«Все предельно серьезно, и ты из тех, что смертельно опасны. В сердце больше борозд, чем от оспы оставишь.»
— У тебя там окно разбилось что ли? Ты не ступила в стекло? Нет, не ступила. Так, пустяки. — Мам, тебе лучше… Тебе лучше не заходить сюда, поверь. — Что за шуточки у тебя! Отопри дверь, я должна знать, что там произошло, черт возьми! — Мх-х, я бы с радостью, только мне мешает несколько сотен осколков стекла в спине и на полу. Тут типа минное поле, — Я неловко смеюсь. — Твой юмор мне никогда не нравился. Наверное, мою любимую вазу уронила, а теперь всячески отпираешься. Опусти уже эти шутки и откр… Что ж, хочешь открытую дверь — будет тебе открытая дверь. — Ну что, — начинаю я после долгого молчания, — я тоже думаю, что юмор у меня не очень. Фальшиво смеюсь. — Как это… Как это произошло? — мама судорожно заикается. Видно: еще пара-тройка таких случаев — и она не выдержит. — Чертовы одноклассники. Впрочем, давно пора было заменить это окно. Этот случай еще сильнее толкает на это, правда? — Ну какое еще окно? Ты же могла умереть от потери крови, если б меня не было поблизости! — Надо смотреть на все с позитивом. Правда, мне-то мешает серое и тяжелое облако меланхолии, но это не значит, что оно должно преследовать и тебя. Не расстраивайся ты так. Ранки обработаем, стекло новое вставим. — Это ж какое должно быть стекло? Пуленепробиваемое? Не смеши меня. Если они захотят нам вновь насолить — они найдут способ. Даже если мы построим вокруг дома бетонную стену с колючей проволокой, круглосуточной охраной и телохранителями. Малыш, это такие люди, которые не сдадутся, пока не сживут нас со света. Я понимаю, что тебе тяжело, но бежать нам некуда, понимаешь ведь. Неглупая ты у меня девочка. — С этими словами мама прижимает мою голову к своей груди и плачет. — Э-эй, ты чего, мам? Слезами горю не поможешь… Они как били меня, так и бьют. И бить будут. Я привыкла быть их мишенью. Я научилась убегать. Главное — чтоб это далеко не зашло. А так… Все равно ведь не попишешь ничего против них. Они же детки «важных шишек» и миллионеров. Напишешь заявление на них, так влиятельный папка заплатит тут же, и — все. Будто и не было никакого заявления. Все в этом мире решают деньги. Я говорю это и не замечаю, как дрожит мой голосок. Я пыталась не дать эмоциям одержать верх надо мною, но… увы. «Где нас нет». Она последняя. Жаль, что я пропустила большую часть треков, пребывая в самобичевании. По-моему, если бы Мирон решил написать третий куплет к этому треку, то сценарием к нему была бы моя жизнь. Хотя, мне там места нет. У Марка и Алисы своя история, понимаю…***
Двенадцать. Надо спать в это время, а ко мне сон как-то не идет. Не первую ночь уже. Нет бы заняться чем-то полезным… Но — нет. Опять и перо, и бумага, и голос.* «Знаешь, Мирон, так странно писать тому, кто совершенно тебя не знает. Странно еще и потому, что я не уверена, дойдут ли мои письма до тебя. Я тут подумала: Марк и Алиса очень похожие на меня люди, хоть и биографии их я знаю поверхностно. Думаю, я смогла бы найти с ними общий язык. Извини, если это какой-то бред, но все же. Скажи вот мне, а это полностью выдуманные персонажи или есть какие-то реальные прототипы этих необычных личностей? Если второе, то я бы с радостью с ними познакомилась. Нас с ними многое объединяет. Травля, скажем. Всеобщая ненависть. Недопонимание. Саморазрушение… Какие-то подонки сегодня выбили мне окно. Мама снова расстроилась, хотя я слезно просила ее не делать этого. Даже пыталась рассмешить, но вышел какой-то цирк. Плохой я оптимист. Очень плохой. В последнее время я чувствую какую-то слабость, часто кашляю. Вес быстро падает. Голова болит — вот даже сейчас. Ну конечно: на часах почти два ночи, а я не сплю. Думаю, это все из-за стресса. Курить начала. А что вот мне терять? Не хочу завтра в школу. Не хочу и все. Опять начнется все то же самое: побои, синяки, издевки и мат. Нам бы уехать, думаешь ты, наверное, подальше от этой дыры. А я отвечу: не можем мы. После гибели отца (злокачественная опухоль, кстати) мы с мамой переехали к ее маме, то есть к моей бабушке. А больше нам и некуда деваться. На весь город две школы: „карета“ и средняя. Понимаешь, наверное, сам, что в первой мне делать нечего, поэтому и гнию вот тут. Практически все ученики моей школы —„педики, жертвы маркетинга, масс-медиа и косметики“, попросту говоря — детишки магнатов и олигархов, прибывших в это Богом забытое место по командировке. Им не составит труда выгнать меня из школы, ведь все тут зависит от твоего финансового положения. Я стараюсь не провоцировать лишний раз этих тварей и выступаю мишенью для битья. Трудно, но я стараюсь. У тебя сейчас, наверное, тур. Или просто ты весь в делах и не заметишь этого нелепого конверта с медвежатами. А может и вовсе этот адрес — неверный. Я не надеюсь на ответ.Саша.»
Конверт и впрямь смотрится несуразно. Но что поделать — выбора у меня нет. Главное же — письмо. И… и, я думаю, оно завершено. Странно, спать-то до сих пор не хочется. Слышны шаги за дверью. Наверное, мама проснулась. Мне остается лишь молиться, чтобы ей в голову не взбрело навестить свою дочь в тиши ночной. Я мигом погасила светильник и притаилась. Если она узнает, что я не сплю, — мне крышка. Она же тщательно следит за моим сном, как и за питанием и прочими жизненно важными факторами. Она думает, что я больна, ведь стрелка на моих весах лениво перешагивает «сорок», а у кожи появляется какой-то неестественный оттенок. Да еще и бессонницы это до кучи… На часах уже три двадцать семь. В школу собираться через три часа, а я и глаз не сомкнула. Конечно, можно и прогулять. Оно мне по сути и на пользу пойдет. Но моя мама хочет, чтобы у меня было образование — а значит оно будет. На какие бы жертвы ради этого пойти ни пришлось. На часах — четыре сорок пять…