Видишь два неба? Одно – над тобой, Другое небо в его глазах, Пока ты спишь, воздушный конвой Мёрзнет как птицы на проводах. «Ундервуд»
Когда Зинченко представили нового бортпроводника Андрея Прокофьева, он и бровью не повел. Двадцать пять лет в авиации всё-таки. Не такой уж редкий случай – не поступил парень с первого раза в лётное, а хочется быть ближе к облакам. Или еще проще – охота, пока молодой, попутешествовать, повидать мир, да еще денег за это получать побольше, чем менеджер по продажам какой-нибудь фигни. Работником Андрей оказался расторопным, сообразительным, выдержанным и самое главное – постоянно, со всеми вежливым. Зинченко бы так не смог. А какая причина привела его в небо – скоро представился случай узнать. Во время рейса Зинченко встал поразмяться, оставив в кабине второго пилота (знали бы пассажиры, сколько реально самолётом управляют люди, а сколько – автопилот! Впрочем, ему самому в начале службы такое бы показалось бредом.) Андрей застыл у иллюминатора в служебке. Остальные бортпроводники дремали на своих местах. – Что-то случилось? – нахмурился Зинченко, заглядывая в иллюминатор через плечо стюарда. Тот оглянулся с выражением совершенно детского восторга на лице: – Какое оно… Как Солярис! Близился рассвет. Облака за бортом были сиреневыми, фиолетовыми, голубыми, розовыми, края их золотило невидимое пока солнце, они клубились, они постоянно меняли форму, они жили и двигались. – И впрямь похоже, – вежливо отозвался Зинченко. – Андрей, вы сколько летаете? – Три месяца. И еще была практика во время учёбы. «За это время можно бы и привыкнуть к виду за бортом», – подумал Леонид, а вслух сказал: – Вы поэтому стали бортпроводником? В лётное сразу не получилось? – Ну, наверное, поэтому, – слегка смутился Андрей и сказал непонятное: – «Я просто птица и люблю провода». А в лётное я и не пытался. Мне кажется, я здесь принесу больше пользы. Зинченко удивился такой несовременной (и, вроде бы, искренней) фразе. Решил этого не показывать, легко хлопнул Андрея по плечу и отправился на место.***
С тех пор он и начал Андрея опекать, что ли. Конечно, поблажек ему не делал, и за оплошности выговаривал как и остальным, но при случае мог и помочь – подсказать что-нибудь или вступиться, когда очередной бездарный стажер пытался хихикать над «женской» работой. – В небе любая работа – мужская, – бросал Зинченко, мысленно ставя новенькому жирный «минус». Со временем он стал узнавать Андрея всё лучше. Знал, что тот звонит домой маме и бабушке при всяком удобном случае, как радуется, если удается между рейсами побыть несколько дней не только в каком-нибудь Рио-де-Жанейро, но и в любом Мухосранске, что почти так же восторженно, как в иллюминатор, смотрит на бортпроводницу Вику (впрочем, на неё – больше безнадежно, чем восторженно). В этом Андрей решительно отличался от сына Зинченко, который мог охмурить любую особу женского пола любого возраста и социального положения. Кстати, именно отеческими чувствами пытался Леонид объяснить свою симпатию к стюарду. Что поделать, если Валерка вырос совсем чужим человеком, бесконечно далеким от него. Может быть потому, что рос он там, на земле. На Земле. А небо – сближает. И воспитывает тоже.***
Что всё сложнее, Зинченко понял не сразу. А когда понял – отогнал от себя эту мысль. Подумаешь, парень казался ему симпатичным не только внутренне, но и внешне. На пятом десятке многоопытному ветерану любовного фронта не сложно признать красоту другого – понимаешь, что от этого твоя собственная мужественность не страдает. Но после первого невозможного сна, увиденного в гостинице челябинского аэропорта, Леонид понял – что-то не так. Какие бы слухи ни ходили об отрицательном влиянии на потенцию работы летчика, Зинченко с этим проблем никогда не испытывал. И долгую разлуку с женой переживал с помощью мимолетных романов – раньше, и банальной дрочки – теперь. Изменять наивной хозяйственной Ирине со временем стало противно, мужиков с девизом «Меняю одну сорокалетнюю на двух по двадцать» он презирал, а «феями» – брезговал. Так что ничего странного в эротическом сновидении не было. Но вот приснилась ему не одна из многочисленных прежних подружек, не увиденная на улице или экране телевизора красотка, не кто-то из смазливых стюардесс… Хотя, в общем-то, стюардесса ему и приснилась. Леонид был в кабине. Он направлял самолет чуть ли не вертикально вверх, натягивая штурвал на себя, а между ног у него умудрился пристроиться Андрей в своей форме бортпроводника. Голова с рассыпавшимся обычно безукоризненным пробором равномерно двигалась над распахнутой ширинкой Зинченко, ухоженные руки с длиннющими пальцами вцепились в его бёдра, а ртом Андрей выделывал такое, что, казалось, сейчас жизнь из него вытянет. Солнечные лучи били сквозь стекло, голубое небо падало, и, кажется, такой восторг Леонид испытывал только во время первого полета. Зинченко проснулся мокрый от пота, тяжело дыша. И, разумеется, со стояком. Первым делом он разобрался с этой проблемой, а потом, постояв под холодным душем, решил, что произошедшее – дурацкая случайность. Об Андрее, спящем, между прочим, за стеной, в одном номере со вторым пилотом, он пытался не думать. Оказалось, не случайность. Сны продолжились, причем не только в полётах, но и дома, с уютно посыпывающей женой под боком. А наяву… Зинченко старался лишний раз не смотреть на ладную фигуру и приветливое лицо стюарда, а когда приходилось общаться, отводил взгляд и говорил коротко и не очень любезно. Но всё равно – когда они находились просто в одном помещении, его колотило как при жестокой простуде, и мысли путались – точнее, шли в одном известном направлении. Что это – эротическое помешательство на старости лет? Вроде того, что случилось с его бывшим сокурсником, бросившим семью из-за семнадцатилетней дурёхи, которая даже школьный аттестат не смогла получить, окончила школу со справкой, а теперь сидела дома и нянчила ребенка. Но это всё-таки женщина. Пидором или еще каким биосексуалом на пятом десятке не становятся. И это уж точно не могло произойти с ним, Леонидом Зинченко. Но Андрей тоже не виноват. Просто смазливая физиономия. Женственно он себя не вел, не кокетничал, особые знаки внимания начальству не оказывал (разве что своему непосредственному – пресловутой бортпроводнице Виктории). Может, радиация подействовала? Сколько микрорентген Леонид получил за эти годы в полёте… Вот и аукнулось так. Могло быть и хуже – лейкоз или еще что. И что теперь делать? Менять профессию на земную? Или поступить проще – вежливо попросить Прокофьева уволиться по собственному под любым предлогом. Или самому уйти в другой экипаж, хоть вторым пилотом. Потому что без неба он не может. Так невесело думал Зинченко, шагая по лётному полю. Поздоровался с экипажем, стараясь не смотреть на Андрея, и быстро направился в кабину. Не помогло. После того, как набрали высоту, поганец стюард притащил зелёного чаю. Хватило быстрого взгляда на длинные, чуть дрожащие пальцы, держащие поднос, на обтянутое форменным пиджаком предплечье, чтобы через четверть часа, помаявшись, передать управление второму пилоту и запереться в крошечной кабинке служебного сортира. А там быстро передёрнуть, представляя, что это не собственный кулак, а губы Андрея.