Все как раньше: в окна столовой Бьется мелкий метельный снег, И сама я не стала новой, А ко мне приходил человек. Я спросила: "Чего ты хочешь?" Он сказал: "Быть с тобой в аду". Я смеялась: "Ах, напророчишь Нам обоим, пожалуй, беду". Но, поднявши руку сухую, Он слегка потрогал цветы: "Расскажи, как тебя целуют, Расскажи, как целуешь ты". И глаза, глядевшие тускло, Не сводил с моего кольца. Ни один не двинулся мускул Просветленно-злого лица. О, я знаю: его отрада - Напряженно и страстно знать, Что ему ничего не надо, Что мне не в чем ему отказать. - Анна Ахматова
Мигающая полоска, оповещающая, что все же стоит ввести текст, уже минут десять вызывала у Макса немое раздражение. Как только лаконичное ”Нужно встретиться!” было отправлено, телефон с глухим стуком опустился на стол, а его обладатель на расправленную кровать дорого гостиничного номера. Мысли со скоростью света летали в голове, не давая покоя и заставляя вспомнить сказанные совсем недавно слова. Пусть они и были сказаны не совсем на свежую голову, но все же их наличие уже не стереть из памяти. "Ну зачем нам этот ребенок?" — вертелось на языке, оставляя неприятную оскомину. Даже если ее и можно было бы чем-то заесть, у Макса не получилось бы. Он рывком поднимается с кровати и берет телефон в руки, чтобы убедиться, что сообщение было доставлено. Двойная голубая галочка подтверждает его мысли, вклинивая еще одну, что Решетникова прочитала, но отвечать не собирается. Не будь Макс таким самонадеянным, он может быть и принял бы такой исход, ведь в подобном развитии событий виноват исключительно он, но глупая гордость перекрывает кислород, от чего-то заставляя чувствовать себя чертовым победителем. Победителем в этой неравной схватке, когда сама, так называемая, ”победа”, была исключена из игры еще до ее начала, в который раз режущим ”ну зачем”. Не признавая собственной ошибки, Нестерович все же едет в Новосибирск, одержимый мыслью, что что-то поменяется и тяжелый груз с плеч, наконец, спадет. Но только о каком облегчении идет речь, когда человек сам себе не может признаться, что был не прав...Максу даже противно от себя самого, так что чувство отвращения выливается через скорченную гримасу, направленную к отражению в зеркале. Он морщит лоб, сдвигает брови и плюет "в сердцах”, когда, наконец, осознает критичность ситуации. Быть слабаком по мнению людей не сильно важно, но оставаться таковым для себя он не может. Наконец, истинные чувства вырываются наружу с резким ”блять” и ударом в стену. Максиму противно и тошно от того, как он поступил. Обидно и больно, что сейчас уже поздно что-то менять и нужно до конца держать марку. Но все же легче, понимая, что он, наконец, признался во всем хотя бы сам себе. Хотя гложущая обида вырывалась не раз за прошедшие два месяца, сейчас она наконец приняла хоть какое-то обличье. Ему было тяжело осознавать, что Катя не звонит и не пишет, а самое главное — не нуждается в нем, справляясь со всем одна. Но показывать слабость он явно был не готов, поэтому на все вопросы детей, связанные с Решетниковой, он молча закрывал глаза и сухо их игнорировал. Стальной характер моментально был подорван косым взглядом, направленным на телефон Людмилы Викторовны, когда тот загорелся, оповещая о сообщении от неброского контакта ”Катя”. Заметив это, женщина быстро разблокировала телефон, освещая улыбкой, увы, не сына. — Что там? — как-то дежурно спрашивает он, хмуря брови. — Ничего, — женщина пожимает плечами, откладывая телефон на стол, экраном вниз. Нестерович лишь закатывает глаза и делает вид, что ему и вовсе все равно, при всем при этом, нервно теребя салфетку под столом. Кофе начинает шипеть и Людмила Викторовна резко подлетает к плите, позабыв о телефоне.Воспользовавшись ситуацией, Максим судорожно берет его, открывая последнюю отправленную фотографию. — Твой, — тихо говорит мать, стоя у него за спиной. — Мой, — еще тише отвечает мужчина, продолжая рассматривать непонятный черно-белый снимок. В этот момент все как-будто рушится, а былая уверенность и вовсе пропадает. Да что уж там, весь мир пропадает, когда наконец приходит осознание...Глупое и безжалостное осознание. Из этих мыслей его вырывает звук пришедшего сообщения, эхом разлетающегося по всему номеру. — С чего в друг? — Пожалуйста. — Центральный сквер, в 18:00 Максим даже не улыбается, понимая, что расчитывать не на что и этот разговор, скорее всего, мало что изменит, но все же надеется, что не все мосты между ними сожжены. И есть хотя бы одна маленькая ниточка, возможно, связывающая их...правда именно ее, совсем недавно, он хотел и вовсе разорвать.***
Катя ежится то ли от холода, который присутствует в квартире, то ли от ощущения опустошения внутри себя. Она вновь испытала те эмоции, которые были закрыты под надежным замком уже второй месяц подряд. Ей больно и обидно, да так, что слезы непроизвольно катятся по щекам, а губы сжимаются в тонкую линию. Тихий всхлип, а за ним второй, подтверждают, что многие вещи в жизни слишком трудно забыть. Резкий хлопок входной двери мгновенно отрезвляет, заставляя стереть слезы тыльной стороной ладони. — Кать, — Дима подходит близко, присаживаясь на корточки рядом с кроватью. Он немного медлит, и девушка замечает, как его пальцы трясутся, когда он берет ее за руку. Но маленькая бархатная коробочка резко разрывает пелену слез, застывшую на ее глазах. Решетникова замирает, она глотает ком в горле, но вдруг появляется второй, с которым совладать уже труднее. — Ты будешь моей женой? — спрашивает мужчина, оставляя после своих слов душащую тишину. Катя медленно кивает до того момента, пока тоненькое золотое кольцо не сжимает ее безымянный палец. — Мало...— мимолетно проносится у нее в голове.***
Вечерний сквер, по-особенному, красив, но еще лучше он начинает выглядеть, когда стрелки часов достигают шести вечера, и назначенная встреча переходит в фазу: ”невозможно отменить или отложить”. — Привет, — говорит он, когда расстояние между ними сокращается до метра. — Привет, — Катя отвечает тихо, боясь того, что если она сделает это громче, позже уже не сможет остановиться. Максим молчит, стараясь подобрать слова. Ему, наконец, становится тяжело, и девушка это замечает, но так же отчаянно молчит, зная, что если не он сам, то, увы, никто. Нестерович сжимает руки в кулаки, когда гордость, граничащая с эгоизмом, наконец, уходит, напоследок помахивая ему белым платочком. Он опускает голову и глухо выдыхает. — Прости...— такое простое слово из шести букв дается ему с невероятным трудом, — Кажется, я тебя люблю и... Он вдруг резко осекается, когда замечает тонкое золотое кольцо, на месте которого должно было когда-то быть его...