ЭННИ
Хорошо обученные лошади тянули повозку по выложенному мелким гравием двору Тренировочного центра. Из-за рёва толпы я не слышала своих мыслей, но чувствовала сердце, чьё гулкое биение, казалось, заставляло рёбра дрожать. Моим единственным ориентиром в этой веренице звуков и цветов стала парочка Троек из повозки впереди, с головы до ног обмотанная проволокой с маленькими светящимися лампочками. Под проволокой ничего не было, поэтому я, жутко потея в своём платье, всё же мысленно благодарю мистера Стайнэма за прикрытые ягодицы. Задержать на чём-то взгляд очень тяжело — лошади двигаются медленно, но одежда зрителей на трибунах сливается в один разномастный комок, а президентская трибуна, украшенная гигантским флагом Панема, слишком далеко, чтобы что-то разглядеть. Аспен положил руку мне на плечо, и я, вздрогнув от неожиданности, ещё крепче обхватила руками ручку безопасности. Вывалиться из повозки у меня бы вряд ли получилось, но испытывать своё везение не хотелось, поэтому я не убираю рук с перекладины даже когда понимаю, что происходит с моим плечом. Мегз приказала нам быть очаровательными и открытыми толпе, но из нашей пары лишь Аспен усвоил урок — не смотря в мою сторону, он преувеличенно восхищённо осматривает трибуны и широко улыбается, будто каждый зритель был его личным гостем. Моё лицо мелькнуло на большом экране, приделанном над трибуной, но узнала я себя не сразу — бешеные, как у затравленного животного, глаза и алые губы на бледном из-за пудры лице делали из меня манекен. Я не была человеком, лишь идеальным образом, о котором можно фантазировать, — он не ответит и не скажет «нет», он же кукла. Дорогая, ценная, любимая, но всё же кукла. Им такое и правда нравится? Рука Аспена до боли сжала моё плечо. Это была команда гавкать. Бетон, гравий, бетон, скачущие на трибунах зрители, цветы, летящие в трибутов, бетон. Это всё было сном или представлением, никакой разницы. Мы все мертвы, мы все замерли во времени, мы все играем. Я подняла руку, и кристаллики на моём платье играючи затряслись. Нет ничего плохого в игре. Если они хотят, я с лёгкостью усвою любое правило. Хватка Аспена ослабла. Выискивая лица в толпе, я повторяла их восторженную мимику и улыбки, махала то налево, то направо, будто действительно была рада быть здесь. Держась одной рукой за страховочную ручку, Аспен периодически убирал вторую с моего плеча, чтобы поприветствовать толпу, но она всегда возвращалась обратно, чтобы показать — я здесь, я контролирую. Дорога от Тренировочного центра до президентской трибуны заняла всего минуты две, но этот путь совершенно меня вымотал. Когда карета Двенадцатых с вымазанными углём трибутами заняла пустое место в центре второй линии, а над площадью повисла тишина в ожидании президентской речи, я с трудом отлепила ладонь от колесницы. Пальцы бесконтрольно тряслись и не могли зафиксироваться хоть в каком-то положении, а вторая рука, хоть и вела себя спокойно, но будто не хотела меня слушаться, став тяжёлой, неподатливой, чужой. Мои мысли путались и ускользали. Они приказывали то улыбаться, то уважительно выпрямиться и направить взор на балкон. Игра продолжается? Почему никто не сказал, как я должна себя вести? Аспен убрал руку с моего плеча и прошептал: — Спрячь от камер, они повсюду. Я обхватила предательски дрожащую ладонь второй рукой, но ситуация лишь стала хуже — беспокойство передалось и ей. На трибуну вышел президент, и Аспен, воспользовавшись занятостью камер, обхватил мою ладонь своей и крепко сжал пальцы: — Не дёргайся! Я глубоко вдохнула и напрягла мышцы рук. Это немного помогло, хотя нервозность никуда не ушла. Президент читал свои карточки. Меня нисколько не взволновало его появление. Числа, идеи, слова, назидания, предупреждения. Что это могло значить для меня? Пустота. Я покосилась на Аспена. Он увлечённо слушал Сноу, будто действительно понимал, зачем мы здесь. Наверное, мне тоже стоило послушать. У лошадей так красиво заплетены косички на хвостах. Поскорее бы всё закончилось, и я могла пойти поспать в свою новую кровать. Надо обязательно рассказать Марлин про смешное недоразумение с розовыми шариками в поезде. Я слишком устала. Зачем ему роза? Из больших динамиков у трибун загремел гимн, и я дёрнулась всем телом. Грузной мелодии вторило президентское: «И пусть удача всегда будет с вами!».ФИННИК
— Не замечательно, но и не ужасно. Пожалуй, у нас даже есть повод выпить шампанского! — Рэмза подозвал официанта из банкетной зоны, буквально пару минут назад возникшей у большого телевизора, где крупным планом показывали президента. Мэгги безразлично пожала плечами — когда вернутся трибуты, на нижний этаж Центра запустят прессу, так что ей не стоит пить, а вот Цимбелин согласно закивала, словно шампанское было единственной причиной её присутствия здесь. — Давай, — я не сводил глаз с телевизора. Мерзкая рожа. Интересно, остальные на трибуне ощущали исходящее от него кровавое зловоние? Судя по моему опыту, весьма и весьма отчётливо. Стилист раздал всем бокалы и, передавая мой, сморщился и поправил воротничок моей двухдневной рубашки. Профессионально, нежели заботливо. Речь в этом году стандартная — чествование воинах, напоминание об ошибках прошлого, назидания и наставления о будущем, которого, как я надеялся, он не увидит. Много лишних слов. Видел ли он своими глазами арену? Кто-то из его приближённых кретинов наверняка был готов поделиться информацией, и мне предстояло это проверить. Рэмза с помощниками и Цимбелин, потерявшие всякий интерес к происходящему из-за смещения фокуса на президента, отошли к столам, бурно обсуждая наряды игроков. Наблюдать за ситуацией остались только мы с Мэгги. Кареты двинулись в сторону Тренировочного центра. Камеры продолжали следовать за трибутами, но Энни и Аспен были обделены их вниманием — крупные планы получали лишь Первые и Вторые. Я тронул Мегз за плечо и, наклонившись, шепнул: — Плохой знак. Она кивнула и сложила руки на груди: — Да уж, ничего хорошего. Первым и Вторым всегда было больше внимания, но немного и нам перепадало, особенно вам с Роном, но я не представляю, как работать с таким вялым откликом. Откатимся на уровень Десятого или Одиннадцатого, им вообще редкие крохи перепадают от толстосумов, возомнивших себя праведниками и благодетелями. — Думаешь, переборщили с костюмами? Слишком чистенькие и вылизанные? Мегз покачала головой: — Да нет, зрителям всё равно. Блестит и ладно. Сегодня за завтраком прочитала парочку газет, никаких ярких сплетен или новостей. Провал на нашей Жатве тоже не особенно кому-то интересен. Ты уже говорил с Кашмирой и Блеском? Они что-то решили насчёт тактики? — Нет, узнаю во вторник на вечеринке в честь открытия сезона. Ты не едешь? Мэгги поморщилась: — Нет. — Уже третий год пропускаешь, они обижаются. — Ну, скажи, что у меня радикулит. Или понос. И вообще, пусть до моих лет доживут со своими-то вечеринками, а уже потом обижаются. — Справедливо. Первые кареты появились в подземном этаже Центра, и картинка на телевизоре сменилась крупными планами корчащихся от восторга зрителей. Яркие всполохи тканей сопровождалась радостными воплями всеми любимого Цезаря: «Захватывающий старт сезона! Невероятная радость видеть столь юных и амбициозных игроков, которые, я уверен, ещё удивят нас! Кто же из них имеет высший шанс на победу? Взглянем на ставки!». Я сразу отвернулся от экрана, где появилось несколько таблиц. Смотреть на них сейчас смысла не было. Краем глаза я наблюдал за Мэгги, решившей взглянуть на правдивое положение дел. По опущенным плечам я понял, что ситуация — дрянь. Аспен первым спрыгнул из повозки и побежал в нашу сторону, громко распыляя энтузиазм во все стороны: — Это было просто потрясающе! Вы видели?! У меня так стучит сердце, будто выпрыгнет из груди сейчас! Он пронёсся мимо меня и затормозил на каблуках напротив Мегз, что-то быстро рассказывая. Энни замешкалась, собирая в охапку длинную юбку. Вид у неё был растерянный, будто пришибленный. Ткань то и дело выскальзывала из рук, так что всю работу приходилось делать заново. Я передал бокал с нетронутым шампанским Мэгги и подошёл к повозке. Энни подняла глаза и, увидев меня, улыбнулась: — Мне никак… Сейчас подойду к вам. Не спрашивая разрешения, я обхватил её за ноги и закинул себе на плечо. Она была лёгкая и хрупкая, словно новорожденный цыплёнок — нажми чуть сильнее, и косточка на бедре попросту треснет. Испуганно пискнув, Энни вцепилась в ткань моей рубашки на спине и крепко держалась, пока не оказалась на полу. Она нервно улыбнулась и присела на пол, собирая ткань юбки уже там. — Спасибо! Я присел рядом, соображая, каким образом три метра ткани не намотались на колесо и не утащили Энни на гравий под копыта следующей колесницы. — Порядок? — Да-да, всё нормально, юбка мешает, всё никак не пойму, что нужно делать с ней. Собрав ткань, уже ставшую серой от пыли, девушка поднялась, улыбкой приглашая меня сделать то же самое. Не обращая на нас внимания, Аспен продолжал делиться с Мэгги впечатлениями, даже когда всё внимание женщины сосредоточилось на подошедшей Энни. Сжав её плечо, Мегз ободряюще улыбнулась, продолжая автоматически кивать на слова трибута: — Сейчас придут фотографы из газет, так что нужно сделать пару фото, а потом пойдём отдыхать, хорошо? — Разумеется, я буду делать всё, что скажете. — Вот и замечательно, хороший настрой! — подошедший с новой порцией выпивки стилист вручил Энни бокал, изнутри облепленный маленькими пузырьками. Аспен быстро осушил свой, и я поморщился, вспоминая ощущение распирания от наспех проглоченного игристого. В этом парнишке была какая-то жадность. Жадность до внимания, ощущений, эмоций. С такими людьми невероятно сложно договариваться — полумеры в их понимании не существует, поэтому они предпочитают либо давить до предела, либо не соваться вовсе. — Что это с тобой? — продолжая припудривать лицо в ожидании фотографов, Цимбелин пихнула Энни локтём. Руки девушки тряслись, будто держали не лёгкую стекляшку с напитком, а кусок бетона. Энни уставилась на дно бокала, словно пыталась одной сильной мысли заставить его прекратить оказывать давление на ладонь. — Всё в порядке, просто немного устала, сейчас пройдёт. Я забрал из её руки бокал и передал Мэгги, вопреки своей капитолийской роли ставшей хранительницей алкоголя, и, чтобы немного унять дрожь, обхватил ладонь Энни своей. Она была влажная и холодная, будто снег. Аспен что-то шепнул Мэгги на ухо, и женщина, подняв брови, сказала: — Финник, отведи её наверх. Мисс Кресте нужно хорошо отдохнуть, сегодня был сложный день. — Нет! Все стоят на месте и ждут фотографов! — зажав в руке карандаш для губ, словно готовясь воткнуть его мне в глаз, Цимбелин злобно уставилась на меня. Я перевёл взгляд на прочих трибутов, мирно поглощавших бутерброды и конфеты с фуршетных столов, и вернул его на Энни, бледной то ли из-за пудры, то ли от страха. Оставлять её здесь было бы даже опасно — с фотографами будут репортёры, а репортёры начнут задавать вопросы, из-за которых девушка начнёт нервничать ещё сильнее. Что бы мальчишка не сказал Мэгги, она и сама видела ситуацию, а значит, я мог не переживать о правильности решения. К тому же мне было жаль её, и это, к моему же удивлению, играло решающую роль: — Им хватит и тебя, ты же сегодня такая красивая во всём этом… Зелёном кружеве? Что бы это ни было, выглядит потрясающе. Пойдём, — я потянул Энни к выходу. — Ты не имеешь права! — поросячий визг Цимбелин наверняка услышали в трёх кварталах от Центра. — Я останусь, всё нормально, — Энни сжала мою руку, передавая свой тремор через кончики пальцев. — Нет, ты скоро упадёшь в обморок. Приложив палец к губам, я запретил любое сопротивление и насильно повёл девушку к внутрь Тренировочного Центра. — Ублюдок! — ярко-алые губы Цимбелин выплюнули оскорбление с таким напором, будто имели хоть какое-то значение, кроме простого факта своей правдивости. Я трижды споткнулся о длинную юбку Энни, пока вёл её по коридорам под руку, поэтому, нажав на кнопку вызова лифта, облокотил девушку на стену и присел на корточки. Ткань легко треснула под моими пальцами. — Финник, что ты делаешь? Прекрати, нас накажут! — Оторву всё лишнее, чтобы ты не упала. Ну или я. Честно говоря, нас накажут, если ты разобьёшь себе голову, споткнувшись о подол, так что вся эта ткань в сравнении с тем не стоит ничего. — Получается, нам можно вообще всё, что хочется? Я отбросил подол прямо на пол и непонимающе уставился на колени девушки, будто они могли дать ответ. Разумеется, нельзя. Нам нельзя вообще ничего. — Практически. Лжец. Лжец. Лжец. Коридоры Центра пусты. Безгласый с нашего этажа, чьей работой была встреча гостей у лифта, мирно читал какую-то книгу, развалившись на диванчике. Он вскочил, испуганно пряча её за спиной, поэтому я, чтобы не портить и без того сложное существование бедолаги, закрыл рот на «замок» и выбросил ключик. Энни еле передвигала ногами даже без огромного клубка ткани за спиной, поэтому я обнял её рукой за талию, приняв на себя добрую долю её веса. — Финник? — Ммм? — А ведь они сейчас начнут искать союзников, а моих фото даже в газетах не будет, верно? — Не переживай об этом. — Верно или нет? Я нахмурился: — Верно. — Понятно. — Не думай об этом, ладно? Сейчас я уложу тебя в постель и вызову врача, а с остальным будем разбираться уже завтра, договорились? — Не надо врача, о чём ты? Я просто полежу, и всё пройдёт! — Надо, тебя трясёт, будто в морозильнике. — Я устала, вот и весь разговор, не нужно переживать. Я промычал что-то утвердительное, но остался при своём мнении — врач будет. — Финник? — Ммм? — А почему… Почему они все голые? — Что? Кто голый? — Трибуты остальные, почему они раздетые? Кто-то в одной краске, кто-то в проволоке с лампочками. В Капитолии так много денег, — Энни понизила голос и вытянула шею, чтобы шепнуть мне на ухо, — да и все зрители одеты, причём очень даже хорошо, но нас раздевают. Капитолийцы любят наготу? Я смутился — говорить с Энни про голых людей мне было неловко. — Ну, кому-то нравится, кому-то нет. Зависит от человека. Я и сам предпочитаю красивую одежду наготе, хотя и живу здесь практически постоянно. Так, знаешь ли, чувствуешь себя комфортнее, чем без брюк. Глаза Энни округлились: — Ты живешь здесь? — Время от времени. — Здорово, в Капитолии красиво. В таком великолепии наверняка свободным себя ощущаешь. Прямо как настоящий человек. Её слова резанули по сердцу, словно хорошо заточенный нож. Я не ощущал себя свободным человеком, я и человеком-то не был. Простой кусок мяса, который можно продать, отдать, подарить. Гнилую изнутри душу покрывала плотная и приятно пахнущая оболочка, так что никто не замечал, что я давно превратился в простое подобие живого существа, болтающееся на ниточках Сноу. Уже у дверей её спальни я сказал: — Да, что-то вроде того.