Гламурные алкаши и напудренные дряни клевали носом, но их жирные пальцы железной хваткой стискивали без конца наполняющиеся бокалы. Свинский визг из общего зала вселял ужас, и стыд пронизывал меня насквозь от одной мысли, что Джерард увидит эту скотскую идеальную жизнь. Наглые глаза парня излучали тысячи искр, ни одной не долетавших до меня. Он был щенком, виляющим хвостом, все тем же актером и лгуном, мечтающим напиться дорогим алкоголем на халяву, выплевывая смех на это отребье. Меня это всё ничуть не забавляло, и я грезил попасть в объятия чёрной ночи, ласково жаждущей утешить моё одиночество.
— Я Фрэнк Айеро, но я уже ухожу, — опустил глаза я, чтобы, не дай бог, искра Джерарда всё же не прожгла мои контактные серые линзы.
— Куда это ты собрался, красавчик? — Оливия, уже едва стоящая на ногах, навалилась на меня, обнимая со спины, чтобы не рухнуть. Это был бы страшный позор, который никто бы не заметил. Скандальная звёздная новость, которую бы никто не прочитал. От её ватных рук веял один лишь холод, и я поднял взгляд на ухмыляющегося Джерарда, оставившего ожог недавно одним прикосновением. На его лисьей мордочке я с ужасом прочитал — он всё понимал.
Тик-так. Тик-так.
— Это и есть твой подбитый ветерком мальчишка? — всполошилась ещё не рожденная звезда Голливуда, но уже пылающее солнце Голд Коаста. — Я Оливия.
— Джерард, — усмехнулся парень, протягивая руку в ответ.
Они были настоящим «калифорнийским топливом» — схемой миртазапина с венлафаксином, уносящей в сератониновый рай. Я мечтал о ней, но я не был дураком. От мирты набирают вес, а я молился только о тех пилюлях, что позволяют мне ограничивать весь рацион соевым молоком. Мне отказывали, и раз за разом я шёл слушать нового мозгоправа. Я был дураком.
— Вы остаётесь здесь, — скомандовала Оливия и повисла уже между нами обоими, обнимая за плечи. В душе стало горько, как от водки-мартини, страшно, как от 150 калорий. Но я сочинил улыбку.
— Пойдёмте выпьем ещё. Что бы ты хотел сейчас, Джерард? — не унималась девчонка, а я, скрестив пальцы, молился услышать, что он норушкую-мышкой уже мечтает улизнуть домой.
— Первого*.
Оливия грозно метнула взгляд на Джерарда, а после нервно захихикала: — Я не знаю, у кого тут взять, милый. Выпей Апероль и не глупи.
Мы с Джерардом переглянулись, почувствовав, как оба сдерживаем смешок. Не помню, когда последний раз я искренне смеялся. Только когда с Крисом испепеляли зелёные глаза друг друга, туго забивая второй косяк.
Первый на этой ярмарке продавался у каждого второго, но Оливия не хотела проблем с незнакомцами. Я знаю, что Леа сейчас чертила кривые полосы в туалете на разбитом экране новенького телефона, купленного в день старта продаж. Саймон шмыгал белым носом, стоя в паре метров от нас. Я слышал шорох мятой валюты из спальни, настежь закрытой тяжелыми дверьми. От желания приблизиться к раю, недостатка нежности и денег здесь все рассыпали сладкую пудру и без оглядки вдыхали.
— Как вы познакомились, мальчики? — потащила нас к бару Оливия, сама еле переплетая ноги.
— Этот бедолага попал в аварию вчера.
— Ах, бедный… Снова этот Стокгольмский синдром, — хихикая, всплеснула руками Оливия, а мне захотелось провалиться сквозь рыхлую землю. Эта девчонка всегда выпаливала первое, что у неё на уме, или, может, просто играла. Мне пришлось разлюбить игры с того момента, как Rodver Hotel отпраздновал своё открытие.
— Эй, не я был за рулем! Я приехал…
— Мы встретились в больнице Holy Cross, — перебил я Джерарда подальше от греха.
— О, так ты врач? Это здорово! Фрэнку он точно нужен. Не обижайся, любимый, скоро вернусь, — и Оливия затерялась в толпе так же неожиданно, как появилась из неё у входной двери с фейсконтролем. Оливия точно знала, у кого есть первый, ведь её глаза сверкали.
— Лонг Айленд, — перевалился через стойку Джерард. — Два Лонг Айленда, и второй на коле без сахара и без сиропа, — исправился он, бросив взгляд на меня, испуганно мотающего головой.
Он перчатка, которой поделился друг, чтобы у вас было по одной. Я отрежу у этой перчатки пальцы. Он милый ангел-хранитель, оберегающий о тебе сокровенное. Я отрежу этому ангелу крылья. Калории от спирта в алкоголе не усваиваются, но апельсиновый ликёр ещё напомнит о себе навязчивыми мыслями в больной голове.
— Зачем ты пришёл сюда? — я забрал протянутый коктейль из рук Джерарда.
— Ты злишься? — умиротворенный голос Джерарда противостоял надрывистому гулу окруживших нас дряней, визжащих на перебой.
— Нет, — постарался также спокойно и кротко ответить я.
— Я хочу посмотреть как живет мой будущий пациент, у нас много работы впереди.
— Ты знаешь, что психотерапевты не могут так близко общаться с пациентами, и согласия я не давал, — строго ответил я.
— Ты ещё дашь, — мягко улыбнулся он, протягивая свой бокал, чтобы чокнуться. Я чокнулся уже давно.
То ли от холодного Лонг Айленда, то ли от гадкого окружения мой желудок выворачивало, и пустота в карманах удручала. Нужно было продержаться на 700 долларов всю неделю. Кому-то этого бы хватило на месяц, но я даже стал сомневаться в том, насколько плоха идея Джерарда стать моим мозгоправом. Я никогда не ходил к одному второй раз, но наконец будто нашёл золото — двадцатиоднолетнего дурака, что выпишет всё, что я попрошу за пару Лонг Айлендов.
— Тебе тут нравится? — попытался быть дружелюбным я, окидывая взглядом шумную толпу.
— Тут отвратительно, — выплюнул он, и в сердце уютно дрогнуло.
— Я думал, ты во всём видишь прекрасное.
— Прекрасный Лонг Айленд! Ещё один Лонг Айленд, пожалуйста!
***
— Расскажи мне больше о своей прошлой жизни, — сбросил пепел сигареты Джерард.
— Не хочу, — стиснул зубы я. — Собрав все сувениры прошлого, я бы сжёг их до тла.
— Ты поэт, Фрэнки, — улыбнулся он. — А я бы этот пепел вдохнул в тебя обратно.
Мы замолчали. Навязчивые мысли не давали мне проходу, не давали мне выдавить и слова. Одна мечта — пойти избавиться от всего алкоголя в крови по щелчку двух пальцев во рту, но было уже поздно. 230? 370? 700? 1000? Я потерял счёт калориям, потерял отчёт своим действиям. Лишь бы сжаться, исчезнуть, заплакать, а со всеми воспоминаниями и себя превратить в пепел. Мои мысли летели со скоростью Ролс Ройса Оливии — её лимузина восходящей звезды.
— Мне так плохо, Джерард, — проронил я.
— Пойдем, — резко бросил окурок с крыши пентахуса он и, схватив меня за прозрачное запястье, потащил через скопище народу.
Гламурные алкаши и напудренные дряни. Пол в осколках, совесть в осколках. Мы расталкивали людей, пляшущих в туманной дымке под невыносимую музыку, и Оливия что-то кричала нам в след.
Тик-так. Тик-так.
— Два Лонг Айленда, — возглас Джерарда и мои слёзы на глазах. — Один без сахара и колы.
Мой мозгоправ был пьян и нёс невесть что. Ледяные щёки обжигали слезы, и я незаметно стирал их рукавом пиджака, звеня пустыми карманами. Одна карта, и та пустая. Одна надежда, и та пустая. Я схватил это подобие коктейля и глотнул залпом — без колы, без сахара. Джерард напуганно опустил взгляд на меня, но слёз и след простыл за идеально разглаженной тканью пиджака.
— Хочешь, уйдём?
— Два Лонг Айленда.
Неуловимые мысли кровоточили, стекая по уложенным волосам, пачкая мою чистую душу. Я сам не заметил, как снова оказался в слезах. Джерард отвёл меня от бара, прижимая к стенке, отгораживая своим телом от весёлого роя, заполнявшего жужжанием комнату, создающего белый шум неисправного телевизора. Я истерично переключал каналы, выдавливая кнопки на пульте, но натыкался лишь на назойливые помехи, сводящие с ума. Я пытался закрыть глаза, прикоснуться к ласковой чёрной ночи, но моя последняя подруга отвернулась от меня.
Тик-так. Тик-так.
— Пошли быстрее, глупый, — ожог на моей щеке от его ладони. Он приподнял мою голову, пытая своим взглядом цвета шмали и любви.
Неуверенной походкой он вёл меня к выходу, а я всё стучал в дверь чёрной ночи, моля прощения. Комната кружилась, запуская хоровод гнусных рож, гогочущих и жрущих как свиньи.
***
Я вдохнул воздух ночного Чикаго, что больше не притворялся спящим. Черничное небо обволакивало небоскребы, трепетно улыбаясь белёсым месяцем.
— У тебя была паничка? Тебе лучше, Фрэнк? — бормотал Джерард. Я кивнул.
— Хочешь, я провожу тебя домой?
— Проводи к себе.
На его лице расцвела пьяная улыбка, сжимающая сигарету, плачущую каплями пепла, которую тут же протянул мне. Я несмелыми пальцами сжал её фильтр и тоже затянулся, выкуривая лёгкие до черноты. Её свежесть перекрывала мне кислород, и этот собачий кайф мне оказался по вкусу — забытый, как молоко матери.
Мы шлялись по улицам в поисках ночного автобуса, что увёз бы меня подальше от фамилии Айеро, поближе к мистеру Уэю — худшему мозгоправу за всю историю моих скитаний от кабинета к кабинету. Мы ехали в уютной тишине, что даже не хотелось жаловаться на боль в бедрах от жёстких сидений автобуса. Мои кости впивались в потрепанную обивку, и на улице светало серое утро.
— Давай возьмём ещё вина, — перебил мои мечтания о стакане соевого молока Джерард.
— Алкоголь же не продают в такую рань.
— Мы украдём.
Я усмехнулся его глупой шутке и уставший от праздника упёрся лбом в пластик окна. Пейзажи всё ещё кружились, будто трезвость окончательно покинула меня, как и чёрная ночь, и милая луна, и звёзды.
— А вдруг я навсегда останусь пьяным? — обернулся я к Джерарду, и он засмеялся, оголяя свои острые зубы.
— Выходим, — скомандовал он, съезжая по перилам автобуса прямо в распахнутые двери.
Мы закурили по-новой, и мне почему-то хотелось улыбаться, забыв все слезы, что лились из глаз час назад.
— Трусишкам вход воспрещён, — быстро бросил Уэй, забегая в дверь супермаркета. Мне не хотелось позора, который неправильный мозгоправ намеревался испытать, и я, туша сигарету о край урны, поспешил туда, где скрылась фигура моего нового приятеля на день. Эту связь было пора рубить, хоть и со скрежетом сердца, но я не ходил к одному и тому же врачу дважды и не привязывался к людям.
Я выбил Джерарда распахнутыми дверьми, и бутылка чуть не выскользнула у него из-под куртки.
— Придурок, — сквозь зубы процедил он, хватая меня за руку и как в вальсе, разворачивая к выходу. Пьяная голова закружилась ярче прежнего, как от первой любви и самой волевой голодовки.
— Молодой человек, — вскрикнула тётка на кассе, и Джерард с силой толкнул меня, так что я упал на асфальт, пачкая его кровью с костлявых колен.
— Бежим, — засмеялся он, хватая меня за шкирку и снова таща за собой.
Джерарду было 21, и ему самому требовался мозгоправ — это было видно невооруженным взглядом. Истероидная личность, не знающая границ, морали и субординации. Стажёр, возомнивший себя профессионалом, хотел лечить меня и, любезничая, пить Лонг Айленды, толкать меня на землю, после поднимая за шкирку, и обжигать щёки ладонями, строя капризные глазки. Он был бездной, в которую по необъяснимым причинам хотелось прыгнуть и разбиться.
— Джерард, я согласен.
— На что?
— Побудешь моим мозгоправом ещё разок?
Убивая меня, он будет так прекрасен.
_____________________
* Первый — кокаин
