Теория терапии

      День второй. Будучи заключенным в тюрьме для серийных убийц и остальной фауны, вы, в значительной степени, должны очень стараться, когда врачи тем или иным образом пытаются изучить ваши глубокие, темные секреты.       —… и мой сон заканчивается одиночным заключением. Я разговариваю с теми, кого нет, и все мои зубы вываливаются. Как это вообще может быть?       Зеленоволосый мужчина болтал без умолку, непроизвольно пытаясь жестикулировать связанными руками. И не находя в этом поддержки, он начинал вертеться на стуле, смеяться громче и притоптывать ногами для усиления эффекта в то время, когда дежурный врач не мог сосредоточиться на своей работе, каждый раз поправляя датчики, прикрепленные к голове Джокера. Молча протянув несколько пилюль преступнику, мужчина с глубоким вдохом снова сел на свое место.       Конечно, седативные средства. И это должно было защитить уважаемого доктора от моих внезапных приступов вдохновения.       — Что вы видите?       Щелчок. И в непроглядной тьме, где-то на стене, резким черно-белым размазанным образом появляется небольшая картинка психологического характера. Благодаря настройкам аппаратуры она была слишком яркой и непроизвольно, с непривычки, заставляла потупить глаза в пол. Слишком яркая звезда.       — Летучую мышь.       Щелчок. Секундное замешательство. А потом можно понять, что этот яркий свет не такой уж и отталкивающий. Возможно, если поднапрячься и взять все свои колебания под контроль, то…       — А сейчас?       — Летучая мышь.       … привыкнешь, а потом придет еще одно понимание: нельзя слишком долго смотреть на яркую звезду, ведь шутка в том, что она потом начинает тебе мерещиться. Щелчок.       — Док, здесь одни летучие мыши. И я.       День третий. Добро пожаловать на регрессивную терапию, идея которой заключается в том, чтобы вернуться к ранее пройденным этапам жизни, состояниям, формам и способам функционирования. Найти то, что стало причиной сегодняшнего тебя. Каждый врач и даже следующий работник, не имеющие никакого дела к обследуемому пациенту, стремятся срезать кусочек его мыслей, чувств, воспоминаний, чтобы в будущем этим же и воспользоваться против него. Воспользоваться его слабостью, холодным потом в очередных бреднях, с извращенной улыбкой на лице тяжелой цепью слов нанести решающий удар. Удар, что глухо отзовется, но ранит острейшим лезвием в самое сердце и при этом не позволит истечь кровью, зато навсегда оставит след, своеобразную метку, этого места.       — Что вы видите?       — Ночь. Я все время бегу. Бегу с поглощающим чувством страха. А потом я делаю ошибку. Одну маленькую ошибку. Далее, я понимаю, что нахожусь в каких-то химических отходах. Это вещество прожигает мои глаза и легкие. И делает что-то с моей головой. Я чувствую это.       Джокер находился в очередной камере, пространстве, где цвет, структура стен меняются в зависимости от настроения выше поставленных тебе людей или пациентов. Бледными, исхудавшими донельзя трясущимися руками он прижимал к своей груди плюшевого медвежонка. А слезы непроизвольно наворачивались на глазах и тут же скатывались вниз, очерчивая контуры лица мужчины. В этот миг казалось, что ничего не существует, даже тех придуманных статусов или обычной актерской игры перед другими людьми. Только ты и твоя боль, вызванная гипнозом из глубоких, извилистых, тернистых лабиринтов подсознания.       — Потом время остановилось. И я почувствовал легкость во всем теле, облегчение. Я открыл глаза и увидел этот мир. Я увидел его насквозь. И я понял шутку. Нет ничего реального. Дозволено все. И если не это делает меня сумасшедшим, то тогда что?       Они подарили мне плюшевого медвежонка, чтобы я мог справляться со своими стрессами. Я назвал его Брюсом.       День седьмой. Седативные средства ручались за мои мыслительные процессы, которые были и так очень смазанными в образах. А маленькое устройство врача говорило ему, вру я или нет. Поэтому я был очень креативным в выборе правды.       — Сегодня около вашей камеры охрана нашла некоторый строительный раствор. Они сказали, что часть стены в камере разрушена. Вы пытались сбежать?       — Нет.       — Вы принимаете таблетки?       — Утром, днем и вечером. Еще вопросы, Док?       — Вы считаете себя сумасшедшим?       — Почему папа носит такую смешную шляпу?       День двадцать первый.       — Скажи мне, Док, насколько я сумасшедший?       — Если честно, я не считаю тебя сумасшедшим. И на этом все.       Джокер выглядел спокойным и очень сосредоточенным на начинающейся теме. На его лице не было ни безумной улыбки, переходящей каждый раз в волчий оскал, ни дерганности в теле. Бледные руки покоились на столе, на удивление, совершенно свободные и не требующие немедленного конвоя. Плюшевая игрушка мужчины неизменно находилась рядом.       — Не сумасшедшим?       Я бы расстроился, если бы ты заслужил чьи-то симпатии. Ты — отработанный материал. И я знаю правду. Ты не настолько сумасшедший, насколько хочешь, чтобы мы так думали. Или даже не столько сумасшедший, сколько любишь сам так думать. Так просто легче судить каждый больной, ужасный поступок, который ты совершил, когда играл роль сумасшедшего клоуна. Ты сумасшедший, приятель, но не в том смысле. Посмотрите-ка, я убрал улыбку с лица Джокера!*       — Я не слишком компетентен, чтобы подтверждать что-либо, особенно если учитывать ваш диагноз шизофрении или многочисленного расстройства личности.       — Тогда, какого черта, со мной происходит, если не сумасшествие?       — Кто знает, вашего случая нет ни в одной книге. Но вы не сумасшедший. В юридическом плане.        Резким взмахом руки преступник смахнул всю рабочую аппаратуру со стола дежурного врача, подпрыгивая со стула. Лицо его исказилось в угрожающей гримасе, а намека на спокойное состояние пациента и действие таблеток будто и не было. Джокер рычал и не обращал внимание на врача, продолжая превращать оставшиеся предметы в пыль и осколки. Все это время он удерживал у себя в руках медвежонка.       — Ты вообще в своем забытом богом уме?! Ты представляешь, что они сделают со мной, если ты скажешь им, что я не сумасшедший? Представляешь?! Они собираются сделать со мной все то, что я проделывал с какими-либо мужчинами, женщинами и детьми! Которых я убил, но до этого долго калечил и осквернял!       Джокер залился безумным смехом, который время от времени срывался на хрипы, что предавало этой картине более угрожающие краски. Он медленно надвигался на, все еще, сидящего на своем месте врача, сгибаясь от смеха пополам и прикрывая бледными ладонями свое лицо.       — Так почему теперь ты смеешься?       — Кого мы обманываем, Док? Никто не увидит твой отчет.       — Почему?       Мужчина пытался держаться духом перед преступником, оставаясь сидеть на своем рабочем месте. Он считал, что это всего лишь какая-то часть игры, своего рода, манипуляция, поэтому главной задачей было не показывать свое напряжение и потерю контроля над ситуацией Джокеру. Даже когда тот вальяжно уселся на колени мужчины и обвил его шею своими бледными руками, с каждым движением устраиваясь плотнее к чужому телу, чтобы жертва могла чувствовать его обжигающее дыхание и инфекцию безумия.       — Помнишь, я сказал, что принимаю таблетки? Я лгал.       — Но детектор лжи не обнаружил…       — Ах, я брал их, но не глотал. Измельчал их в порошок, а потом…       Джокер чуть прогнулся в спине и протянул руку к стакану с водой, который покоился на столе. Выражение его лица было издевательски-сочувствующим.       —… отправлял их в твой стакан с водой.       Резко встав с колен врача, Джокер с силой ударил того кулаком в грудь, опрокидывая мужчину на пол. Безумец смеялся и прыгал от своеобразного веселья созданной его же руками картины. В руках он удерживал своего мишку, которому в ту же минуту вспорол живот, выуживая из мягкой основы небольшой кирпичик. Именно тот кирпич, исчезновение которого не заметили при изъятии строительного материала.       Но порой хватает секунды, чтобы настроение обрело противоположный характер, и в случае Джокера это было практически постоянным и непроизвольным.        Зеленоволосый мужчина надвигался на загнанного в угол врача, в опасном положении удерживая кирпич в руках и готовый в любой момент броситься с ним, как резко до его слуха дошло грубое открытие двери и топот ног. В следующий момент он почувствовал, как множество чужих рук обхватывают его, принуждая остановиться, подчиниться и пасть лицом к земле.       Пробуждение мужчины выдалось не из легких, на секунду он даже подумал, что лучше бы вообще не просыпался, но быстро откинув неподобающие себе мысли из головы, Джокер приподнялся с холодного бетона. Оглядевшись и узнав в этом месте свою камеру, он вновь завалился на пол, расплываясь в самой лучшей его гримасе отвращения.       — Джокер!       Мужчина услышал знакомый и давно приевшийся к его слуху голос одного из охранников, по инерции резко закрывая глаза и загадывая следующие свои действия. Безумец находился в данный момент в подозрительной по состоянию самочувствия позе, которая могла сыграть ему на руку, ведь никто не знает, что может прийти в голову в следующую секунду.       — Дьявол, Джокер, вставай!       — Снова путаешь мое имя, человек, который если от меня не отстанет останется без семьи?       Камера наполнилась звонким истерическим смехом, заставляя своего хозяина резко встать с пола и буквально подскочить к двери, чтобы плотно прислониться к маленькому окошку с прутьями и впиться в неё своим остервенелым оскалом. Ведь никто не может предугадать, что может прийти в голову в следующий момент.       — Скоро на выход пойдешь из Аркхема, тебя переводят в Блэкгейт.       Мужчина в форме с минуту смотрел на Джокера, ожидая должной реакции на его слова, но не добившись того, чего хотел, и встретившись с изучающим взглядом преступника и его изогнувшейся бровью, решил продолжить.       — Твое показательное выступление днем раннее было записано на диктофон твоего лечащего врача. Это стало уликой твоей вменяемости. В общем, будешь судиться и уже на смерть.        Охранник, скрипуче рассмеявшись, начал активно изображать конвульсии во всем теле. Его громадная туша с ярко выраженным животом выглядела очень нелепо и, в какой-то степени, отвратительно, выполняя простые физические упражнения. Мужчина остановился, прекращая искажать свой эстетический вид и подмечая некоторые изменения в лице преступника. Он был доволен результатом. Ни этим, так другим.       —И, кстати, ты кое-что забыл!       В следующий момент в лицо Джокера полетел его плюшевый медвежонок, но встретившись с железными прутьями, он грузно упал вниз, поднимая за собой пыль. Толстокожий мужчина уже достаточно далеко отошел от камеры, когда преступник обратил должное внимание на своего плюшевого медвежонка. И что было удивительно, он был неумело, но сшит, починен. Вот только возможности его достать не было никакой. А самостоятельно открывать дверь - тем более.       Джокер ухмыльнулся, привставая с кровати и обращая свое внимание на темный коридор, который потихоньку и, похоже, скрытно освещался небольшим карманным фонариком в направлении его камеры. Следующее, что он услышал было падением чего-то небольшого на территорию его камеры. Этим небольшим нечто оказался его медвежонок, внутри которого лежали записка о запланированном побеге и несколько лезвий.       ... с любовью, ваш конвульсивный охранник.