Город Грехов: Переворачиватели игрушек

(Время действия: настоящее время) (Играет не что иное, как Rammstein – «Mutter») *** Иногда время имеет свойство невероятно замедляться, например, сейчас и последние лет шесть. Все, на что можно здесь смотреть – это кусок неба под потолком в квадратном оконном проеме, стянутом сверхпрочной решеткой из стали Гадфильда. Каждый день я могу наблюдать в этом квадрате, словно в телеке, который показывает только минимальный набор каналов, как рассвет плавно меняет свою окраску на что-то более ясное, а затем превращается в серые сумерки и ночную темень. Вид может меняться, в зависимости от погодных условий и времени года, но за время, проведенное в давящих стенах тюрьмы, мне до тошноты надоела эта картинка. Утро, день, вечер, ночь. Весна, лето, осень, зима. Шесть круговоротов времен года за шесть лет, больше двух тысяч оборотов часовой стрелки. Течение времени здесь сводит меня с ума. Кажется, будто я катаюсь на ебанутой карусели и с каждым кругом становлюсь все ближе к очереди кандидатов на перевод в белые стены из более мягкого материала. «Именем Верховного суда Города Грехов, подсудимый приговаривается к двадцати пяти годам заключения в колонии строгого режима. Решение обжалованию не подлежит», - это те самые слова, которые стерли личность Дмитрия Хинтера, Шокка, крутого парня. Теперь я – лишь номер среди сотен других номеров в этих замшелых стенах Хип-хоперской Тишины. «1134» – такая нашивка на моей груди. Здесь нет ни имен, ни прошлого, а будущего нет тем более, и я смирился с этим, вполне, за шесть-то лет. В принципе, мне незачем и не для кого стремиться вернуть свое прошлое и думать о своем будущем: единственный человек, с которым я смог сблизиться, пусть и на несколько часов, умер незадолго до того, как я оказался здесь. Из-за него и оказался. Ирония, но мы толком и не познакомились, не поговорили. Всего лишь одна встреча, одна ночь в отеле, наполненная великолепнейшим сексом, одно имя, и то не имя – прозвище, которое он мне сам озвучил – Окси. Мне самому чудом удалось выжить тогда. Я провалялся в тюремной больничке больше двух месяцев. Сейчас я думаю, лучше бы я умер на грязном асфальте в той подворотне, хоть это и позорно – умереть от пули полицейской крысы. Но мне «повезло» тогда. Кто-то, на моем месте, обрадовался бы, но я смотрю на это дело иначе. Особенно, когда я лишен возможности регулярно принимать мои чудо-таблетки от психических невзгод. Даже если мою физическую оболочку подправили, вытащив пули и залатав все раны, то внутри, по моим ощущениям, я вполне себе оформившийся покойник. Я не знаю, как называют это состояние мозгоправы, но вся эта унылая параша похожа на затяжную депрессию. Длинной в шесть лет. Без понятия, в чем причина потери, какой бы то ни было, мотивации, мне даже не хочется выдумывать планы побега, хотя я, пожалуй, мог бы прошибить эти стены головой, если бы захотел. У меня было время подумать, проанализировать, но единственный, к кому приводили логические цепочки, являющиеся результатом моих попыток напрячь мозги, это короткостриженный наркоман. Похоже, это любовь. Я даже рассмеялся этой мысли – вот уж, правда, любовь зла, во всех смыслах. Я усиленно припоминаю, но так и не могу вспомнить человека, который был бы мне по-настоящему дорог. Я жил по принципу «налегке». С моим родом деятельности, со всем этим криминалом, порядками, царящими в Городе Грехов, лучше не иметь уязвимых мест в виде близких людей. Я не знаю, почему Окси так запал мне в голову и сердце – судя по тому, что я чуть не сдох от выстрела в этот орган, оно у меня все же было. А теперь моя призрачная любовь сгнила в какой-то безвестной могиле, к этому времени уж точно. Я даже не смогу навестить его на кладбище, положить замученные красные гвоздики около надгробия, когда выйду отсюда. Если выйду. Да, определенно, одна из причин моего плачевного душевного состояния – это прерывание приема лекарства, безотказно действующего тандема «тенотена» и «глицина». Я закидывался ими на воле ежедневно по нескольку раз, это помогало контролировать вспышки агрессии. Собственно, здесь, в Хип-хоперской Тишине, у меня, наравне с депрессивными настроениями, возникают и взрывоопасные порывы разъебать кому-нибудь голову или разорвать шею зубами, например. Поэтому меня и держат в одиночке, как особо опасного заключенного. Чтобы выплеснуть агрессию, я усиленно практикую упражнения монахов Шаолиня. Вместо чъей-то рожи, я разъебываю свои кулаки в кровь, врезая их в шершавую каменную стену камеры – это практика на концентрацию силы, а вовсе не мазохизм и глобальный съезд с катушек. Огромным усилием воли я заставляю себя делать это снова и снова, и мне трудно вовсе не из-за боли, а из-за отсутствия желания бороться за жизнь. Я подтягиваюсь на стальных прутьях решетки, отжимаюсь по сто раз с одного захода в любое, свободное от тюремных работ, рисования, сна или дрочки, время. Зачем я это делаю, если все кончено, так или иначе? Я не знаю, я не думаю об этом. Я вообще стараюсь ни о чем не думать, и у меня это пока что получается. Еще одна вещь, которая спасает меня от того, чтобы закончить это все в один миг при помощи остро заточенной столовской ложки, воткнутой в собственную шею, - рисование. Это еще одно мое любимое занятие, кроме музыки и ебли. Про все три говорят, что получается хорошо. Вот и медбрат из тюремного диспансера оценил мои способности. Уж не знаю, что ему больше понравилось, мой толстый член вбивающийся в его узкую задницу или эскиз татуировки, который я нарисовал специально для него – лошадиный череп с рогами. Он почему-то захотел именно такую тату, хотя на его очень уж гейском теле это смотрится немного странно – он мне показал потом результат работы. В благодарность за мою творческую деятельность, милашка медбрат согласился периодически поставлять мне бумагу и пишущие предметы. Не всегда это чистые листы (с этим тут туго и строго): иногда он приносит старые газеты, салфетки и даже туалетную бумагу. С карандашами и ручками тоже дела обстоят не очень: некачественные грифели легко ломаются, в ручках быстро заканчиваются чернила. И тогда я рисую собственной кровью. Нет, это не очередная восточная практика, это уже, и правда, стоит ближе к мазохизму, и мне, почему-то это нравится. Я получаю странное удовольствие, сбивая свои кулаки в кровавое месиво, а затем, как можно быстрее, рваными линиями, пока оно все не засохло, рисуя один и тот же рисунок – аристократичные кисти рук. Длинные аккуратные пальцы и часы на левом запястье. Иногда я, конечно, рисую что-то другое, каких-то людей и пейзажи, но снова и снова возвращаюсь к воспроизведению картинки, увиденной одной ночью шестилетней давности. Кто бы мог подумать, что во мне скрывается законченный фетишист, ну или влюбленный придурок, как ни назови – все одно. Я бы отдал многое, чтобы моим фетишем был хотя бы не покойник. Но жизнь - жестокая сучка. Я не знаю, какое сегодня число, я перестал считать дни и следить за временем, хотя мне удалось пронести с собой свои часы (не стоит даже спрашивать, каким способом) и сделать так, чтобы их наличие у меня никто не обнаружил. Эти часы были своеобразным куском той старой жизни: стальной корпус, мерное тиканье и движение стрелок напоминали мне, что когда-то у меня было прошлое. Оно и сейчас есть, частично, за этими непрошибаемыми тусклыми стенами, но главного там все же нет. Мой своеобразный телеэкран под потолком камеры демонстрирует мне кусок темного неба невнятного цвета, затянутый тучами. Наверное, будет дождь. Я тренирую левую руку, с силой соприкасая свой кулак со стеной, давая себе передышку в тридцать секунд между каждым ударом. Со стороны я, наверное, напоминаю психа, но я-то знаю, что это древние практики непобедимых воинов, даже в фильме каком-то видел такое. А, впрочем, похуй. Может, я и психованный мазохист. Я останавливаюсь только тогда, когда на серой стене проступает отчетливый красный отпечаток, а кровь начинает течь по пальцам. За решеткой начался дождь. Сейчас начало июня или около того, сезон дождей. Я ощущаю запах мокрой земли, вдыхаю его полной грудью, а затем устало опускаюсь на койку. Что дальше, номер 1134? Что ты будешь делать дальше, когда твои руки превратятся в незаживающее кровавое месиво с белыми просветами костей, когда ты не сможешь удержать карандаш в своих покалеченных пальцах? Что собираешься делать, когда, из-за неконтролируемой дрожи в руках, не сможешь больше рисовать снова и снова, как сумасшедший художник с заевшим мозгом, идиотские рисунки, иллюстрирующие запястья малознакомого тебе парня? Что ты предпримешь, когда не сможешь контролировать удушающее желание приложиться об эту, измазанную твоей кровью, стену своей бритой головой? Ну вот, я всегда говорил, что много думать – вредно. Я хочу закрыть глаза, забить на все вопросы, я мысленно желаю себе умереть сегодня ночью во сне. Сам-то я себя не могу просто так прикончить – слишком не в моем это духе, сила воли не позволяет. Я провожу окровавленными пальцами по циферблату своих Rolex Submariner, оставляя красные мокрые разводы на сапфировом стекле. Стрелка бежит по кругу, и тюремное окно – это тоже циферблат. Я ощущаю, как утекает мое время, по кругу и в никуда. Не думал, что когда-то превращусь в философствующего депрессивного нытика. Я откидываю голову на стенку, ощущаю своим бритым затылком ее неприятную прохладную шершавость, смотрю на свои «ролексы» из-под опущенных век, почти бездумно. Кровь на стекле, кровь на пальцах, всю жизнь меня преследует эта красная вязкая дрянь, из которой состоят люди, не менее дрянные. И тут в моем апатичном мозгу начинают вертеться какие-то шестеренки и ржавые винты, словно внезапно в действие пришел давно стоящий механизм. Я буквально ощущаю скрип в голове, когда детальки складываются в один логичный пазл. Я смотрю на свежую кровь на циферблате часов, смотрю на свою окровавленную руку, а в моей голове стоит картина из того самого утра, когда я обнаружил под кроватью разрезанный на части труп моего случайного любовника. Кровь на этих самых отрубленных частях была засохшей, почему-то, в отличие от крови, пропитавшей кровать и осевшей каплями на часах Окси. Я машинально перевожу взгляд на пол, усеянный разрисованными газетными обрывками и тетрадными листами, смотрю на поверхность приколоченного к полу стола, где валяются свежие рисунки. Почти на всех них: кисти мужских рук, с часами на левом запястье. На левом, блядь. Я постоянно, на протяжении долгих шести лет, рисовал одно и то же, и ни разу не подумал о том, что мои руки сами дают подсказку, воспроизводя на бумаге то, что засело четкой картинкой в памяти. Сколько раз я комкал и выбрасывал этот ключ раз за разом? Спустя столько времени, в порыве случайного озарения, до меня, наконец, дошло, что отрезанная рука, которую я обнаружил в номере отеля, была правой. Таким образом, обрубок не принадлежал Окси, его часы кто-то нацепил на чужую руку. Чья свежая кровь была на постели, и куда делся сам Окси, мне еще предстоит узнать. Я только надеюсь, что он все же жив. Я сижу на койке еще некоторое время, медленно вдыхая воздух, переваривая понимание того, что я сказочный лох, а затем, в молчаливом бешенстве, смахиваю со стола свои рисунки и топчу их. Мне хочется снова избить стену или избить себя стеной, но мои руки мне еще пригодятся этой ночью и впоследствии тоже. Запущенный механизм работы извилин начинает генерировать план действий буквально на ходу. Мне некогда думать, взвешивать, оценивать, готовиться к побегу, я итак потерял слишком много времени, сидя здесь и жуя сопли. Сейчас глубокая ночь, на улице хлещет дождь, я надеюсь, что, из-за его шума, посторонние звуки, доносящиеся из моей камеры, не будут услышаны. Я хватаюсь двумя руками за решетку вентиляции и вырываю ее к ебанной мамаше. Затем бью кулаком по кладке стены: охрана привыкла, что я долблю чем-нибудь в стену, поэтому я надеюсь, что, если они что-то и услышат, то поленятся и побоятся придти проверить – они ведь считают меня малоадекватным, что, в принципе, верно. Мне удается пробить толщу кладки, расширяя проход в вентиляционный тоннель. Дуракам везет, а я сегодня победитель в этой номинации, и мне положен приз - в месте крепления решетки стенка оказывается не такой прочной, какой могла бы быть. Да и вообще, зря я, что ли, тренировался столько лет? Спасибо Шаолиню. Когда проем становится достаточным для того, чтобы моя не маленькая туша туда поместилась, я ловко подтягиваюсь на руках и исчезаю в тоннеле. Если мне будет везти до конца, то мою пропажу обнаружат только на утреннем обходе, а к этому времени, я уже буду на достаточном отдалении от «комфортабельного санатория». Я, с максимально возможной в таких условиях скоростью, ползу по вентиляционному проходу, еще больше сдирая руки в кровь, ветхая тюремная одежда очень быстро рвется на коленях и на локтях. Ничего, вернусь в Город - займусь шоппингом, люблю это дело. Я видел план тюрьмы и примерно представляю, как организованна система вентиляции, где находится ближайшая шахта и куда она ведет. Так и есть, примерно через сотню метров я натыкаюсь на ржавую лестницу, ведущую вверх по вентиляционной шахте. Наверное, ни одному взлету в своей жизни я не радовался так, как радуюсь сейчас этой шатающейся конструкции. Все-таки, надежда великая вещь, которая не умирает даже тогда, когда ты уже сам давно, казалось бы, сдался. Именно она сейчас помогает мне ползти наверх, рискуя соскользнуть с перекладин, тем более, что они становятся скользкими от крови, сочащейся из моих рук. Я выползаю на крышу тюремного блока, примыкающего прямо к высокому забору с колючей проволокой. Значит, я не ошибся. Дождь хлещет по моей голове и плечам, пока я ползком перемещаюсь к краю блока. За забором в земле, определенно, понатыканы датчики отслеживания движения, а проволока ограждения находится под током, но, опять-таки, шаолиньские монахи и километры просмотренных в былые времена кинопленок боевиков про супер-героев делают свое дело. Я косплею гепарда и перепрыгиваю забор, пытаясь увеличить амплитуду прыжка, насколько это возможно. Я приземляюсь в чернозем, датчики молчат – значит получилось. Мои руки черные от грязи, она перемешалась с кровью, и мне хочется смеяться, но сейчас еще не время. Я скрываюсь в лесу, бегу, петляя среди частых деревьев, пока Хип-хоперская Тишина не остается на значительном отдалении. Ветки ломаются о мое тело, некоторые я ломаю сам, защищая лицо. Я не чувствую боли от того, что они хлещут меня, обдирая и без того пораненную кожу. Наконец, я останавливаюсь и пытаюсь отдышаться: странно, что мое сердце не остановилось вместе со мной от такой гонки. Вода с неба все льется, и я, кажется, промок насквозь в буквальном смысле – вода попадает в рот, в глаза, уши. Но я пью этот дождь, это моя свобода, внутренняя, в том числе. Она вернулась ко мне. *** У меня нет близких людей, но зато есть парочка надежных контактов из прошлого. Не имей сто друзей, а имей полезные связи, как-то так. И сейчас, грязный, израненный, усталый, голодный, дрожащий от ветра из-за мокрой порванной одежды, я пришел к одному из таких людей. Вернее, к одной. - Господи, Шокк, ты что, сбежал?? – Марина смотрит на меня расширенными глазами, придерживая за спину и прислоняя к стенке, чтобы я не повалился прямо тут, в коридоре. - Да, - отвечаю я, улыбаясь, и медленно съезжаю по стене на пол, смотрю на Марину снизу вверх. – Я могу на тебя рассчитывать? С Мариной Кацубой мы познакомились давно, я как-то помог ей в одном непростом деле, и теперь мы, вроде как, приятели, по крайней мере, она понимает, что должна мне, и потому сейчас утвердительно кивает в ответ на мой вопрос. Я кое-как поднимаюсь, пачкая своими кроваво-грязными руками светлые обои прихожей, но Марина ничего не говорит на это, только провожает меня сочувствующим взглядом – видимо, я, и правда, выгляжу совсем не очень. Я провожу в ванной не менее получаса, отмываясь и согреваясь. Когда я выхожу оттуда в одном полотенце, Марина окидывает меня скептичным взглядом, и достает из шкафа одежду ее бывшего парня – не понятно, зачем она ее хранит вообще, но это очень кстати. Я оценивающе разглядываю себя в зеркале – сойдет пока что. Я прошу Марину купить мне кроссовки, только темного цвета и помоднее. У меня дома большой выбор шмота и обуви, но там я появиться никак не могу, даже, если мне придется ходить в прикиде из «Нью-Йоркера». Также я прошу Мари достать мне «тенотен» с «глицином» - по аптекам, ровно, как и по другим людным местам, мне лучше не светиться лишний раз. Еще я прошу раздобыть такую пустячную вещь, как пистолет. Марина терпеливо отвечает согласием на все мои скромные просьбы, говоря, что по счету я расплачусь потом, а сегодня послушаю ее новые стихи. Я соглашаюсь, хотя у меня полно дел, но вечер поэзии так вечер поэзии – деваться мне, особо, некуда. Она покупает все, что я прошу, и я тут же закидываюсь горсткой целительных таблеток. Душевное облегчение не заставляет себя ждать. Весь день я валяюсь в кровати, собирая силы для дальнейших действий. Не могу сказать, что я абсолютно спокоен, я бы вообще сейчас покурил, но за время тюремного заключения я отучился от этой пагубной привычки. Оказывается, пока я отдыхал на нарах, в Городе Грехов издали закон "о запрете курения в общественных местах", и на смену обычным, требующим поджигания, сигаретам пришли электронки. Марина даже дает мне продегустировать это изобретение, и мне кажется, что оно отдает какой-то метросексуальностью. Марина смеется и говорит, что я и есть метросексуал, а я выпускаю фруктовый водяной пар ей в лицо. Потом мы пьем чай с лимоном, я не выпускаю из рук электронную сигарету и продолжаю периодически закидываться таблетками, а Марина читает мне свои стихи с выражением и расстановкой, что-то про Гуччи и поэтический вирус – семейная идиллия, бля. Все бы хорошо, если бы не те далекие от поэзии дела, предстоящие мне в ближайшее время, и я почти что не слушаю Мари, думая о своем. Я хочу узнать правду про Окси. *** На календаре 4 июня, суббота. Начинает вечереть, а, значит, я могу выходить на охоту. Я надеваю на ноги купленные накануне «адидасы», накидываю на голову капюшон черной толстовки, достаточным образом скрывающий мое лицо, отправляю в каждый из карманов джинс по пачке успокоительного, а в кобуру на поясе сую новый «глок» с глушителем. Мои губы невольно расходятся в самодовольной улыбке, когда я смотрю на свое отражение в зеркале шкафа-купе. Для завершения гангстерского образа не хватает вороненого джипа, но он, в лучшем случае, стоит сейчас в опечатанном гараже в моем бывшем пристанище, поэтому придется добираться до места назначения другими средствами. Мой путь лежит в Старый город, Марина сказала, что сейчас там заправляет всем какая-то банда «грехов», но, если Окси был связан со шлюхами, то только там мне могут помочь со сбором информации, есть даже надежда, что я встречу там и его самого. Я почему-то взял за аксиому, что Окси жив. Я вхожу на обособленную территорию, полностью принадлежащую мафии, готовый к неожиданностям – они здесь действуют по своим законам. Еще не стемнело, поэтому улицы квартала тихие, но я-то знаю, что за мной следят с тех пор, как я ступил за скрипящие железные ворота. - Куда направляемся? – так и есть, незамеченным здесь не остаться. Высокий худой парень с лицом, похожим на череп, наводит на меня дуло автомата. - Мне нужно просто поговорить, это важно, я заплачу, - я очень медленно, чтобы не спровоцировать у черепоголового непроизвольного нажатия на курок, достаю из кармана 300 долларов – это мало, но это все, что пожертвовала мне Марина, я только надеюсь, что эти «грехи» не будут привередничать и пойдут мне навстречу. - Говори, - откуда-то сбоку, из-за угла здания, выходит еще один парень, тоже с автоматом на плече. Он держит бутылку виски в одной руке, а другой ловко выдергивает из моих пальцев приятно-зеленые бумажки. Я отмечаю, что у него достаточно необычная внешность: он тоже худой, его черты лица навевают ассоциации с кем-то хищным, может быть, пираньей, он смотрит на меня недобрым взглядом, как будто пытается прожечь дырку на моем лбу. - Знаете ли вы человека по имени Окси? Он крутился среди проституток шесть лет назад, у него еще нос такой, специфический, и брови, - я стараюсь не делать лишних движений, все-таки по этим парням видно, что они нервные и опасные, я бы предложил им глицина, если бы не боялся получить в ответ внезапную порцию свинца. - Окси?? Хуёкси. Тут такого точно нет, - говорит тот, что держит меня под прицелом, и при этом лыбится. – Это вообще кликуха или что? Имя-то у него есть? - Подожди, Галат. Я, кажется, знаю, про кого он спрашивает, - второй тип задумчиво чешет голову и опрокидывает в свое горло алкоголь из бутылки. Я машинально читаю белую надпись на черной этикетке: «Jack Daniel's» - и как он не подавится?? Но он не давится, а продолжает: - Оксимирон, Мирон Федоров. Это тот чувак, труп которого нашли расчлененным шесть лет назад в номере отеля. Помнишь, Галат, еще полиция приезжала тогда? Мутный тип был, никто не знает, чем он занимался: то ли проституцией, то ли наркоторговлей. Я его лично не знаю даже, мне тогда лет четырнадцать было вроде, а он лет на десять старше. Но то, что его нет в живых сейчас - это точно, полиция дело завела на этот счет. Даже какого-то психа посадили, который его и убил. Клиент вроде. Аксиома относительно степени живости Оксимирона (какое странное прозвище) медленно растворилась в моем мозгу. Что ж, похоже, он и вправду мертв, нужно с этим смириться. Но дело еще не закончено. - Может быть, вы знаете людей, с которыми он общался? - Я знаю, с кем он контактировал, - отвечает Галат. - Это друзья моего брата, у них похоронное бюро в Городе. Недалеко от гостиничного комплекса, - он называет мне адрес. *** Через час я уже брожу по одной из улиц Города Грехов, выискивая во дворах нужное мне заведение. Стемнело и я надеюсь, что выгляжу достаточно незаметно в своей темной одежде. Тут таких, как я, много шныряет, поэтому проблем возникнуть не должно, тем более, что мое лицо скрыто тенью от капюшона. Наконец, я нахожу нужный дом, вывеска на слегка пошарпанной двери гласит, что это - ритуальное агентство «Забитые»: похоронные товары и услуги, постоянным клиентам предоставляются скидки. Вот уж, что бы меня не привлекло, так это перспектива получения скидки на ритуальные услуги. Я решительно вхожу внутрь, дверь с грохотом захлопывается за моей спиной. Здесь холодно, как в склепе. В просторном зале выставлены различные товары, вроде венков, гробов и урн. - Добрый вечер! Рады видеть вас у нас, - на меня надвигается похоронный венок величиной с человеческий рост, увешанный ужасными красными цветами и лентами – не дай бог, чтобы такое стояло на моей могиле. – Могу что-то подсказать? Венок отставляется в сторону, и я могу наблюдать улыбчивого темноволосого парня, его грудь и руки забиты татухами. - Может, и можете, может, и подскажете, - я хмыкаю, разглядывая его. - Я бы хотел поговорить о Мироне Федорове, мне сказали, что вы с ним были знакомы. Из двери слева выходит еще один покрытый рисунками мужик, в отличие от первого, он не улыбается и его лицо, в принципе, не выражает особую приветливость. - Знали мы Мирона, но он умер. А ты кто? И кто тебе вообще дал наши координаты? Томас, давай его выпроводим, - говорит он, смеряя меня подозрительным взглядом. - Эй, Старый, повежливей, вдруг он наш потенциальный клиент, - темноволосый несильно врезал кулаком мужику по плечу. - Я его друг, вернее, дальний родственник. Адрес вашей конторки мне дали в Старом городе, - мне начинает казаться, что нить обрывается, так и не начавшись толком, и я ничего уже не выясню. - А-а-а, вот оно что, - тянет тот, которого зовут Томас. – Да, Мирон, был нашим знакомым. Его убили шесть лет назад, полиция нашла даже, кого обвинить в этом преступлении. Но, на самом деле, это убийство было чистым заказом. Мирон занимался такими вещами, за которые рано или поздно можно оказаться под угрозой, поэтому неожиданного тут ничего нет, его бы все равно убили рано или поздно. Но ты, наверное, хочешь знать имя заказчика? - он проницательно смотрит на меня, видимо, догадываясь по моему загадочному внешнему виду, что я связан с какой-то криминальной деятельностью. – У нас со Старым есть некоторые догадки. Я внимательно слушаю, согласно кивая – да, я хочу услышать догадки – и закидываю в рот маленькую горсть «тенотена», только это помогает мне сохранять полное спокойствие и притупляет сожаление по поводу однозначности смерти Окси. - Тогда иди к священнику, - говорит Старый, и я думаю, что это шутка. – Иван Охлобыстин его зовут. Городская православная церковь, недалеко тут пройти. Я чуть не заржал в голос: православная церковь в Городе Грехов, тут недалеко, где-то среди борделей, пабов и казино, наполненных чуть больше, чем полностью, нечестивцами. Да, у бедного священника тут по горло работы, заебался, наверное, отпускать местным жителям их грехи. Что ж, мне тоже пора на исповедь. Я ощущаю приятную тяжесть «глока» на поясе и улыбаюсь. Наверное, Томас что-то увидел в моей исключительно милой улыбке, потому что он шумно сглотнул и сказал, что они уже закрываются на сегодня. - Спасибо, ребята, вы мне очень помогли, - я пожал им руки по очереди. – Еще один вопрос, а ваше агентство называется «Забитые» в честь того, что ваши тела забиты татуировками? Старый нахмурил брови, а Томас хихикнул. - Мы называемся «Забитые», потому что гробы забиваем. Гвоздями, - он указал рукой на деревянный заколоченный гроб, меня передернуло. – Качественно, недорого, быстро, удобно, сложно открыть изнутри, чуть что. Приходи еще, - Томас хлопнул меня по плечу, давая понять, что мне пора. Я выхожу на улицу, где моросит слабый дождь, и иду в сторону церкви, держась подальше от света фонарей, благо, половина из них разбита либо перегорела. Далеко идти не приходится, через сотню метров я вижу белые стены Городской православной церкви. «Ролексы» на моей правой руке показывают почти десять вечера. Интересно, есть ли кто-то в это время в этих бесполезных стенах? Прихожан уж точно нет, они все расползлись по тысяче злачных мест, разбросанных в изобилии по мрачным улицам. В принципе, в Городе Грехов только и можно делать, что грешить, а потом исповедоваться, даже сенатор этим занимается постоянно, что уж говорить о простых смертных. Я приближаюсь к дверям церкви и, бесцеремонно пиная створку ногой, вхожу внутрь. Ну, как я и думал, тишина и покой, ладан и иконы. А вот и тот, кого я ищу: мужик в черной рясе священника, на его носу дурацкие круглые очки с желтыми стеклами. Он занят зажиганием церковных свечек и не замечает меня поначалу, а когда я останавливаюсь напротив него, испуганно вздрагивает. - Вечер добрый, - дружелюбно начинаю я, не снимая капюшона своей балахонистой кофты, что, наверное, кажется церковнослужителю подозрительным, но мне похуй. – Вы Иван Охлобыстин? - Для вас, сын мой, я - отец Иоанн, - поправляет он и недовольно поджимает губы, оглядывая меня цепким взглядом. – Что вы хотели? - Я хотел исповедоваться, - и все равно, что я католик. – Хочу, чтобы вы отпустили мне мои грехи. Он секунду смотрит на мое лицо, но, видимо, такие кадры захаживают сюда часто, поэтому он жестом призывает меня следовать за ним вглубь церкви. Мы заходим в какую-то маленькую комнатушку, на стене висит икона, на которой изображен, как это принято, человек с выражением лица «именно ты убил моих родственников и ограбил меня, а теперь проси прощения, тварь». Нет, я верующий, с моей деятельностью нельзя быть атеистом, но сегодня я вижу иронию буквально повсюду. - Сын мой, скажи свое имя? – говорит отец Иоанн, сохраняя нужный уровень пафоса. Я снимаю капюшон, говорю ему свое имя, а затем говорю имя человека, ради которого я сюда пришел, и священник меняется в лице. Его черты становятся еще более хищными и заостренными, в глазах виден испуг. - Мирон Федоров, говоришь, - его голос слегка охрип и растерял присущую священнослужителям надменность. – Что ты хочешь знать? Кто убил шлюху? Будь моя воля, я бы всех геев живьем в печку запихал и сжег. Хочешь знать имена? Ну так слушай! Кардинал Жиган. Джарахов. Заброшенная Трэш-СТО, - он смотрит на меня, как псих, и смеется. – А твой Федоров был пидорской шлюхой и сдох шлюхой, туда и дорога! Ох, зря ты это, отец Иоанн. Я неуловимым движением достаю ствол из кобуры, и в следующую секунду пуля почти беззвучно врезается Охлобыстину между глаз. Полиция толерантности. Я накидываю капюшон на голову, снова пряча лицо, и поспешно покидаю церковь. Исповедоваться не удалось, зато я узнал кое-что полезное. Оказывается, станция техобслуживания под названием Трэш-СТО, функционировавшая шесть лет назад, на сегодняшней день является заброшенной, и мне нужно непременно туда попасть. Асфальт блестит от дождя, я иду быстрым шагом, прикидывая, как и на чем мне лучше добраться до этой гребаной станции. Придется угонять машину. Внезапно в одной из подворотен я слышу звуки какой-то возни и сдавленный крик. Не знаю, какой черт сподвигает меня туда сунуться, но я иду в закоулок, а затем вижу такую картинку: два амбала выкручивают руки светловолосой девушке - в принципе, обычное занятие для этого места. - Отвалите от нее, - я лениво направляю на них пистолет, не произнося больше лишних слов. Они все понимают, и испуганно отступают, сваливая вглубь подворотни. Странно, эта блондинка должна сейчас истерить, а она молчит, хотя ее одежда разорвана в нескольких местах, а на лице пара ссадин. - Эй, ты в порядке? – я подхожу ближе, вглядываясь в ее лицо. - В порядке, спасибо, но отвали, - отвечает девушка мужским голосом и до меня доходит, что это парень. - Не вижу благодарности, я вообще-то тебя спас, - я хмурю брови, не люблю нахальных пидорков. - А что ты хочешь в качестве благодарности? – он вскидывает на меня взгляд, в котором плещутся ненависть и отчаяние, под глазами залегли сиреневые тени. – Отсосать тебе? Нет, ну зачем сразу так. - Хочешь сказать спасибо, одолжи мне тачку, если она у тебя есть, - я ляпнул это просто так, даже не рассчитывая на положительный ответ. - Хорошо, - он кидает мне ключи, и я еле успеваю их словить, не веря своей удаче. – Белый линкольн за углом около бара. Только аккуратней, там с управлением могут быть проблемы, старый он уже. Пригонишь сюда же. - Эээ, спасибо, - в моем голосе некоторое замешательство. - Я могу прямо к дому твоему пригнать. Меня Шокк зовут, кстати, а тебя? - я протягиваю ему раскрытую ладонь. - Глеб, - выдавливает он, его голос звучит немного мягче, он осторожно пожимает мою руку своими хрупкими бледными пальцами. Ебанные женоподобные геи, почему они вечно такие? Окси был другим. Он пишет свой адрес на клочке бумаги и сует мне в карман, задерживая там свою руку на пару секунд, а я чувствую укол возбуждения. Затем он уходит, а я провожаю взглядом его узкую спину и еще раз думаю о том, что удача сегодня явно на моей стороне - даже не пришлось ничего угонять. *** Глеб был прав, с управлением сложно справляться, но мне не привыкать. Я гоню машину по шоссе, на самую окраину города, к складам и порту. Это район разбитых фонарей, как называли его раньше. Очень пустынное, бандитское и жутковатое местечко, славящееся рекордным количеством совершаемых здесь преступлений. Я и сам не знаю, какую именно цель преследую. Мщу ли я за Окси или за себя? И месть ли это вообще? Я постоянно глотаю успокоительные таблетки, поэтому не могу ответить ни на один из вопросов внутреннего голоса. Я просто знаю, что должен дойти до конца. Что будет потом - неважно, даже если я снова отправлюсь в Хип-хоперскую Тишину. Начинается облезлая ограда станции, я глушу фары, чтобы не привлекать дополнительного внимания, итак тачка белая. Я не знаю, что меня ждет здесь, но готов к любым сюрпризам. Не заморачиваясь в полутьме поиском калитки, я перелажу через забор, и мягко прыгаю в траву. Парочка доломанных машин без колес под старым навесом, кое-где валяются старые шины, неподалеку стоит двухэтажный дом, напоминающий своим сумрачным видом пристанище какого-нибудь типичного американского маньяка. Окна в доме темные, и я делаю вывод, что, скорее всего, хозяев нет дома. И зачем я сюда вообще притащился, послушав этого полоумного священника? Но нужно проверить, есть ли кто внутри. Я решительным шагом направляюсь к постройке, спотыкаясь иногда о разбросанные по земле непонятные железяки и составные части автомобилей, но шестое чувство заставляет меня обернуться. Тут же мне прилетает удар чем-то тяжелым по голове, и полумрак становится полной темнотой. *** Я прихожу в себя от дикой боли, разламывающей голову. Где я? Неужели снова в тюрьме? Я хлопаю себя рукой по поясу, и не нахожу кобуру - не удивительно. В какое дерьмо я влез на этот раз? Вокруг темень, помещение без окон. Просто заебись! Мои глаза немного привыкают к темноте, и я фокусирую взгляд на сгорбленной маленькой фигуре в углу, оттуда доносятся тихие всхлипы. Я слегка приподнимаюсь, облокачиваясь о стену. - Эй, ты кто? - спрашиваю я, щупая свою многострадальную голову, ощущая под пальцами что-то липковатое. Всхлипы становятся громче и переходят в судорожные рыдания. Черт, что за хуйня тут происходит? Я с трудом поднимаюсь на ноги и подхожу к рыдающему некто, трогаю его за плечо. - Он нас всех убьет, - доносится до меня прерываемый рыданием знакомый голос, а плечо под моей рукой мелко трясется. - Марина?? Что ты тут делаешь?! - я опускаюсь рядом с ней на пол и обнимаю. - Что происходит? Где мы вообще? - Он нас убьет, - повторяет она, заливая мою грудь слезами. Я шарю рукой в кармане, достаю «тенотен», выдавливаю на ладонь пять таблеток и запихиваю Марине в рот. Она давится, но глотает. - Ответь мне, что случилось? Почему ты здесь? - повторяю я свои вопросы с терпеливостью заслуженного психиатра. - Это он. Маньяк. Тот, что убил твоего приятеля, - Марина заикается, но уже может говорить, это радует. - Он ел мои стихи. Все новые стихи, которые я не успела опубликовать в дневнике. Он заставил меня смотреть на то, как он их ест, - она раскачивается из стороны в сторону, как будто в трансе. - Он жрал их, Дима! - ее голос срывается на истерику. - Ну, тише-тише, - я глажу ее по спине, стараясь успокоить хотя бы немного. - А кто именно «он», Марина, ты знаешь? - Джа…Джарахов. Эльдар Джарахов, - я понимаю, что она снова плачет, и пытаюсь вытереть ее лицо рукавом своей толстовки. - Он проник в мой дом после того, как ты ушел, он передвигается совершенно бесшумно, это дьявол. Он полный псих, Дима. Он ест людей. По частям. Отрезает части одну за другой, и заставляет истекающую кровью жертву смотреть на это. Он сказал, что съест меня так же, как и мои стихи, - Маринины глаза блестят от ужаса, и мне самому становится не по себе. - Съест и не подавится, - я подпрыгиваю на месте от этого голоса, раздающегося из противоположного темного угла. - Он сожрал мой, почти законченный, текст для баттла, сожрал все гениальнейшие, придуманные накануне, панчи и не подавился ни разу. Он, как ебанный шредер или даже хуже! - Кто это там еще? - спрашиваю я у Марины, пытаясь держать себя в руках. По крайней мере, все мои тексты лежат в закрытом на ключ письменном столе моей опечатанной конуры, мне и самому туда не попасть. Но, если бы была возможность, я бы сам накормил этого Джарахова всеми своими рисунками и исписанными листами, чтобы он подох от количества бумаги в своем желудке. - Это Драго - следующий на очереди в качестве обеда этому маньяку, - Марина перестала трястись и ухватила меня за руку. - Что нам делать, Дима?! Что делать? Вопрос, конечно, хороший. Я поднимаюсь на ноги и иду вдоль стены, шаря по ней руками. Вскоре я нахожу то, что нужно - решетку вентиляции. В который раз благодаря Шаолинь и его монахов за существование, я сжимаю пальцы в стальной хватке на прутьях решетки и выдергиваю ее. - Что вы там сидите, как на отдыхе? Помогайте! Драго и Марина приближаются ко мне и в замешательстве смотрят на небольшой проем тоннеля. У меня складывается впечатление, что я нахожусь в компании умственно отсталых детей-переростков. - Драго, бей по кирпичам. Что ты зря в качалку ходил и БАДы жрал, что ли? - он явно больше меня по комплекции, но ведет себя куда пассивнее парня, одолжившего мне свой линкольн. При участии кулаков Драго, мы быстро выбиваем кирпичи, образуя проем нужной ширины. Марина, как можно бесшумнее, складывает куски кладки на пол, чтобы не привлечь внимание хозяина дома. Когда проем готов, я пропускаю вперед беременных и детей. Драго лезет первым, потом я помогаю залезть Марине и сам забираюсь в тоннель вентиляции последним. Дежавю, мать его. Мы быстро добираемся до вентиляционной шахты, я молюсь, чтобы лестница выдержала. Марина лезет впереди меня, я увлеченно разглядываю ее задницу, и удивляюсь тому, что мысль заняться с ней сексом не приходила мне в голову раньше. А сейчас просто неподходящий момент. Мы выбираемся на крышу, на улице снова сумерки - значит, я провел здесь, как минимум, весь день. - Какое сегодня число, Марин? - интересуюсь я - так, ради любопытства. Она отвечает, что сегодня воскресенье 5-е июня. Ну да, верно, день провел без сознания. Мы прыгаем с крыши в мокрую траву, Марину я ловлю, успевая по ходу дела полапать ее зад, а Драго, слава Папе Римскому, справляется сам. Я говорю этим двоим валить отсюда, либо ждать меня возле ограды. А мне еще нужно разобраться с ебанутым владельцем Трэш-СТО. Я передвигаюсь по периметру дома, быстро и бесшумно. Без оружия, конечно, не очень комфортно охотиться на маньяка-каннибала, но что делать. Одно из окон светится, и я осторожно заглядываю внутрь комнаты. Ого, удача, огрев меня по голове, решила вернуться снова: я вижу в помещении Джарахова, увлеченного поеданием чего-то. Он сидит спиной к окну и орудует ножом с вилкой, страшно подумать, что там у него на тарелке. Не долго думая, я разбиваю оконное стекло локтем и перепрыгиваю через подоконник, оказываясь внутри дома. Джарахов не успевает среагировать достаточно быстро. Он вскакивает, но мой кулак врезается в его лицо, сшибая на пол очки в черной оправе. Я отмечаю, что на тарелке лежит котлетка, а у Эльдара почему-то сбриты брови. Сам он одет в лайкровое гимнастическое трико, а рост недоманьяка не более 160 см. Мне становится смешно, и я начинаю ржать, наверное, это истерика. Но, бля, серийный маньяк без бровей и в трико, не дотягивающий мне до плеча - вы серьезно? Джарахов изворачивается, как долбанная ящерица, и царапает меня своими когтями (он еще и ногти отращивает, что ли?) по щеке, оставляя жгучие кровавые полосы. Я снова бью его, раз, другой, третий, пока он не вырубается. Шутки в сторону, мой взгляд падает на очень кстати валяющуюся рядом циркулярную пилу. Сейчас ты поймешь на своей шкуре, что значит быть распиленным на части. Это тебе за Окси. Я приставляю включенную пилу к его шее, кровь брызгает мне в лицо. *** Марина и Драго послушно ожидают меня возле машины. Я старательно прячу за своей спиной полиэтиленовый мешок, чтобы избежать лишних вопросов, и говорю им грузиться в салон, а сам прячу пакет в багажник. Мне удалось обнаружить рядом с котлеткой Джарахова свой «глок», поэтому я снова ощущаю себя гангстером - прекрасное чувство, знаете ли. Я сажусь за руль, замечая во внутресалонном зеркале, что, сидящих на заднем сидении, Марину и Драго существенно сблизила недавняя краткосрочная отсидка. Они даже не обращают на меня внимания. Я гоню обратно в город, уже стемнело. Я высаживаю их недалеко от марининого дома, а сам еду в еще одно важное место. Последнее место в этой увлекательной экскурсионной программе. Резиденция кардинала встречает меня светом огней. Я паркую машину в тени деревьев, прихватываю пакет из багажника и направляюсь к задней части дома. Лазить через заборы - это несложно, поэтому очень скоро я подбираюсь к входу в особняк. Пистолет с глушителем - прекрасный помощник во многих делах, вот и сейчас он помогает мне без каких-либо неудобств снять с поста нескольких охранников. Я бегу по винтовой лестнице наверх, стараясь как можно тише топать. Я не знаю, какая сила мной движет, почему мне так везет. Наверное, Окси очень хочет, чтобы я за него отомстил. Я быстро нахожу комнату Жигана, какое-то интуитивное чувство ведет меня, я буквально ощущаю цель, как зверь чувствует добычу. Я вышибаю дверь с ноги, в комнате темно. Я держу перед своим лицом голову Джарахова. - Эльдар? Это ты? - Жигану со сна кажется, что это Джарахов притащился его навестить, но мы пришли вместе. - Не совсем, - отвечаю я за Эльдара, потому что он больше не может говорить. Я швыряю голову в руки охуевшего Жигана, он смотрит на меня в ужасе, а я держу этого мудака под прицелом. - Что… что ты сделал с моим мальчиком? - его голос дрожит, что совершенно не вяжется с его внушительной внешностью. - Я немножко его разъединил, как он сделал с моим мальчиком шесть лет назад. Мне кажется, я слышу усталый вздох, вырвавшийся изо рта кардинала. Он гладит голову Эльдара, приговаривая что-то вроде «мой мальчик, мой сладкий мальчик». - Можешь приготовить его и сожрать, это будет пик акта любви, - говорю я, и вовсе не шучу. - Вы ведь любите это, убивать, жрать человечину. Про вашего с Перфоратором младшего братца тоже ходили такие слухи. - Ничего ты не понимаешь. Как там тебя? Шокк? Ничего ты не понимаешь, Шокк. Эльдар ел людей, да, но он начинал светиться изнутри от каждой новой съеденной жертвы, - он выдает эту жутковатую информацию и продолжает гладить своего «сладкого мальчика», вернее его часть. - Это священный свет. Простым смертным безмозглым тварям, вроде тебя, этого не понять. - Он разрезал Окси на куски, как тушу на мясобойне, - цежу я сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не нажать на курок. Он почему-то смеется, напоминая законченного психопата. Он такой и есть, как и все эти люди - власть Города Грехов. Какое название, такая и власть. - Ты ничего не понимаешь, - повторяет он тупо. - Что ты теперь, убьешь меня? Ну, давай. Без Эльдара мне ничего не нужно. Нет, Жиган, ты ошибаешься. Смерть - это подарок, его еще нужно заслужить. До того, как ты умрешь, я заставлю тебя жалеть о том, что ты вообще родился когда-либо. Острейший тесак, позаимствованный из богатого арсенала мясницких принадлежностей Джарахова, приходится, как нельзя, кстати. Когда я заканчиваю, стены комнаты кардинала напоминают картины безумного художника-абстракциониста, рисующего артериальной кровью. Я люблю рисовать, я говорил. *** (На фоне играет Oomph! - «Alles aus Liebe») Я плетусь по ночной улице, затерянной где-то в развлекательном центре Города Грехов. Мне удалось отмыть свои руки в каком-то попутном сортире. Линкольн я оставил у дома Марины - завтра верну Глебу. А сейчас мне просто хочется пройтись пешком, последние несколько дней меня вымотали. Мне надо напиться в каком-нибудь баре, которых тут до фига и еще немного. Нет, я не боюсь, что полиция спалит машину или заметит меня, бухающим в баре, среди таких же психов, как и я. Вероятность этого стремится к нулю. А все потому, что искать меня на этих неоновых улицах подобно тому, что искать свою куртку в гардеробе при выключенном свете, когда там висит еще тысяча таких же курток. А машину никто не видел, мой уход был таким же беспалевным, как и приход. Полиция в Городе Грехов не особенно склонна к бурным расследованиям преступлений - забьют, как обычно. У Жигана было много врагов, а киллеров в этом городе едва ли не больше, чем мирных жителей. В любом случае, сейчас мне на все похуй. Все, чего я хочу - это затопить себя алкоголем и трахнуть кого-нибудь. Я не хочу думать про Окси, это слишком больно, особенно сейчас, когда месть свершена, но должного удовлетворения так и не пришло. Начался дождь. Сначала мелкий, а затем все более частый. Я смотрю на циферблат своего водонепроницаемого «субмаринера» - почти 2.00. Я прохожу мимо отеля, он знаком мне. Тот самый «Imperial», теперь он выглядит намного презентабельнее. Я задираю голову к небу: неоновые буквы на самом верху этой высотки сменили формат, цвет и даже окончание, и теперь стали выглядеть еще более пафосно и безвкусно. Я невесело усмехаюсь, за время моего отсутствия Город Грехов стал выглядеть еще ярче, призывая оторваться, забыть о беспределе, творящемся ежедневно, ежечасно, как в роскошных апартаментах, так и в самых темных невзрачных закоулках. Я тоже собираюсь забыть обо всем, по крайней мере, на сегодня. Ливень, в который раз за эти дни, нещадно хлещет меня, смывая остатки ненужных мыслей. Мне под ноги падает кепка, наверное, выпала из окна одного из номеров. Я "на автомате" подбираю этот снепбек красного цвета с белой буквой «М» у козырька. «Мирон» - всплывает в голове знакомое имя и тут же исчезает. Я, недолго думая, надеваю снепбек на свою бритую башку, накидываю сверху еще и капюшон, создавая, таким образом, иллюзию спасения от дождевых струй, и отправляюсь искать подходящий бар. Ночь в самом разгаре.