов сделать мостик. — Это было… Ты, — кажется, все это сильно затормаживало и без того медленную соображалку русского, который все еще переживал окативший его с головой оргазм, пока Соло легко избавил чужую кожу от вязкой жидкости с помощью салфеток. Илья не знал, как реагировать на подобное. В первые минуты ему казалось, что сейчас в номер ворвутся агенты КГБ и уволокут его прямиком на расстрел без всякого суда. Но, черт возьми, этот божественный рот того стоил. Курякину не было бы даже обидно за такую глупую смерть. — Мы можем прерваться для первого раза, а можем — продолжить, — заговорщически прошептал американец на ухо своему робкому коллеге. Ему, без всякого сомнения, хотелось еще. А габариты русского в боевом состоянии навевали мысль о том, что при удачном стечении обстоятельств завтра у Соло будет ныть задница. И это определенно того стоило. У Ильи горели щеки, а дыхание было глубоким и тяжелым, словно он только что пробежал марафон. — Под продолжением ты имеешь в виду… — русский замялся, стараясь побороть разом все свои предрассудки касательно постели, которые были заботливо вбиты в его светлую невинную головушку политикой правящей партии. Наполеон в этом плане был весьма более раскрепощен, а русскому было до жути интересно, тем более, что он уже прошел точку невозврата. Для его начальства не было разницы между поцелуем и полноценным действом. Особенно, с американцем. — Секс, проникновение, соитие, трах, перепих, ебля… Могу еще найти какой-то синоним, — Соло даже несколько забыл о том, что Курякин в этом деле совершенно невинен и неопытен. Уж очень сильно ему хотелось соблазнить правильного русского на всякие грязные непристойности, утянуть к себе на дно удовольствий и похоти. — А… как вообще… я же… — никогда за годы службы Илья не чувствовал себя таким беспомощным и неосведомленным. Разумеется, он представлял себе, как должно выглядеть это действо между мужчинами. В теории. И, разумеется, он о таком и не думал никогда. Не смел. Сейчас же все это было реальнее некуда, а решение требовалось принять быстро. Наполеон просто швырнул его лицом в этот вихрь удовольствий и ощущений, придерживая за руку и утягивая глубже. — Я все сделаю за тебя, покажу, как нужно… — для того, чтобы русский хоть немного успокоился и смог самостоятельно справиться со своей паникой, Соло снова припал к чужим губам, которые тоже можно было использовать в качестве рычага давления. Поцелуи Илье нравились, так что их американец намеревался использовать при каждом удобном случае. — Я не хочу быть просто безучастным наблюдателем, — детская непосредственность в своем апогее. К такому вообще было сложно относиться серьезно. Еще с утра Курякин думал о том, что американец навязывает ему свою дружбу, чтобы выкрасть какие-то секреты, а теперь же он лежит в чужой постели, обнаженный, и, кажется, от влажных поцелуев и мимолетных поглаживаний у него снова начинает вставать. — Не будешь, Илюша, конечно нет, — гипнотизируя свои глубоким тембром голоса, ворковал американец на ухо практически павшего русского гарнизона. — Можешь все делать сам, я буду только направлять. Можешь смотреть, сколько влезет, — кажется, это было похоже на рык. Определенно, на мгновение Наполеону показалось, что он лежит в одной постели отнюдь не с человеком. Курякин дернулся вперед, вжимая напарника в постель и жадно целуя, резво скользя руками по всему, до чего он был в состоянии дотянуться. Такой поразительной силы напор выбил американца из колеи на полминуты, а затем мужчина с готовностью вскинул бедра, чуть расставляя ноги в стороны. — Я сочту это за согласие, да? — Наполеон скользнул рукой в тумбочку, извлекая оттуда смазку и пару пачек презервативов. Все это давалось с большим трудом, так как русский совершенно не желал помогать, а поцелуи в районе уха вызывали волны дрожи во всем теле. Илья слишком быстро учился и осваивал новые знания, не стесняясь применять их на практике. Соло вскрыл пачку зубами, как можно быстрее раскатывая прозрачный латекс по пальцам. Теперь настала его очередь чувствовать себя неуверенно. Все же во время столь интимной подготовки мужчина обычно был один. Размазав достаточное количество вязкой субстанции, американец завел руку за спину, чтобы не перегораживать Курякину обзор. Илья завороженно следил за всем происходящим, забыв о том, что было бы не лишним продолжать гладить чужое тело. Пальцы с едва различимым хлюпаньем скользили внутри Наполеона. Там, где им было совсем не место. Хотя с этим утверждением можно было легко поспорить. Достаточно было взглянуть на лицо американца, который заметно краснел, прикусив губу, чтобы заглушить собственные стоны нетерпения. Кажется, это было весьма приятно. Наполеон напряженно лежал, истязая собственное терпение, которое уже било через край. Хотя не было ничего удивительного в том, что основное действо Илья оценивает несколько дольше, чем все произошедшее ранее. На самом деле было грех жаловаться еще с того момента, как Курякин попросту его не избил за их первый поцелуй, который легко мог стоить американцу парочки зубов и носа. Но чем дальше все шло, тем большего хотелось. После нескольких минут бездействия детское любопытство все же перебороло брезгливость, а налившийся кровью член американца явственно давал понять, что естественное просто не может быть безобразным. Эрекцию имитировать весьма сложно, разве что Наполеон не был настолько искусным лжецом, что мог обманывать собственное тело. Илья перехватил чужие пальцы за основание, осторожно пробуя контролировать их движения. Было интересно, невероятно ново и возбуждающе. Соло сверху издал уж больно громкий стон, подчиняясь заданному Ильей ритму. Американец чувствовал, что сейчас он на верном пути. Еще немного, и русский созреет. Он и правда созрел. Пальцы лишились латексной оболочки, а сама кисть была отведена в сторону. Соло не придумал ничего лучше, чем закинуть ноги русскому на плечи, когда тот скользнул уже собственными пальцами в разработанный вход. А дальше все пошло коту под хвост. Уж слишком был силен дух авантюризма у Курякина. Он сначала повторял движения самого американца в точности, привыкая к ощущению легкого давления вокруг. После начал ввинчивать пальцы, очевидно действуя по наитию, но Наполеон был уже просто не в состоянии молчаливо реагировать на все эти поползновения. Мужчина застонал в голос, сильнее разводя собственные бедра руками и чуть подаваясь назад. — Большевик… Ножницы… — терпение было на исходе, а значит следовало ускорить подготовку до масштабов советской пятилетки за полгода. Илья послушно воспроизвел движение, которое от него требовали, упиваясь такими бесстыдными реакциями чужого тела. Ему определенно нравилось, как видавший виды американец беспомощно бьется в его руках, умоляя продолжать. Пускай и только взглядом. — Вот так хорошо… когда будешь готов… — Наполеон хотел было проинформировать эту двухметровую невинность о том, что, кажется, уже готов чувствовать в себе чужой член, когда Курякин, совершенно случайно, своими неимоверно длинными пальцами дотянулся до того самого места. Американца подкинуло вверх всем телом, а с губ слетел невыносимо протяжный и пошлый стон, который он редко слышал даже от своих любовниц, заставляющий краснеть от собственной несдержанности. — Ого… Ковбой… Вот это эквилибристика, — не сдержал восторженного восклицания русский, лицо которого и не думало выбираться из пурпурно-алой гаммы. Пальцами он вновь нащупал странное место, убеждаясь в том, что именно прикосновение к нему вызвало этот невероятный кульбит напарника на постели. Собственный член предательски ныл, не давая до конца насладиться чужими реакциями. Илье еще столько всего хотелось потрогать и изучить. Его интерес разгорался все сильнее с каждым приглушенным вздохом американца. Наполеон судорожно ловил ртом воздух, в ушах стучала кровь. Он потерял контроль над ситуацией в момент, когда русский так восторженно отозвался о его гибкости, а затем повторил прикосновение к простате. Этой чертовой точке удовольствия, до которой ранее ни один из его немногочисленных любовников не добирался. Пульсации во всем теле постепенно затухали, возвращая сознание в более-менее приемлемое состояние. А потом случилось то самое, ради чего все это и затевалось. Соло был так поглощен невероятным ощущением, что не сразу осознал, в какой момент пальцы русского заменил самый настоящий русский член. Обтянутый в новый презерватив, он пристроился к сокращающемуся сфинктеру, слегка надавливая и проверяя сопротивление мышц. Которого и не было. Разработанный анус раскрывался охотно при малейшем давлении. Илья очень медленно проникал внутрь, прислушиваясь к собственным ощущениям. Наполеон тяжело выдохнул, чувствуя, как его распирает изнутри. Никакие пальцы не сравнятся с этим размером. Хорошо, что возбуждение било через край, иначе могло бы быть болезненно. Курякин продвигался с неспешностью и неотвратимостью советского танка, пока не вошел целиком, чувствуя вокруг собственной плоти горячее пульсирующее нутро любовника. — Ковбой… Это уж слишком… Я не смогу долго… Слишком тесно, — натужно сопя, выдавил из себя смущающийся Курякин, на пробу начиная двигаться мелкими фрикциями, закусив губу от напряжения. — Смеешься что ли? — американец перехватил собственный член у основания, пережимая его, чтобы не допустить уж слишком быстрой разрядки. — Я уже не могу держаться. Просто двигайся, черт возьми. Не жалей только. Я не хрустальный. Собственная развязность настораживала. Подобного американец давно за собой не замечал. Со всеми своими любовницами даже в моменты пошлых бесед он не пересекал черту, скорее завлекая и распаляя разговорами, а не откровенно умоляя трахать себя в раскрытую дырку до белых кругов перед глазами. И если Илья сделает все именно так: несдержанно, грубо, по-подростковому неумело, то это определенно будет самый фееричный оргазм в жизни Наполеона. Илья весь напрягся, ловя поплывшим взглядом эмоции лежащего под ним мужчины. Ему хотелось сразу же и много, а еще хотелось проверить все возможные варианты. Он просто не мог прямо вот так просто все закончить. Нужно было удовлетворить свое любопытство еще хоть немного. А потом уже надеяться, что Соло его не прогонит, а позволит изучать и дальше. Все же это было невероятно увлекательно и ново. Русский дернулся назад, выходя из тесного отверстия целиком, наблюдая, как мышцы повторяют каждую вену его собственной плоти. Затем он так же легко, как и в первый раз, толкнулся обратно, входя снова целиком. Наполеон сверху уже практически начинал материть его на чем свет стоит, ерзая задницей на постели, дразня своим телом. Илья только облизнулся, ощущая, как робость и неуверенность пропадают, давая дорогу новому виду голода. Он начал двигаться неспешно, постепенно наращивая темп. Сильное тело под ним призывно выгибалось, а сам американец тихо скулил, прося быстрее, жестче и резче. Пришлось подчиниться, ведь удовольствие от процесса должны были получать оба. Такой легкий спринт быстро довел обоих до финиша. Соло повалил на себя любовника, обхватывая его за плечи и пачкая животы обоих, а сам Курякин еще пару раз дернулся, блаженно прикрывая глаза и несясь в водоворот нового оргазма, чувствуя, как пульсирует все нутро американца, сжимая его в себе. Кровать и не думала остывать, хоть оба мужчины лежали на ней спокойно уже без малого пять минут, все еще не решаясь ничего сказать. Презерватив отправился в ведро, а сам Илья переместился на спину рядом с американцем, который лежал все в такой же откровенной позе, не считая нужным хотя бы свести ноги. — Знаешь, Большевик, это ведь только один из возможных сценариев, — охрипший от стонов и вскриков голос Наполеона все так же завораживал и манил. — А сколько их всего? — леность пересилила дух неудержимого исследователя. Илья был готов учиться еще, постигать что-то новое, особенно в столь приятной сфере плотских утех. Только чуть позже, когда выспится. — Бесчисленное множество… — неопределенно отозвался американец, счищая остатки засохшей спермы со своего живота. Пойти в душ он сейчас физически не мог себя заставить. Все тело было каким-то ватным, ни на что не способным. — Например? — Курякин перекатился на бок, осторожно касаясь пальцами чужой мерно вздымающейся грудной клетки. Напряжение медленно отступало, между мужчинами зарождалась привязанность совершенно иного рода. — Хм… Ну скажем… Если есть риск быть пойманным за этим занятием, все становится в разы интереснее. Можно делать это стоя, сидя, даже на весу, хотя я не уверен, что ты физически настолько силен… — Не загадывай, Ковбой, — оскорбленно фыркнул Илья, который не желал, чтобы в его физической подготовке кто-либо сомневался, даже если дело касается секса. — Возможно, когда-нибудь и я смогу тебя чем-то удивить.