it's cold inside

Иногда так бывает – в голове полная каша, мысли теряются в сумбурном потоке и сложно выцепить из всей этой кучи что-то дельное, чтобы оно сложилось в правильные слова. Хёнвон может с лёгкостью рассказать, как он провёл этот вечер, что ел на завтрак и какая за окном погода. Но вот на вопрос «В чём дело, Хёнвон?» ответ найти куда сложнее, и о него спотыкаешься, как о высокий порожек при входе в магазин, хотя на двери обязательно повесят предупреждение: «Осторожно, ступенька». Хёнвон сам предлагает поговорить и всю ночь пялится в потолок, подбирая в голове нужные фразы, которые он потом обязательно скажет, строит весь диалог от начала до финальной реплики и даже продумывает возможные минхёковы ответы. И вроде всё по местам: сначала он скажет это, а потом обязательно добавит такую-то фразу в середине, и ничего сложного, все чисто и гладко, как новенький лист, но Хёнвон смотрит в глаза Минхёка, ловит тревожные блики на радужке карих глаз и понимает, что в голове сумбур, и что там шло в начале, какие слова нужно сказать раньше, а какие оставить напоследок? Хёнвон спотыкается о ту самую незаметную ступеньку и выдавливает из себя только жалкое «привет», замолкая на долгие пару минут. Хочется, чтобы совсем без слов, чтобы Минхёк по глазам всё понял, взял за руку и улыбнулся, тепло и ласково, как прошлым вечером, но Минхёк смотрит обеспокоенно и задаёт самый коварный вопрос из сценария. - В чём дело, Хёнвон? Почему сказать хоть что-то так сложно, что такое вообще говорить и как это работает? Хёнвон утыкается взглядом в пол, бестолково хлопает глазами, считая в уме трещинки на земле. Минхёк ни за что не осудит, Хёнвон читает это по глазам, по тонким пальцам, сжимающим нервно край футболки, но трудно сказать даже глупое «прости», хотя, наверное, оно прозвучало бы как нельзя кстати. прости, на самом деле я просто струсил или прости, это мой первый раз, ты ведь знаешь, я не хотел, чтобы все было так Если Хёнвон это скажет, Минхёк обязательно поймет, обязательно улыбнётся и утащит в квартиру смотреть очередную тупую комедию, но Хёнвон молчит. Рассматривает посеревшие носки белых когда-то конверсов, и на душе так погано, словно вывернет вот-вот наизнанку. Небо снова затягивают монохромные тучи, первые крупные капли срываются сверху, темнеют на земле ровными пятнами, Минхёк молча сжимает хёнвоново запястье и тянет в подъездную темноту. Лампочка перегорела давно, и менять никто ее, видимо, не собирается, но Хёнвону не надо. Он слишком часто ходил по этой лестнице, чтобы не помнить, сколько ступеней до квартиры Минхёка. Минхёк заваривает жасминовый чай, и дождь за окном усиливается, стукаясь о стекло и скатываясь бесконечными дорожками вниз к подоконнику. Минхёк кидает мимолётный взгляд на окно, качая головой на собственные мысли, и было бы классно, если бы у людей был пульт, который мог отключать дождевую функцию в нужный момент. Глупые мысли, под стать атмосфере, и нужно из этого как-то выбраться, но Минхёк двоих не утянет. Хёнвон не идёт навстречу, не хочет делиться противными мыслями, изъедающими мозг, а Минхёк. А что он сделает в этом случае? Не приставлять же к горлу нож с угрозами смерти, если не скажет. Минхёку паршиво не меньше, они же встречаются, они должны делиться проблемами и вместе искать пути их решения, и вся эта ситуация неприятно бьёт по гордости, потому что, кажется, Минхёку не доверяют. А ведь сначала казалось, что будет легко: спонтанные отношения, ни к чему не обязывающие, и вот теперь над Минхёком дамокловым мечом висит чужая душа, опасно приблизившаяся к точке разлома. Он с грохотом ставит перед Хёнвоном дымящуюся кружку, привлекая внимание к себе, и садится напротив. - Или ты мне сейчас всё рассказываешь, или, - Минхёк пытается выглядеть строго, честно, чтобы от одного только взгляда не осталось сомнений, но это так сложно, особенно когда Хёнвон смотрит затравленно и вообще вот-вот разревётся, затапливая квартиру похлеще дождя снаружи. – Или… не знаю, что сделаю, говори просто, а? Достал ты молчать. Голос смешной и плаксивый, словно накаченный гелием из воздушного шарика, и Минхёк весь такой трагичный, стекает по стулу, елозя голыми ступнями по ковру, кривит пухлые губы в недовольстве, и какая строгость, о чем вы, Минхёк не умеет лепить маску жёсткого человека – за все двадцать три года так и не научился. Хёнвон робко улыбается, пряча улыбку за кружкой, потому что как не улыбнуться, когда даже самые гадкие чувства один только вид такого домашнего Минхёка заталкивает на задний план. Минхёк панацея от душевных терзаний и самый мощный на свете антистресс. Хёнвона немного отпускает. Говорить ещё сложно, но почти не страшно думать, что будешь не понят. Слова как клубок колючей проволоки: царапают горло, путаются, мешаются в ком, сценарий, который Хёнвон досконально продумал ночью, становится враз ненужным, и нужно было потратить это время на сон, тогда бы сейчас не пришлось давить зевоту, периодически накрывающую между словами. Хёнвон говорит, спотыкается, тянет долгие паузы, чтобы додумать, но Минхёк не торопит, потому что нужнее всего сейчас выговориться, чтобы потом обязательно стало легче. - Копить все в себе – плохая привычка, - Минхёк улыбается мягко, садится рядом с Хёнвоном и обнимает за плечи, заставляя уткнуться носом куда-то в район ключиц. – Мы не чужие друг другу. Мы не чужие – звучит совсем абсурдно, они знакомы без году неделю, и это Хёнвон весь год шугался по углам, высматривая в толпе потока светлую макушку, но не Минхёк. Вот только Минхёк в первый раз говорит о них, именно о них в целом, а не в контексте «ты – я, по отдельности», и это звучит совсем по-волшебному. Хёнвон ведет носом вдоль ключицы, вдыхает запах кожи, пропитанной медовым гелем для душа. Запах родной и кутает тёплым пледом внутренности, Минхёк выдыхает расслабленно в макушку, пуская по телу табун мурашек. Хёнвон просто не может понять, как в таком маленьком Минхёке с этими острыми коленями, не прикрытыми домашними шортами, умещается столько тепла. Минхёк как вип-зона комфорта – укроет от серости непогоды, напоит душистым чаем и закутает в мягкий плед. Сердце у него безразмерное, хотя, признаться, Хёнвон не ждал ничего такого, когда на свой страх и риск шагнул за пределы вытянутой руки, сжимая сутулые плечи в кольце рук. Хёнвон тогда обнял с мыслью, что классно было бы снова увидеть улыбку, не ту кривую, что принято натягивать в нужные моменты, а настоящую, и даже если она не будет обращена к нему самому. Минхёк улыбается Хёнвону, робко, но искренне, и только ему, потому что в комнате кроме них никого, а за окном ровный стук летнего ливня. Входной звонок звучит неестественно громко, пробивает дыру в уютной тишине, и Минхёк морщится недовольно, выпуская тёплого Хёнвона из объятий, приглаживает растрепавшиеся волосы и шлепает босыми ногами по паркету, пряча руки в карманах гавайских шорт. У Минхёка по плану сегодня никаких гостей, да и кто в такую погоду вообще на улицу сунется, кроме совсем ненормальных, вроде того же Хёнвона, но в дверь звонят снова, и Минхёк открывает, даже не посмотрев в дверной глазок. Хотя всё же надо было, наверное. У Хосока всё та же наглая улыбка, те же острые ключицы, не скрытые глубоким вырезом тонкой футболки, из-за дождя просвечивающей каждую линию идеально сложенного тела. Он упирается плечом в дверной косяк и смотрит насмешливо, совсем не стесняясь, шарит взглядом по Минхёку, так, что хочется закрыть лицо руками. Минхёк никогда не мог выдержать эту пытку дольше пяти секунд, и, кажется, даже спустя кучу времени всё ещё не. - Детка, пустишь? Я промок. Логичнее было бы захлопнуть дверь, запереть на все замки и не высовываться из квартиры до завтрашнего утра, и Минхёк почти так и делает, но вовремя замечает в руке Хосока зажатые ключи. Хосок прослеживает его взгляд, хмыкает самоуверенно и поднимает на кончике пальца связку ключей в воздух, потряхивая ими на весу. - Я мог бы зайти и так, но подумал, что это будет слишком. Всё же три года прошло. - Четыре, - на автомате поправляет Минхёк и поздно спохватывается, потому что лицо у Хосока больно довольное. Минхёк помнит точную дату их расставания и даже погоду в день, когда Хосок решил, что Минхёк выбивается из рамок его идеальной жизни, а у Хосока всё ещё есть ключи. - Давай мы обсудим это потом, когда я не буду в опасной близости от воспаления лёгких, - Хосок протискивается сквозь приоткрытую дверь, ровняясь лицом к лицу с Минхёком. Давай ты сдохнешь от пневмонии, а я закрою дверь и больше никогда не вспомню о твоём существовании, - думает Минхёк, но вслух не озвучивает, только отходит в сторону, не выпуская из пальцев ручку двери. Наверное, он всё еще\ё наивно надеется, что Хосок сейчас развернётся и пропадёт из поля зрения навсегда, или это какой-то глюк от жасминового чая, и Минхёка вот-вот попустит, но Хосок по-свойски скидывает промокшие насквозь кеды в прихожей и уверенно идёт в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Четыре года – это долгий срок, за который жизнь может в корне измениться, и многое за этот период выпадет из памяти, потеряется безвозвратно на задворках сознания, и даже самые яркие воспоминания со временем сотрутся, померкнут, сменяясь новыми. Во всяком случае, Минхёк так думать хочет, вот только сердце предательски замирает, морозит кончики пальцев, когда Хосок проникает взглядом под кожу. Четыре года прошло, а Хосок, кажется, совсем не изменился, только в плечах стал шире, и волосы теперь вместо огненно рыжего отливают пшеничной желтизной. Минхёк отмирает спустя вечность, в одиночку стоя в коридоре и до белизны в костяшках сжимая ручку открытой двери. Он ловит свое потерянное отражение в настенном зеркале и думает, что сам не изменился ни капли, потому что рядом с Хосоком всё так же сложно дышать и сердце щемит болезненной тоской. Хотелось верить, что всё наладится, Минхёк убеждал себя, что просто на всё нужно время, оно ведь во всех поговорках лечит. Не получилось. - Оу, да ты не один, - доносится из комнаты хосоковым голосом, - я потревожил? И в этом вопросе столько неприкрытого яда, что даже Хёнвон неуютно передёргивает плечами и подрывается с дивана, бросая неловкое «наверное, мне пора». Минхёку стыдно поднять на него глаза, столкнуться с хёнвоновым взглядом, потому что черт его, как Хёнвон всё воспринял. А как такое можно понять по-другому? Хосок не выглядит как классный приятель, который заскочил в гости на чай или пропустить по бутылочке пива за приятным фильмом, включенным фоном, и у Минхёка, наверное, всё на лице написано яснее всяких слов, остается только надеяться, что самообладание не расшатано в край и Минхёк не покажет больше, чем нужно. Просто у Хосока всегда так было: может, он не специально, может, банальное стечение обстоятельств, но он словно знал, в какой момент появиться, чтобы выбить из-под ног почву, когда и так на ногах стоишь не очень твёрдо. - Я провожу, - бесцветно шелестит Минхёк, следуя за Хёнвоном, тормозит в дверях, кидая рассеянный взгляд на Хосока, - где полотенце, сам знаешь. У Хёнвона нервно дергается губа, всего на долю секунды раздражение тенью проскальзывает по его лицу, и он спешит скорее отвернуться, прикрываясь поиском кед. Минхёк чувствует, что проебался по всем фронтам, и кто его только за язык тянул, слишком много неосторожных фраз за последние десять минут. Перед Хёнвоном вот только стыдно. У них всё тот же прозрачный зонт на двоих и привычная тишина, которую можно потрогать пальцами, пока они идут до автобусной остановки. Она повисает прозрачной стеной между, закладывает вакуумом уши, и даже дождь, отбивающий крупную дробь по клеёнке зонта, кажется таким далеким, только хлещет холодными плетями по голым коленям – Минхёк из дома выбежал в шортах, чтобы скорее от Хосока подальше. Но Хосок как паутина, растянутая на траве: влезешь однажды, и это неприятное чувство на коже будет преследовать до самого дома, сколько ни пытайся стряхнуть. Хёнвон украдкой кидает на Минхёка взгляды, и сердце тревожно стукается о ребра каждый раз, когда Хёнвон замечает заломанные брови и складочку на лбу. Хёнвону очень нужно что-то сказать, хоть что-нибудь, что сломает эту дурацкую стену, но слова обязательно потеряются в шуме дождя, да и Минхёк его вряд ли сейчас услышит. Пальцы, сжимающие рукоять зонта, накрывает ледяная ладонь, Минхёк смотрит виновато, тормозя перед остановкой, и просит прощения: он обязательно всё расскажет, потом, не сейчас. Сейчас слишком сложно. Сложно вот так сходу вывернуть наизнанку душу, выставить на обзор уродливые шрамы, что долго и болезненно затягивались на протяжении четырёх лет. Хёнвон понимает. И самое верное, что он сейчас может сделать, это прижать Минхёка к своей груди, мазнув мимолётно губами по виску, одним только видом сказать, что всё хорошо, Минхёк, я подожду сколько нужно. И это тоже сложно, но Хёнвон, вроде как, справляется, вкладывает в чужие ладони ручку зонта, сжимая в попытке согреть замёрзшие пальцы, а после улыбается мягко и машет из окна отъезжающего автобуса. Минхёк не раскрывает зонт над головой, бредёт медленным шагом до дома, подставляя лицо и плечи холодному ливню. Волосы намокают мгновенно, липнут ко лбу и щекам, и тело простреливает озноб, но Минхёк игнорирует. Эта странная тяжесть в груди заставляет остановиться под собственным балконом, Минхёк долго-долго смотрит на свои окна, не решаясь зайти в подъезд, потому что вот что-то внутри, где-то под кожей намекает Минхёку, что дальше будет сложно. В квартире Хосок, он всё ещё там – на кухне непривычно горит свет /Хосок всегда так делал, игнорируя все минхёковы возмущения/, и идти домой сейчас хочется меньше всего, Минхёк ещё не привёл свои мысли в порядок, а дождь никак не помог – зря только вещи промокли. Хосок встречает на пороге в одних домашних минхёковых штанах, и кто вообще хозяин квартиры – не понятно. А Минхёк бы и рад сейчас куда-нибудь не сюда, куда-то подальше от Хосока, от этого взгляда - рентгена и отвратительной ухмылки, но реальность любит ставить подножки. - Решил заработать себе простуду? – Хосок улыбается, невыносимо тепло, и голос звучит слишком заботливо для того, кто без тени сомнения выгнал тебя когда-то из жизни. Он стягивает с шеи полотенце, накрывает Минхёка, осторожно обсушивая мокрые пряди, Минхёк рассматривает свои ступни, боясь поднять взгляд и потеряться в чужих глазах. - Только не делай вид, что тебе не плевать, - хочется прозвучать равнодушно, чтобы смотри, Хосок, я без тебя тут прекрасно справляюсь, но получается как-то по-жалкому обиженно, и Минхёк прикусывает губу, отгораживаясь от чужих рук. Сделать вид, что не слышишь, очень клевая тактика, Хосок отступает на шаг, подпирая плечом стену. - Я, честно, просто шёл мимо, а потом дождь зарядил, - Хосок звучит убедительно дофига, и даже немного обидно /Минхёк не признается правда/ слышать про «мимо». - У меня вещи мокрые, а на такси в такой дождь не практично, я пережду у тебя? У Минхёка нет выбора, Хосок всё равно сделает всё по-своему.