Captain Canary

Начинается с «Олли, это Леонард Снарт; Снарт, это Оливер Куин», а дальше по накатанной, по сценарию — Леонарду хочется вырвать руки парню с луком и вставить вместо них стрелы, чтобы неповадно. Потому что никто не должен прикасаться к Саре так, словно она принадлежит ему. Между ними прошлое, целая история, которой можно исписать десятки листов мелким почерком, — Леонарду нечем крыть, он понимает, но только всё ещё кривится, как от зубной боли, когда Сара улыбается вместе с Оливером так, как никогда не улыбается рядом с ним. Сара, кажется, становится чуточку другой, прежней, до ада на корабле, до чистилища на острове, до ужасов каждую ночь, потому что не остаётся сил. Сара, кажется, по капле избавляется от боли в груди, когда Оливер Куин рядом. И из Стрелы так себе доктор, но он понимает, он чувствует каждой клеткой (почти) то же самое, а это, чёрт возьми, Снарту никогда не переплюнуть. — Ты в порядке? — Сара спрашивает не так, как спрашивала бы у Оливера — проникновенно с убаюканной в груди прошлой влюблённостью, — а как бы неловко, с прищуром и с толикой заботы, но не так, чтобы потеплело, чтобы стало действительно легче. — Ты подозрительно тихий. — Здесь и без меня есть, кому болтать, — протягивает Леонард сквозь ощущение ненужности в отлаженном механизме героев, косясь в сторону Фелисити, которую он начинает избегать уже на второй минуте знакомства. — Почему ты притащила меня сюда? Сара смотрит внимательно-внимательно, изучающе, и Снарт чувствует себя дурацкой подопытной мышью, пронизанной острыми иголками, по которым пускают ток — нещадно, часто-часто, не давая вдохнуть полной грудью. — А почему ты пошёл? Леонард усмехается криво, холодно, и не произносит сдающего с головой «потому что не смог отказать». Леонард на каждую фразу Оливера огрызается, и это уже чертовски бесит Фелисити, которая то краснеет, то бледнеет и не может перестать говорить двусмысленно — даже когда пытается поставить бывалого вора на место. У героя и преступника всё ладится только там, на улицах, но это не сотрудничество, это инстинкт выживания говорит в Снарте, потому что он умный — умнее многих, — он знает, что, работая в команде, надо работать в команде, иначе сдохнешь. У Сары эти глупые перепалки уже в печёнках, Сара тоже не идиотка, но некоторым, кажется, нужно это объяснять. Оливер деликатно — насколько возможно — держит себя в руках, но Леонарду здесь, очевидно, не рады, а тот только и рад собирать на себе ненавидящие взгляды и складывать в копилку на долгую память. Сара проклинает свою насквозь сентиментальную жажду одобрения, потому что она, кажется, не на шутку пропитывается Холодом — до внутренностей, до костей, до подсознательного желания чувствовать поддержку тех, кто небезразличен. — В такие моменты жалею, что меня всё ещё привлекают мужчины, — цедит Сара без злобы, но холодно — в лучших традициях е г о школы. — Забываю, насколько мужчины упрямы и эгоистичны, и снова наступаю на те же грабли. У них со Снартом все разговоры — недосказанности, двусмысленности и метафоры, разгадывать которые всё тяжелее, но Леонард умный, он справляется. От его дыхания у Сары иней по душе узоры чертит, но она выдерживает этот бессловесный поединок, всегда выходит победителем, потому что Леонард уступает, отводит взгляда за мгновение до её поражения, прищуривается и выдаёт что-нибудь в своём стиле: — Могу я сказать, что мне льстит быть твоими граблями? Сара ничего не говорит, может покачать головой, нахмуриться, но почему-то теплее, почему-то уже не так колко видеть, как она разговаривает с Оливером Куином. И когда в очередной раз, вместо ироничной ремарки, Снарт говорит «хорошая тактика, босс», он не слышит типичное «не называй меня так», он только чувствует затылком, что Сара Лэнс остывает до его температуры, возвращается на привычную ось, на которой они то и дело сталкиваются, но никак не могут окончательно сойтись. Между Сарой и Оливером — выстраданное прошлое, но за Леонардом Снартом — будущее; Стреле нечем крыть.